Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа

• Название: Моя сто девяностая школа
• Автор: Владимир Поляков
• Жанр: Юмористическая проза

В это книге лирико-юмористические рассказы переплетаются с воспоминаниями детства, героями рассказов являются его товарищи по школьной скамье, а местом действия - сто девяностая школа, ныне сорок седьмая школа Ленинграда.

Книга изобилует веселыми ситуациями, достоверными приметами быстротекущего, изменчивого времени. Ее страницы окрашены то мягким юмором, то светлой грустью, то болью за рано ушедших из жизни друзей.

---

– Смахивает на наследника царского престола Алексея Романова. С чего это он у вас? – спросил солдат.

– Это мой Володя, – сказал отец, указывая на меня. – Уж так как-то получилось, что он в этом костюмчике похож на сына царя. Но мы с царями ничего общего, слава богу, не имеем.

– Вам повезло, – сказал моряк.

И они ушли.

Мама вернулась из булочной и сказала, что хлеба нет.

На Большом проспекте закрылись продуктовый магазин Бурцева, кондитерские "Карл Бездека" и "Жорж Борман", магазин металлических изделий Вержбинского и писчебумажный магазин Цыкина. Через весь проспект протянули длинный кумачовый плакат: "Да здравствуют Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов!"

В Никольском садике у Тучкова моста мы гуляли с моим другом Бобой Рабиновичем и в желтой деревянной беседке играли во взятие Зимнего дворца.

Так помню я свое детство до восемнадцатого года, когда встал вопрос о моем поступлении в гимназию.

ПТИЧКА БОЖИЯ

Когда же я впервые пошел в школу?

Этого дня ждал весь наш дом.

Мама начала волноваться еще за неделю, тетя Феня две недели скрывала свое волнение и начала проявлять нервозность за два дня, а папа уходил с книгой в уборную и волновался там, чтобы никто не видел.

Я тоже, конечно, волновался, но так как я был маленький, то волновался меньше.

И вот наступило утро этого дня. Я проснулся, умылся, оделся и вышел в столовую. Мама уже хлопотала у стола.

– С добрым утром, – сказал я и хотел поцеловать маму. Но мама отошла в сторону и кинула на меня изучающий взгляд.

– Как ты одет?

– Как всегда, – оказал я.

– Сегодня не "как всегда". Сегодня ты идешь на экзамен в гимназию. (Тогда еще была гимназия. Школой она стала через три месяца.) Я же тебе положила на стул чистую рубашечку, а ты опять надел эту кацавейку. И ради такого дня можешь помыть шею. Ничего не случится.

Я понимал, что нужно умываться, но мыть каждый день шею я считал излишней роскошью. Тем не менее я помыл шею, переодел рубашку и выглянул в окно.

На улице светило солнце, но все было более или менее обычно. Спешили прохожие, дворник подметал тротуар, шли трамваи.

В столовую вошел папа.

– Ну, как настроение? – спросил он. – Выдержишь экзамен?

– Не знаю, – сказал я и в этот момент начал вдруг волноваться.

Мама налила мне чай в стакан с подстаканником.

– С сегодняшнего дня ты взрослый мужчина, – сказала она, – и тебе полагается подстаканник.

А тетя Феня положила мне на блюдце румяные свежие коржики:

– Это я тебе испекла по случаю твоего экзамена.

Но я уже не мог ни пить, ни есть.

– Иди сюда, – сказал папа, – я тебя по-человечески причешу.

Он сел в кресло, зажал меня между своими коленями и раз пять делал мне английский пробор. Получалось то криво, то косо, то никак. И все же отец добился желаемого: пробор прямой тропинкой пересекал мою прическу.

– Иди сюда, – сказал отец и смазал мои волосы светло-зеленым бриллиантином. Теперь они сверкали, и я был готов к экзаменам.

– Ну, желаю тебе успеха, – сказал он и улыбнулся. Улыбка у него не очень получилась, потому что он был очень взволнован. Мне даже показалось, что он волнуется больше, чем я.

Мама взяла меня за руку и повела в гимназию. Сзади шла тетя Феня в своей шляпке, отделанной цветами и виноградом.

Гимназия ничего особенного из себя не представляла. Обыкновенная дверь обыкновенного дома. Слева – аптекарский магазин, справа – булочная. Только в дверь все время входили мальчики и девочки с папами и мамами. Все входили, и никто не выходил.

Мы вошли в большой коридор. Здесь было множество ребят. Все стояли возле своих родителей и ждали.

А из одной двери выходила высокая тетя и выкликала фамилии. Тогда мамы или папы толкали свое дитя, и оно шло к двери, за которой исчезало, а потом, много времени спустя, выходило улыбаясь, или мрачное, или даже в слезах.

Все смотрели на выходящего или выходящую и начинали дрожать. В том числе и я.

И вот высокая тетя произнесла:

– Поляков Володя.

– Иди же! – сказала мама. – Не волнуйся, ничего страшного нет. Все будет хорошо.

"Откуда она знает?" – подумал я и пошел в открытую передо мной дверь.

Войдя, я шаркнул ножкой и сказал – здравствуйте. Голоса у меня почти не было.

Передо мной стояла полная румяная женщина небольшого роста в зеленой вязаной кофточке.

