Сергей Довлатов - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3

• Название: Собрание сочинений в 4 томах. Том 3
• Автор: Сергей Довлатов
• Издательство: Азбука
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-267-00029-9, 5-267-00041-8 (3т.)

В третий том Собрания сочинений Сергея Довлатова входят: книга «Ремесло» (часть первая — «Невидимая книга», часть вторая — «Невидимая газета») — история двух попыток издать на родине книгу и создать в США эмигрантскую газету; повесть «Иностранка» — история русской женщины в Нью — Йорке; сборник «Чемодан» — рассказы из ленинградской жизни; «Холодильник» — незаконченная книга рассказов, наподобие «Чемодана»; «Из рассказов о минувшем лете» — три рассказа о писательской жизни в Америке, написанные летом 1988 г.

---

Беззубов написал положительную рецензию. Приводить ее целиком не имеет смысла. Вот последний абзац:

«С. Довлатов является зрелым писателем. Его рассказы обладают несомненными литературными достоинствами».

Через три недели со мной был подписан договор — 36/ЕИ-74.

О моей книжке заговорили. Руководитель издательства Аксель Тамм объявил, что это лучшая книжка у них за последние годы. В своих интервью корреспондентам газет директор «Ээсти раамат» обязательно называл мою фамилию.

Чем был вызван такой успех? Ведь цену своим рассказам я знаю. Не такие уж они замечательные.

Дело в литературной ситуации. Среди эстонских писателей есть очень талантливые. Например — Ветемаа, Унт, Каплинский, Ардер. На эстонском языке издается все, что они пишут. Оно и понятно, язык локальный, тиражи маленькие. Кто там услышит в Москве?

Молодой эстонский поэт выпустил книгу с фаллосом на обложке. Такой обобщенный, но узнаваемый контур. Не перепутаешь… Я не хочу сказать, что это высокое творческое достижение. Просто факт, свидетельствующий о мягком цензурном режиме.

Разумеется, есть и в эстонской литературе категорические табу — национальный вопрос, к примеру. И тем не менее…

С русским языком дело обстоит несколько иначе. У русских авторов возможностей значительно меньше. Хотя слабая тень эстонских привилегий ложится и на них.

Помимо этого, русская литературная секция в Таллинне очень малочисленна. Уже три года здесь не принимали в Союз новых членов. Поэтому мной так и заинтересовались.

Гранки пришли буквально через месяц. Затем — вторая корректура. То есть по срокам нечто фантастическое!..

Позднее я узнал, что рукопись все же тормозили. У кого-то она вызывала законное недоумение. Автор почему-то ленинградец. (Я работал в Эстонии с ленинградской пропиской.) Да и тексты оказались не столь уж безобидными. В общем, тормозили…

Соло на ундервуде

Аксель Тамм передал мне один разговор.

Цензор говорит:

«Довлатов критикует армию».

«Где, покажите».

«Это, конечно, мелочи, детали, но все же…»

«Покажите хоть одну конкретную фразу».

«Да вот: «На ремне у дневального болтался штык».

«Ну и что?»

«Как-то неприятно — болтался штык… Как-то легкомысленно…»

Аксель Тамм не выдержал и крикнул цензору:

«Штык — не член! Он не может стоять! Он болтается…»

Как-то вызвал меня главный редактор:

— Слушайте, кто ваши друзья в Ленинграде?

— Трудно сказать. В основном, начинающие писатели, художники… А что?

— Да ничего. Я тоже бог знает с кем дружу… В каких-нибудь манифестациях участвовали?

— Боже упаси.

— Бумаги подписывали?

— Какие бумаги?

— Вы меня понимаете. Разные.

— Разные — никогда.

— Странно.

— А что такое?

— Отношение к вам странное.

— Объясните же наконец…

— Ладно. Не переживайте. Все будет хорошо…

Я ожидал верстку. Жизнь представлялась в розовом свете…

Тут самое время отвлечься. Поделиться ярким эстетическим впечатлением.

Черная музыка

В Таллинне гастролировал Оскар Питерсон, знаменитый джазовый импровизатор. Мне довелось побывать на его концерте.

Накануне я пошел к своему редактору:

— Хочу дать информацию в субботний номер. Нечто вроде маленькой рецензии.

Редактор Генрих Францевич Туронок по своему обыкновению напугался:

— Слушайте, зачем все это? Он — американец, надо согласовывать. Мы не в курсе его политических убеждений. Может быть, он троцкист?

— При чем тут убеждения? Человек играет на рояле.

— Все равно, он — американец.

— Во-первых, он — канадец.

— Что значит — канадец?

— Есть такое государство — Канада. Мало того, он — негр. Угнетенное национальное меньшинство. И наконец, его знает весь мир. Как же можно не откликнуться?

Туронок задумался.

