Владимир Пистоленко - Крылья беркута

• Название: Крылья беркута
• Автор: Владимир Пистоленко
• Издательство: Изд-во ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1969

Автор этой книги Владимир Иванович Пистоленко — уроженец города Оренбурга. Он хорошо знает и любит свой край, и потому в большинстве его произведений главные события происходят на Южном Урале.

В. И. Пистоленко известен как прозаик и драматург. Им написаны повести «Товарищи», «У открытых дверей», «Памятное лето Сережки Зотова», несколько сборников рассказов и около тридцати пьес.

В последние годы на телевидении были показаны телевизионная трехсерийная повесть В. Пистоленко «Бегут дороги», пьеса «Счастье Андрея Сторожева» и комедия-шутка «Трефовый король».

Роман «Крылья беркута» — новое произведение В. И. Пистоленко. В этой книге автор как бы возвращается к началу своей жизни, воссоздает бурную эпоху революции с ее сильными характерами и героическими делами.

---

— Я не поеду, — глядя себе под ноги, негромко, но решительно ответила Надя.

— Что? — Ирина пронзительно взглянула на нее, не спеша поднялась и, по-мужски закинув руки за спину, остановилась против Нади. Весь ее вид — зло сощуренные глаза, гневно закушенная губа, вдруг загоревшиеся щеки не предвещали ничего хорошего.

— Да ты в своем ли уме?! — Стрюков подступил к ним и одним плечом втиснулся между Надей и Ириной. — Скажут — поедешь! Ей добра желают, а она еще нос воротит... Давай собирайся живее!

— Не поеду... — еще тише проговорила Надя.

— Нет, поедешь! — сквозь зубы зашипела Ирина. — Заставлю!

Одной рукой она отстранила отца, другой выхватила из-за корсажа браунинг. Надя отшатнулась, закрыла лицо ладонями.

Неизвестно, чем закончилась бы эта бессмысленная выходка Ирины, если бы не Анна. Старушка кинулась к хозяйской дочери и, обхватив ее руками за шею, заслонила собой Надю.

— Ирина Ивановна! — сквозь слезы запричитала она. — Лебедушка ты моя родная, смилуйся! Ей же неможется, Надюшке... Христом-богом клянусь!

Ирина попыталась отшвырнуть ее.

— Прочь! Отойди прочь!

— Меня, меня лучше возьмите! Да я же для тебя с дорогой душою, все, что прикажешь, буду ноги тебе мыть и воду пить. Оставь ее, окажи милость!

Стрюков обрадовался: бабушка Анна нашла выход из того напряженного положения, которое, казалось, должно было закончиться катастрофой.

— Иринушка, Анна-то ведь хорошо придумала, — примирительно сказал отец.

— Ну и оставайся, дура набитая! — буркнула Ирина, небрежно водворяя браунинг на место. — Давай, Анна, собирайся! И все, что там нужно в дороге, на двоих.

— Я враз, я быстренько, — обрадовалась бабушка Анна. — Ехать-то надолго? — нерешительно спросила она.

Ирина не ответила, будто и не слышала вопроса.

— Там видно будет, — сказал за нее Стрюков. — Не на день, конечно, едете.

Старуха и Надя вышли, а вслед за ними заторопился и Стрюков, что-то наказывая и поясняя Анне.

Оставшись одна, Ирина тяжело опустилась в кресло, достала папиросу, долго мяла ее вздрагивающими пальцами... Ее расширившиеся зрачки застыли, глаза уставились в одну точку. Крошки табака сыпались на платье, папироса пустела, пока, наконец, пальцы не смяли ее и не отбросили в сторону.

Надо собираться. И тут Ирина почувствовала себя совершенно одинокой, беспомощной и беззащитной. Хотелось заплакать, и плакать не втихомолку, уткнувшись лицом в подушку, а выть, запрокинув голову, кричать во весь голос, кричать без слов, как орут от боли... Нет, плакать она не будет! К чертям слюни. Достаточно и того, что уже один раз перед отцом рассиропилась. Пусть другие плачут! Все-таки жаль, что она не влепила пулю в харю этой сволочи, Надьке! Пускай осталась бы память о последнем дне на родине... «Не поеду!» Категорически! Убежденно!

— Ты не расстраивайся, — входя в комнату, сказал отец. — Я так думаю, что с Анной тебе будет во много раз лучше.

— Могу и одна ехать.

— Зачем же? — возразил он. — Одной не так сподручно. В дороге может и то и се.

— Старая рухлядь. Ну, да там посмотрим. Да, денег ты мне дашь?

— Боже мой! — воскликнул Стрюков таким тоном, будто ему нанесли тягчайшее оскорбление. — Да бери сколько надо! Можно и теми и другими. И золотишка тоже, на случай. Дорога — она и есть дорога. А в Уральске у приказчика Кузькина... я напишу ему письмо. Там — пожалуйста!

Ирина кивком головы поблагодарила и пошла к себе, но когда она уже поднялась по лестнице, отец окликнул ее:

— Иринушка, я вот что хочу сказать... — Он замялся и, оглянувшись, не подслушивает ли кто, зашептал: — Этот мундир свой, ну из батальона смерти, не бери! Не надо...

Ирина нетерпеливо вскинула голову, хотела возразить, но отец не дал:

— Ты послушай, я дело говорю. Еще не известно, кто повстречается в пути... Чего доброго, и на красных налетишь. Простая вещь. А не дай бог обыск?! То будешь себе как все люди — никакой к тебе прицепки, в худшем случае — пограбят, и все. А найдут этот мундир, легко не отделаешься. Так что лучше брось его, оставь дома. И вообще, ни к чему он тебе.

