Леонид Бежин - Ду Фу

• Название: Ду Фу
• Автор: Леонид Бежин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Ду Фу (712-770) - величайший поэт Китая. Судьба поставила его в самый центр исторических событий: Ду Фу пришлось быть свидетелем народных войн и дворцовых переворотов, взлетов и падений его страны. Патриотическую лирику Ду Фу называли "поэтической историей" эпохи, в то же время Ду Фу - мастер пейзажной лирики, а также многих других жанров китайской поэзии. В книге рассказывается о жизненном пути поэта, о его встречах с выдающимися людьми эпохи, приводятся переводы стихов Ду Фу и отрывки из исторических сочинений, позволяющие представить картину жизни средневекового Китая.

---

О жизни Конфуция известно немногое, и его образ в значительной мере идеализирован традицией. Когда будущий философ появился на свет, возраст его отца приближался к семидесяти, но он по-прежнему обладал большой физической силой. О матери Конфуция ничего не известно, но, вероятнее всего, это была добрая и умная женщина, заботившаяся о правильном воспитании сына. В семье поддерживался строгий патриархальный уклад: может быть, поэтому любимые детские игры Конфуция заключались в том, что он подражал совершению различных обрядов. По отзывам знавших его людей, Конфуций рос не по годам серьезным, самостоятельным, уважающим старших. В 19 лет он женился, и уже вскоре у него родился сын, получивший имя Ли - Карп, потому что один из знакомых прислал молодому отцу в подарок карпа, символ семейного счастья. Нужно было зарабатывать на жизнь, и Конфуций поступил на службу - сначала смотрителем хлебных лавок, а затем смотрителем жертвенных животных. Но уже в это время в нем пробуждается тяга к философским размышлениям и складываются основные идеи будущего учения. Хотя «в своей деревне он выглядел простаком, словно бы не способным сказать ни слова», люди все чаще приходили к нему за советом, за помощью, за добрым словом. В 22 года Конфуций оставил службу и стал учителем мудрости. Всем, кто приходил к нему со связкой сушеного мяса (такова была плата за обучение), он раскрывал смысл древних книг, обрядов и церемоний. Чтобы пополнить свои знания, Конфуций совершил путешествие в столицу Лоян и встретился там с мудрецом Лаоцзы, служившим в должности придворного библиотекаря. Они подолгу беседовали о Небе, Земле и Человеке - трех важнейших первоосновах мира.

Вернувшись в родное царство Лу, Конфуций столкнулся с жестокими придворными распрями, заставившими его бежать в соседнее царство Ци. С этих пор начались скитания. Конфуций мечтал стать советником мудрого государя и от его имени осуществлять свои планы управления народом. Только однажды это удалось - Конфуций недолгое время занимал должность губернатора области и, как рассказывают, сумел навести в ней образцовый порядок. Конфуцианская традиция в идеализированных тонах рисует образ «справедливого губернатора»: добиваясь исполнения своих указов, Конфуций, по свидетельству древних хронистов, не угрожал, не запугивал, а мягко увещевал, да и сами указы - записанные на бамбуке и скрепленные государственной печатью - были почти не нужны, потому что люди сердцем чувствовали его доброту и заботу. В действительности же все выглядело совсем не так, и мечты Конфуция об идеальном правлении оставались мечтами. После завершения срока службы ему не удалось вновь получить самостоятельную должность, а сановники и князья не прислушивались к его советам. Горечь и досада охватывали Конфуция, все более убеждавшегося в том, что его учение бессильно изменить окружающую жизнь. Непризнанный и одинокий, бродил он по дорогам Китая. Пил простую воду и спал, положив руку под голову. Страдал от нищеты и болезней. Но при этом говорил ученикам: «Заботься не о том, что люди тебя не знают, а о том, что ты не знаешь людей». Правильность - чжэн - была основной чертой его характера.

Конфуций умер в окружении ближайших учеников, вряд ли предвидя дальнейшую судьбу своего учения. В истории человеческой мысли часто случалось так, что идеи, словно семена, долго лежали под слоем почвы, прежде чем прорасти и дать первые всходы. То же самое произошло и с идеями Конфуция: лишь через несколько веков после его смерти семена этих идей взошли на благодатной почве. Императоры династии Хань завершили начатое Цинь Шихуаном объединение страны, и оказалось, что учение Конфуция, не нашедшее себе применения в маленьких раздробленных княжествах, способно стать идеологической опорой единой империи. Почему? Да потому, что оно таит в себе не отрицание, а утверждение единой централизованной власти, и ханьские идеологи очень хорошо это осознавали. За распространение конфуцианских идей взялись уже не странствующие философы, а люди более практической складки - расторопные и энергичные государственные деятели. Они заново отредактировали и прокомментировали конфуцианские книги, составив из них классическое Пятикнижие. Чиновникам всех рангов вменялось в обязанность штудировать конфуцианский канон. Конфуция цитировали в императорских эдиктах, изучали в школе. Конфуцианство стало именно конфуцианством - государственным учением, обязательным для всех. Чему же учил Конфуций? «Учитель сказал: «В пятнадцать лет мои помыслы устремились к знаниям. В тридцать лет я обрел устойчивость в своих устремлениях. Начиная с сорока - уже ни в чем не сомневался. В пятьдесят я познал волю Неба. В шестьдесят мой слух обращался лишь к истинному. В семьдесят я стал следовать желаниям сердца, не нарушая установленных норм». В этом высказывании перечислены важнейшие для конфуцианства понятия - устойчивость в устремлениях, отсутствие сомнений, познание воли Неба, но можно ли объединить их в одно, поступив по примеру самого учителя, часто предлагавшего ученикам по части предмета составить представление о целом? «Не делай другим того, чего не желаешь себе», - сказал однажды Конфуций, выразив этим свое понимание гуманности и любви к людям.

