Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи - Дьявольские повести

Скачивание начинается... Если скачивание не началось автоматически, пожалуйста нажмите на эту ссылку.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Описание книги "Дьявольские повести"
Описание и краткое содержание "Дьявольские повести" читать бесплатно онлайн.
Творчество французского писателя Ж. Барбе д'Оревильи (1808–1889) мало известно русскому читателю. Произведения, вошедшие в этот сборник, написаны в 60—80-е годы XIX века и отражают разные грани дарования автора, многообразие его связей с традициями французской литературы.
В книгу вошли исторический роман «Шевалье Детуш» — о событиях в Нормандии конца XVIII века (движении шуанов), цикл новелл «Дьявольские повести» (источником их послужили те моменты жизни, в которых особенно ярко проявились ее «дьявольские начала» — злое, уродливое, страшное), а также трагическая повесть «Безымянная история», предпоследнее произведение Барбе д'Оревильи.
Везде заменил «д'Орвийи» (так в оригинальном издании) на «д'Оревильи». Так более правильно с точки зрения устоявшейся транскрипции французских имен (d'Aurevilly), опирающуюся более на написание, чем на реальное произношение, и подтверждено авторитетом М. Волошина, который явно лучше современных переводчиков знал и русский и французский языки. Тем более, что эта транскрипция более привычна русскому читателю (сб. «Святая ночь», М., Изд-во политической литературы, 1991; «Литературная энциклопедия» и т. д.).
Amfortas
«С каких это пор вы занялись химией? — пошутил я. — Уж не средство ли от проигрыша в вист вы составляли?»
«Я ничего не составлял, — ответил он, — но там внутри (он указал на черный флакон) лекарство от всего. Это, — добавил он с мрачным юмором породившей его страны самоубийц, — крапленая колода, владея которой можно быть уверенным, что вы не проиграете последнюю партию с Судьбой».
«Яд? Какой же?» — осведомился я, беря в руки флакон, притягивавший меня своей причудливой формой.
«Самый замечательный из индийских ядов, — отозвался Мармер, снимая маску. — Вдохнув его, вы можете умереть, но, как его ни принимай, убивает он не сразу, и вам не нужно тратить силы на ожидание: действует он наверняка, но тайно. Он медленно, почти неторопливо, но неотвратимо уничтожает в вас жизнь, проникая во все органы и распространяя в них известные всем болезни так, что их симптомы, знакомые науке, отводят любые подозрения и опровергли бы обвинение в отравлении, если бы его возможно было предъявить. В Индии говорят, что его изготовляют странствующие факиры из исключительно редких веществ, известных только им и встречающихся лишь на плоскогорьях Тибета. Этот яд не рвет узы жизни, а разрешает их. Поэтому он особенно хорошо согласуется с апатичной и безвольной натурой индусов, которые видят в смерти лишь сон и погружаются в него, словно опускаются на ложе из лотосов. Раздобыть яд очень трудно, почти немыслимо. Если бы вы знали, чем я рисковал, чтобы достать этот флакон у женщины, уверявшей, что любит меня!.. У меня есть друг, офицер английской армии, как я, и, как я, вернувшийся из Индии, где провел семь лет. Он искал этот яд с остервенелым упорством оригинала-англичанина, — позднее, пожив побольше, вы поймете, что это такое. Он не сумел его найти, а только накупил на вес золота недостойные подделки. С отчаяния он написал мне с просьбой отлить ему несколько капель этого нектара смерти. Что я и делал, когда вы вошли».
Слова Мармера не удивили меня. Люди устроены так, что без всяких дурных намерений и мрачных мыслей любят держать дома яд, равно как иметь оружие. Они накапливают вокруг себя средства уничтожения, как скупцы — богатство. Иные говорят: «А вдруг я захочу кого-нибудь уничтожить!» — как другие сказали бы: «А вдруг я захочу себя порадовать!» Все это в равной мере ребяческий идеализм. В ту пору я сам был ребенком и потому счел вполне естественным, что, вернувшись из Индии, Мармер де Каркоэл владеет такой редкостью, как этот несравненный яд и среди ханджаров[150] и стрел держит на дне своего офицерского чемодана показанную мне губительную безделушку — черный каменный флакончик. Повертев в руках эту отшлифованную, как агат, драгоценность, которую, может быть, носила между топазовыми полушариями грудей какая-нибудь алме[151] и в пористые стенки которой впитался ее золотистый пот, я сунул флакончик в чашу, стоявшую на камине, и думать о нем забыл.