— Ну что ж, — в раздумье сказала Ирина, — возможно, ты и прав. — И уже более определенно добавила: — Хорошо. Не возьму.

— Вот так. Нечего на рожон... — с радостью в голосе сказал Стрюков.

Глава пятнадцатая

Хотя наутро буран и поутих, небо оставалось мутновато-белесым, а по улицам резвилась поземка. За ночь во дворах, вдоль заборов и домов выросли сугробы.

К Стрюкову прибежал сосед, Ибрагим Асхатов — ловкий, изворотливый купец средней руки. У Асхатова не было, как у других купцов, какого-то определенного товара — он подторговывал всем, что сулило ему выгоду. Невысокий, круглощекий, с небольшими смоляными усиками, он всегда был шутлив и разговорчив. А нынче на себя не похож: взгляд растерянный, губы пересохшие, голос хрипловатый, с дрожью.

— Сасед, дарагой, скажи, пажалуйста, по всей душе, — даже не поздоровавшись, заговорил он, заглатывая концы слов, — отступаешь? А?

— А чего мне отступать? Я не воинская часть. Кто воюет, тот пускай наступает и отступает. Их дело.

— Так красные ж в городе! Стрельбу не слышишь?

— Слышу, все слышу! А ты не дрожи, как собачий хвост.

— Я не дрожу, Иван Никитич, душа дрожит. Атаман уже уехал, да? Его штаб тоже бежал, да? Почти все купцы гулял, да? Скажи, пажалуйста, умный человек, у тебя голова, как у Магомета, что хочешь делать?!

— А ничего. Сидеть и ждать.

— Уй бай! — ужаснулся Асхатов. — Будут грабить, убивать! Разве не понимаешь?

— Ну и шайтан с ними. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. И насчет грабежа — останешься, может, хоть что-нибудь сбережешь, а драпанешь — фундамента на месте не отыщешь.

— Правильно говоришь. Да? Очень правильно. Будем оставаться?

— Я решил. Для себя, конечно. А ты сам гляди, чтоб потом обиды не было.

— Уй бай! У меня живот дрожит! Нехорошо. Будем оставаться. Пускай аллах... — Он обеими ладонями провел сверху вниз по лицу, круто повернулся и так же быстро, как вошел, устремился к выходу, но у самого порога вдруг встал, медленно повернулся и, чего Стрюков не ждал от него, жалобно спросил:

— Ты угонял товар? Прятал?

— Куда угонять? — недовольно промолвил Стрюков. — Будто там другое царство.

— Что мне делать?! Голова глупая, ишак облезлый, — запричитал Асхатов, ритмично покачиваясь из стороны в сторону. — Я два обоза отправил. Самый дорогой товар. Ехать надо. Прощай, Иван Никитич.

— Если так, то счастливой тебе дороги.

Стрюков вышел во двор вместе с Асхатовым, проводил его до калитки. Не потому Асхатов удостоился такой чести, что хозяин хотел показать ему свое уважение, — Стрюков просто не находил себе места. Заниматься делами в такое тревожное время не хотелось.

Пропустив Асхатова, Стрюков тоже выглянул за ворота. На улице ни души. И опять стрельба. Улица на пустыню похожа. После бурана нигде тебе ни тропинки, ни даже человеческого следа. А ведь в каждом доме, в каждой халупе люди живут. В городе людей так густо, как пчел в улье. Забились все по своим норам, боятся нос высунуть за ворота. И ничего удивительного, идти навстречу смерти никому неохота.

Из переулка выкатилась телега, груженная патронными ящиками. Два солдата с винтовками тряслись на ящиках, беспорядочно сваленных в кучу. Третий, с винтовкой за плечом, стоял на коленях, гикал и то и дело хлестал вожжами по крупам и без того скачущих галопом лошадей.

Стрюков подался было назад, в калитку, но, увидев на солдатских шапках кокарды, а на плечах погоны, остался за воротами: свои!

Бричка поравнялась, он дружелюбно помахал солдатам рукой:

— Держитесь, ребятушки!

Солдаты не обратили на него внимания, но, когда телега немного отъехала, один из них обернулся и прокричал в ответ оскорбительную непристойность. А Стрюков не обиделся, только укоризненно качнул головой. Обозлена солдатня. Это и хорошо и плохо. Хорошо потому, что злой солдат воюет лучше, лезет напролом, рвется вперед, чтобы скорее прикончить того, кто несет ему смерть. Плохо потому, что обозленный солдат может воткнуть в землю штык и дать деру.

Но почему солдаты на телеге? Пора ездить на санях, снег же! Зима! Стрюков вспомнил; он и для Ирины приказал готовить хотя и не телегу — экипаж, но все равно на колесах далеко не уедешь по зимней степной дороге. И как же он мог упустить? А работникам и дела нет, вели запрягать летом в сани — запрягут. А может, на конюшне все-таки догадались?

Стрюков нашел во дворе Василия и велел бежать на конный двор, сказать, чтоб ладили не экипаж, а сани выездные, самые легкие.

— Конюх сказал, что изготовит экипаж и санки. А там как вы велите, — пояснил Василий.

— Если так, то хорошо. — У Стрюкова полегчало на душе. — Молодец конюх. Вот что значит сообразительность! Сразу видно — голова на месте. Беги-ка и вели экипаж оставить.