Ханьские идеологи стремились прежде всего использовать в конфуцианстве то, что отвечало конкретным задачам управления государством, но для самого Конфуция понятия конкретного и общего находились в нерасторжимом единстве. Основная мысль Конфуция в том-то и заключалась, что человек только тогда сможет усовершенствовать мир, когда путем внутреннего самосовершенствования обретет гармонию и целостность внутри себя. Иными словами, человек совершенен лишь в любви, а любовь дарит радость общения с ближним. «Учитель сказал: «Знание истины нельзя сравнить с любовью к ней, любовь нельзя сравнить с радостью». Без любви к людям, без живого и трепетного тепла этой любви теряли смысл понятия долга, справедливости, сыновней почтительности. «Цзыю спросил о сыновнем послушании. Учитель ответил: «Ныне почтительностью к родителям называют способность их прокормить. Но возьмите собак и лошадей - их ведь тоже кормят! И если к родителям нет чувства почтительности, то в чем же разница!» Доброта и любовь, по мысли Конфуция, были всеобщим законом человеческого бытия, установленным самим Небом. Нарушение этого закона, считал философ, могло вызвать наводнение, засуху, солнечное затмение. «Узоры Неба» (облака, радуга, кометы и звезды), словно некие космические письмена, служили для его последователей провозвестниками правды, и люди судили по ним, не потерян ли великий Путь, не нарушено ли равновесие между добром и злом.

Конечно, взгляды Конфуция во многом утопичны, но в то же время они не были полностью оторваны от реальной жизни. Наделяя безграничной властью и могуществом Небо, он, по словам учеников, избегал вести беседы и выносить суждения о чудесах, духах и сверхъестественных силах. Почему? Не верил в их существование? Нет, из дальнейших рассуждений Конфуция следует, что он верил в сверхъестественные силы, и было бы большой ошибкой назвать его атеистом. Но учение Конфуция направлено на то, чтобы человек достойно и счастливо проявил здесь, на земле, а не в потустороннем мире. Конфуций сознательно ограничивал себя вопросом, что такое реальная человеческая жизнь и как ее разумно устроить. «Осмелюсь спросить, что такое смерть?» - обратился к нему ученик, и Конфуций ответил: «Не зная, что такое жизнь, откуда мы можем знать, что такое смерть!» Человеческая жизнь во всем ее многообразии притягивала наподобие магнита мысли Конфуция. Противники учения часто изображали философа сухим и бесстрастным книжником, чуждым всякой поэзии, но на самом деле Конфуцию было свойственно живое восхищение миром. Следует с полным доверием отнестись к рассказам источников о том, как он любил слушать крики обезьян в осенних горах, чувствовать в воздухе талый запах выпавшего снега, вдыхать аромат цветущей сливы - мэй, стоять в задумчивости над прозрачной речной водой и смотреть на синеющие вдалеке горы. Это восхищение миром словно бы сквозит между строк «Бесед и суждений» - книги, полной сокровенной и чистой поэзии. Более того, мы можем смело назвать Конфуция одним из первых китайских поэтов, хотя он и не писал стихов, а лишь собирал и обрабатывал народные песни (традиция приписывает ему составление древнекитайской «Книги песен»): не случайно «Беседы и суждения» для большинства стихотворцев - в том числе и для Ду Фу - служили неиссякаемым источником поэтических образов. Если китайских поэтов вдохновляли образы Конфуция, то сам философ искал вдохновения в еще более глубокой древности. «Учитель сказал: «Излагаю, но не создаю. С любовью и верой отношусь к древности...» - говорится в «Беседах и суждениях». Конфуций восхищался простыми и патриархальными нравами минувших времен, добрыми обычаями и веселыми песнями. Конечно, он отчасти идеализировал древность, как бы создавая китайский вариант мифа о золотом веке, но это придавало его позиции тот нравственный пафос, благодаря которому острее звучала критика современности. Конфуций горестно сетовал на то, что многие его современники утрачивали живую связь с прошлым. Разрушались древние постройки, исчезали древние обряды, менялась одежда, и даже бронзовая утварь теряла первобытную простоту отделки («Учитель сказал: «Теперь чаши для вина стали иными. Разве это чаши для вина?»). Прошлое как бы выветривалось из памяти, и Конфуций поставил своей целью восстановить утраченные звенья цепи. Не считая себя творцом учения («Излагаю, но не создаю»), он хотел сохранить культурную традицию, сберечь огонь веры. Поэтому «Книга песен», «Книга истории» и другие классические книги были для него не просто литературными памятниками, а зеркалом морали, сводом нравственных правил.