Так вот, поверите ли? Я вспомнил об этом флаконе… Страдальческое лицо Эрминии, ее бледность, кашель, который словно рвался из ее губчатых, размягченных легких, где, может быть, уже пропитывались ядом те глубокие полости, которые медицина на своем живописно устрашающем жаргоне именует — так ведь, доктор? — кавернами; перстень, который по необъяснимому совпадению вспыхнул таким странным огнем именно в ту минуту, когда девушка закашлялась, как если бы сверкание камня-убийцы передало радостную дрожь убийцы-человека; обстоятельства моего утреннего визита к Мармеру, стершиеся было у меня из памяти, — вот какие мысли волной прихлынули мне в голову! Никаких оснований связывать недавнее прошлое с данной минутой у меня не было. Невольное сближение их в моем мозгу было совершенным безумием. Мне внушала отвращение собственная мысль. Поэтому я постарался заглушить, погасить в себе это ложное озарение, это пламя, вспыхнувшее и мелькнувшее в моей душе, как блеск бриллианта, мелькнувший над зеленым столом. Чтобы укрепить в себе решимость прогнать минутное, безумное и преступное предположение, я внимательно посмотрел на Мармера де Каркоэла и графиню дю Трамбле.
И лица, и поведение обоих были отличным ручательством в полной беспочвенности моей дерзостной догадки! Мармер оставался Мармером. Он продолжал вглядываться в даму бубен, словно она изображала последнюю, окончательную любовь в его жизни. У госпожи дю Трамбле на лбу, губах и во взгляде читалось спокойствие, не покидавшее ее даже тогда, когда она обдумывала эпиграмму, потому что шутка похожа на пулю, единственное оружие, которое поражает бесстрастно, тогда как шпаге, напротив, передается страсть, движущая рукой. Она и он, он и она напоминали две зияющие друг перед другом пропасти, только одна из них — Каркоэл — была черна и непроглядна, а другая — эта бледная женщина — светла и непостижима, как пространство. Графиня не сводила с партнера безразличных глаз, где сверкал безразличный ко всему свет. Но так как шевалье де Тарсис все еще не мог налюбоваться на перстень, заключавший в себе тайну, в которую я жаждал проникнуть, госпожа де Стасвиль отцепила от пояса букетик резеды и поднесла к носу с чувственностью, которой, бесспорно, трудно было ожидать от женщины, столь мало расположенной к сладострастной мечтательности. Глаза ее закрылись, словно у нее закружилась голова от невыразимого томления, она со страстной жадностью выпятила бескровные губы, схватила ими несколько стебельков Душистого цветка и раздавила их в зубах, с идолопоклонническим и диким выражением вновь устремив открывшиеся глаза на Каркоэла. Уж не знаком ли некоего сговора, некоего сообщничества явились эти раздавленные и проглоченные стебли? Честно признаюсь, я предположил именно это. Когда шевалье нагляделся на перстень, графиня невозмутимо надела его на палец, и вист, сосредоточенный, молчаливый, мрачный, возобновился, как если б ничто не прерывало его.
Здесь рассказчик вновь сделал остановку. Ему незачем было больше торопиться. Он держал нас всех в когтях своего повествования. Быть может, главное достоинство последнего заключалось в манере изложения… Когда он умолк, в тишине салона стало слышно дыхание присутствующих. Бросив взгляд из своего укрытия — из-за плеч графини Даналья, я увидел, как волнение разнообразит своими оттенками все лица. Непроизвольно я поискал глазами Сибиллу, девочку-дичок, вставшую на дыбы от первых же слов этой истории. Я был бы рад подметить молнии восторга в ее черных глазах, наводящих на мысль о темном и мрачном канале Орфано[152] в Венеции, потому что в них предстояло утонуть многим сердцам. Но ее уже не было на кушетке матери. Опасаясь того, что еще расскажет повествователь, заботливая баронесса, без сомнения, подала дочери знак незаметно уйти, и та исчезла.