— Ладно, пишите. Строк пятьдесят нонпарелью…

Питерсон играл гениально. Я впервые почувствовал, как обесценивается музыка в грамзаписи.

В субботнем номере появилась моя заметка. Воспроизвожу ее не из гордости. Дело в том, что это — единственный советский отклик на гастроли Питерсона.

СЕМЬ НОТ В ТИШИНЕ

В его манере — ничего от эстрадного шоу: классический смокинг, уверенность, такт. Белый платок на крышке черного рояля. Пианист то и дело вытирает лоб. Вдохновенный труд, нелегкая работа…

Концерт необычный, без ведущего. Это естественно. Музыкальная тема для импровизатора — лишь повод, формула, знак. Первое лицо здесь не композитор, создавший тему, а исполнитель, утверждающий метод ее разработки.

Исполнитель — неудачное слово. Питерсон менее всего исполнитель. Он творец, созидающий на глазах у зрителей свое искусство. Искусство легкое, мгновенное, неуловимое, как тень падающих снежинок…

Подлинный джаз — искусство самовыражения. Самовыражения одновременно личности и нации. Стиль Питерсона много шире традиционной негритянской гармонии. Чего только не услышишь в его богатейшем многоголосии! От грохота тамтама до певучей флейты Моцарта. От нежного голубиного воркования до рева хозяина джунглей.

О джазе писать трудно. Можно говорить о том, что Питерсон употребляет диатонические и хроматические секвенции. Использует политональные наложения. Добивается гармонических отношений тоники и субдоминанты. То есть затронуть пласты высшей джазовой математики…

Зачем?

Вот он подходит к роялю. Садится, трогает клавиши. Что это? Капли ударили по стеклу, рассыпались бусы, зазвенели тронутые ветром листья?.. Затем все тревожнее далекое эхо. И наконец — обвал, лавина. А потом снова — одинокая, дрожащая, мучительная нота в тишине…

Питерсон играет в составе джазового трио. Барабаны Джейка Хенна — четкий пульс всего организма. Его искусство — суховатая музыкальная графика, на фоне которой — ярче живопись пианиста. Контрабас Нильса Педерсена — намеренно шершавый, замшевый фон, оттеняющий блеск импровизаций виртуоза.

Что сказать в заключение? Я аплодировал громче всех. У меня даже остановились новые часы!..

Захватив номер «Советской Эстонии», я отправился в гостиницу. Питерсон встретил меня дружелюбно. Ему перевели «с листа» мою заметку.

Питерсон торжественно жал мне руку, восклицая:

— Это рекорд! Настоящий рекорд! Впервые обо мне написали таким мелким шрифтом!..

Обсуждение в ЦК

Наконец пришла из типографии верстка. Художник нарисовал макет обложки — условный городской пейзаж в серо-коричневых тонах.

Мне позвонил Аксель Тамм. Я заметил, он чем-то встревожен.

— В чем дело? — спрашиваю.

— ЦК Эстонии затребовал верстку. В среду — обсуждение.

Я нервничал, ждал, волновался.

Обсуждение было закрытым. Меня, естественно, не пригласили. То есть это, конечно, не очень естественно. В общем, не пригласили.

Целый день я пил коньяк. Выкурил две пачки «Беломора».

Наконец звонит Эльвира Кураева:

— Поздравляю! Все отлично! Будем издавать!

Позже я узнал, как все это было. Сообщение делал инструктор ЦК Ян Труль. Мне кажется, он талантливо построил свою речь. Вот ее приблизительное изложение:

«Довлатов пишет о городских низах. Его персонажи — ущербные люди, богема. Их не печатают, обижают. Они много пьют, допускают излишества помимо брака. Чувствуется, рассказы автобиографические. Довлатов и его герои — одно. Можно, конечно, эту вещь запретить. Но лучше — издать. Выход книги будет естественным и логичным продолжением судьбы героев. Выход книги будет частью ее сюжета. Позитивным жизнеутверждающим финалом. Поэтому я за то, чтобы книгу издать…»

Я ждал сигнального экземпляра, медленно тянулись дни, полные надежд.

Еще раз позволю себе отвлечься.

Прекрасная Эллен

Однажды сижу я в редакции. Заходит красивая блондинка. Модель с рекламного плаката финской бани.

— Здравствуйте. Меня зовут Эллен.

— Очень приятно.

— Давно хотела с вами познакомиться. Вы любите стихи Цветаевой?

— Кажется, люблю.

— А Заболоцкого?

— Тоже…

Мы беседовали около часа. Я так и не понял, зачем она явилась. На следующий день опять приходит:

— Вам не кажется, что разум есть осмысленная форма проявления чувства?

— Кажется…

Беседуем.

И так — всю неделю.

Я говорю приятелю:

— Миша, что все это значит?

— И ты еще спрашиваешь! Надо брать! Чувиха — в полной боевой готовности. Уж я-то в этих делах разбираюсь…