– Меня зовут Елизавета Петровна, – оказала она. – Садись.

И я сел за парту. Парта была небольшая, черная, но мне она показалась тогда огромной, похожей на корабль, который отплывает в далекие неизвестные страны.

– Ты читать умеешь, Володя? – раздался голос учительницы.

– Умею, – сказал я.

– Вот, прочти это.

И она дала мне книжку.

Я прочел:

– "Осенью в саду увяли цветы и листья на деревьях пожелтели. Ветер шумел в ветвях. Мокрые воробьи прыгали по лужам".

– Хорошо, – сказала Елизавета Петровна. – Достаточно. Знаешь ты какие-нибудь стихи?

– Знаю, – сказал я, встал и продекламировал: – А. С. Пушкин.

Птичка божия не знает ни заботы, ни труда, Хлопотливо не свивает долговечного гнезда.

Долгу ночь на ветке дремлет, Солнце красное взойдет, Птичка гласу бога внемлет, Встрепенется и поет.

– Молодец, – сказала Елизавета Петровна. – А что ты думаешь об этой птичке?

– Ничего я о ней не думаю.

– А что думал о ней Пушкин?

– Он мне не говорил.

Елизавета Петровна улыбнулась.

– Я понимаю, что он тебе не говорил, но ведь поэт всегда думает о том, что он пишет. Как ты полагаешь, Пушкин сочувствовал этой птичке? Ему нравилось, что она не свивает гнезда?

– Я думаю, что ему нравилось, – сказал я.

– Значит, это хорошо – не знать ни забот, ни труда?

– Мой папа говорит, что человек не может не трудиться.

– Твой папа говорит правильно. И птичка тоже должна трудиться и вить гнездо.

– Но ведь она же птичка? – сказал я.

– Ладно. Оставим это. Скажи, пожалуйста, сколько будет три плюс два?

– Пять, – сказал я.

– А пять минус четыре?

– Один.

– А дважды восемь?

– Пятнадцать, – сказал я.

– А если подумать?

– А если подумать – шестнадцать.

– А девять разделить на три?

– Три.

– Ну, а теперь посмотри на эту картинку и расскажи, что на ней нарисовано.

И Елизавета Петровна подвела меня к висевшей на стене картине.

Я сказал – это сад, в саду гуляет женщина с детьми, мальчик играет на барабане, а девочка держит куклу. На кусте сидит ворона. А на клумбе – цветы.

– Какие?

– Разные.

– Можешь сказать своим родителям, что ты принят в старший приготовительный класс, – сказала Елизавета Петровна. – Поздравляю тебя, теперь ты ученик гимназии.

Я шаркнул ножкой и пулей выскочил из класса.

– Ну как? – кинулась ко мне мама.

– Никак, – сказал я. – Все нормально. Меня приняли.

– Как ты отвечал?

– Как мог.

– А что тебя спрашивали?

– Ничего особенного.

– Стихи читал?

– Читал. "Птичку божию". По-моему, ей понравилось. Особенно ей понравилось про папу.

– А что ты ей читал про папу? – испугалась мама.

– Я ей сказал, что папа любит говорить, что человек не может не трудиться, а учительница сказала, что папа говорит правильно. А Пушкин этого не говорил. Но тут что-то не ясно.

Мы пришли домой, и был праздничный обед, и после обеда папа даже вышел на балкон и крикнул мороженщика, который раскрыл свой голубой ящик и наполнил вафли мороженым крем-брюле. На моих вафлях было написано на одной "Варя", а на другой "Лена". И все радовались, а больше всех папа.

Он сказал:

– Видишь, как я тебе помог! Если бы я не сказал тебе, что человек не может не трудиться, ты мог бы провалиться на экзамене. А Пушкин смеется над птичкой, которая ничего не хочет знать и только поет. Это легкомысленная, беззаботная птичка. Кстати, почему ты не убрал за собой в комнате? Ты ушел в гимназию, а твоя постель осталась неубранной. Эх ты, птичка божия!..

– Не сердись, папа, я сейчас уберу, – сказал я.

Мне теперь все было нипочем. Я уже был ученик старшего приготовительного класса гимназии Лентовской.

ПЕРВАЯ ПАРТА

Вечером у нас дома был доктор Бухштаб. Обычно он приходил к нам, когда я болел, долго выстукивал меня холодным пальцем, прикладывал к моей груди стетоскоп и выслушивал меня, причем сам тяжело дышал. Потом он выписывал мне сладкую микстуру ипекакуану и советовал больше пить.

Но сегодня он пришел совсем по другой причине.

Яков Абрамович жил у нас в доме на две квартиры выше нас и пришел поговорить с моими родителями потому, что его дочка шла в ту же гимназию, что и я.

Мама угощала доктора чаем с сухариками и слушала вместе с папой его рассказ. Доктор сообщил, что это совсем не обыкновенная гимназия, что это частная гимназия, основанная дамой по имени Лидия Даниловна Лентовская, которая собрала в своей гимназии педагогов, уволенных из других гимназий по политическим причинам. Я не знал, что значит "политические причины", но понял, что царь был недоволен тем, что эти учителя говорили своим ученикам не то, что бы ему хотелось. Некоторые учителя даже сидели в царской тюрьме. Вот кто будет нас учить.