— В конце концов, — продолжал рассказчик, — что же было во всем этом такого, что могло так сильно взволновать меня и запечатлеться в моей памяти, как офорт, ибо время не стерло ни одной подробности этой сцены? Передо мной до сих пор стоит лицо Мармера, выражение вновь кристаллизовавшегося спокойствия в чертах графини, дрогнувших на минуту от ощущения, пробужденного в ней резедой, запах которой она втянула и которую измельчила зубами с почти сладострастной дрожью. Все это осталось во мне, и вы сейчас поймете — почему. На эти факты, связь между которыми я улавливал не очень ясно, факты, плохо объяснимые интуицией, за которую я себя корил, факты, в запутанном клубке которых ощущалось возможное и немыслимое, пролилась впоследствии капля света, навсегда рассеявшая хаос в моем мозгу.
Я, по-моему, уже говорил, что в коллеж меня определили очень поздно. Там я провел два последних года своего воспитания, ни разу не побывав в родных краях. Так вот, уже в коллеже я узнал из писем от семьи о смерти мадмуазель Эрминии де Стасвиль, ставшей жертвой истощения, болезни, которой никто не заметил почти до самого конца, когда она сделалась уже неизлечимой. Эта новость, сообщенная мне без всяких комментариев, оледенила мне кровь тем же холодом, что в гостиной моего дяди, когда я впервые услышал кашель девушки, предвещавший смерть и нежданно побудивший меня к таким страшным умозаключениям. Тот, кто имеет опыт в изучении души, поймет меня, если я скажу, что не осмелился задать ни одного вопроса о скоропостижной кончине юной девушки, отнятой у любящей матери в пору самых радужных житейских надежд. Я думал об Эрминии в слишком трагическом плане, чтобы говорить об этом с кем бы то ни было. Возвратясь к родителям, я нашел город *** сильно изменившимся, потому что с годами города, как женщины, меняются. Его было не узнать. Произошло это после тысяча восемьсот… года. После того как через город, направляясь на корабль в Шербур, проследовал Карл X[153] большинство дворянских семей, которые я знавал в детстве, уединились в окрестных замках. Политические события ударили по этим семьям тем чувствительнее, что последние верили в победу своей партии и теперь утратили воскресшую надежду. В самом деле, они пережили момент, когда майорат, вновь поднятый на щит единственным государственным деятелем, который был у Реставрации,[154] мог возродить французское общество на основе силы и величия, а потом эта идея, справедливая по праву справедливости, блеснувшая на миг благородным жертвам своей монархической верности, как награда за их страдания и разорение, как последние обрывки беличьего и горностаевого мехов,[155] которыми обобьют их гробы и усладят их последний сон, внезапно погибла под ударами общественного мнения, которое не удалось ни просветить, ни дисциплинировать. Городок, столь часто упоминаемый в моем рассказе, представлял теперь собой пустыню, запертые ставни и ворота больше не открывались. Июльская революция напугала англичан, и они покинули город, нравы и привычки которого надломились под грузом событий. Первым делом я постарался разузнать, что стало с господином Мармером де Каркоэлом. Мне ответили, что по приказу своего правительства он вернулся в Индию. Сообщил это долгожитель шевалье де Тарсис, один из четырех участников памятной (по крайней мере, для меня) партии с бриллиантом, и глаза его, когда он это сказал, вперились в меня с выражением, какое бывает, когда собеседник жаждет ваших расспросов. Поэтому непроизвольно, ибо душа угадывает быстрее, чем вступает в действие воля, я осведомился:
Подписывайтесь на наши страницы в социальных сетях.
Будьте в курсе последних книжных новинок, комментируйте, обсуждайте. Мы ждём Вас!
Похожие книги на "Дьявольские повести"
Книги похожие на "Дьявольские повести" читать онлайн или скачать бесплатно полные версии.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
Отзывы о "Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи - Дьявольские повести"
Отзывы читателей о книге "Дьявольские повести", комментарии и мнения людей о произведении.