Карл Маркс - Собрание сочинений, том 21

• Название: Собрание сочинений, том 21
• Автор: Карл Маркс
• Жанр: Философия

В двадцать первый том Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса входят произведения Энгельса, написанные с мая 1883 по декабрь 1889 года.

---

На первых порах все это не имело значения. Теперь задача состояла в том, чтобы закрепить и использовать в интересах буржуазии вновь обретенное государственное единство — пусть только Северной Германии — и посредством этого заманить в новый союз и южногерманских буржуа. Союзная конституция изъяла важнейшие в экономическом отношении отрасли законодательства из компетенции отдельных государств и передала их в ведение Союза, а именно: единое гражданство на всей территории Союза и свобода передвижения по этой территории, право на жительство, законодательство в области промышленности, торговли, таможенных пошлин, судоходства, монетного дела, мер и весов, железных дорог, водных путей сообщения, почты и телеграфа, патентов, банков, всей иностранной политики, консульств, охраны торговли за границей, санитарной полиции, уголовного права, судопроизводства и т. д. Большая часть этих вопросов была теперь быстро урегулирована законодательным путем и в общем в либеральном духе. Так были уничтожены, наконец, — наконец-то! — наиболее уродливые проявления системы мелких государств, больше всего мешавшие капиталистическому развитию, с одной стороны, и властолюбивым замыслам Пруссии — с другой. Но это было отнюдь не всемирно-историческим достижением, как громогласно трубил об этом становившийся теперь шовинистом буржуа, а лишь очень, очень запоздалым и несовершенным подражанием тому, что было сделано французской революцией еще семьдесят лет тому назад и что все другие культурные государства давно осуществили. Вместо того чтобы хвастать, следовало бы стыдиться того, что «высокообразованная» Германия пришла к этому после всех.

За весь этот период существования Северогерманского союза Бисмарк охотно шел навстречу буржуазии в экономической области и даже при обсуждении вопросов о компетенции парламента показывал железный кулак только в бархатной перчатке. Это была его лучшая пора; временами даже можно было усомниться в его специфически прусской ограниченности, в его неспособности понять, что в мировой истории имеются также и другие, более мощные силы, чем армии и опирающиеся на них дипломатические интриги.

Что мир с Австрией был чреват войной с Францией, это Бисмарк не только знал, — он этого и хотел. Именно эта война и должна была предоставить средства для того, чтобы завершить создание прусско-германской империи, которого требовала от него германская буржуазия [Еще до войны с Австрией на вопрос министра одного из средних германских государств по поводу его, Бисмарка, демагогической немецкой политики последний ответил, что он, вопреки всем фразам, выбросит Австрию из Германии и взорвет Германский союз. — «И что же, вы думаете, что средние германские государства будут спокойно смотреть на это?» — «Вы, средние германские государства, не сделаете ровно ничего». — «А что станется после этого с немцами?» — «Я поведу их тогда в Париж и объединю их там». (Рассказано в Париже накануне войны с Австрией упомянутым министром и опубликовано во время этой войны в газете «Manchester Guardian»[514] ее парижской корреспонденткой г-жой Крофорд.)]. Попытки постепенно преобразовать таможенный парламент[515] в рейхстаг и мало-помалу втянуть таким образом южные государства в Северный союз провалились, встретив громкий возглас южногерманских депутатов; никакого расширения компетенции! Настроение правительств, только что потерпевших поражение на яоде сражения, было не более благоприятно. Лишь новое, наглядное доказательство того, что Пруссия не только намного сильнее их, но и достаточно сильна, чтобы их защитить, — следовательно, только новая общегерманская война могла быстро привести их к капитуляции. И к тому же пограничная линия по Майну[516], о которой заранее состоялся тайный сговор между Бисмарком и Луи-Наполеоном, после победы казалась навязанной Пруссии этим последним; объединение с Южной Германией было поэтому нарушением формально признанного на этот раз за французами права на раздробление Германии, было поводом к войне.

Между тем Луи-Наполеон должен был поискать, не найдется ли где-нибудь у германской границы клочок земли, который он мог бы забрать в качестве компенсации за Садову. При образовании Северогерманского союза Люксембург не был включен в него, так что теперь это было государство, находившееся в личной унии с Голландией, вообще же вполне независимое. При этом Люксембург был почти так же офранцужен, как и Эльзас, и гораздо больше тяготел к Франции, чем к Пруссии, которую положительно ненавидел.

Люксембург — разительный пример того, что стало с немецко-французскими пограничными землями вследствие политического убожества Германии с конца средних веков, пример тем более разительный, что до 1866 г. Люксембург номинально принадлежал к Германии. Хотя до 1830 г. он был наполовину французским и наполовину немецким, тем не менее и немецкая часть уже рано подчинилась влиянию более высокой французской культуры. Германские императоры Люксембургской династии[517] были по языку и образованию французами. Со времени включения Люксембурга в бургундские земли (1440 г.) он, подобно остальным Нидерландам, оставался только номинально связанным с Германией; в этом отношении ничего не изменило и принятие его в Германский союз в 1815 году. После 1830 г. его французская половина и изрядная часть немецкой отошли к Бельгии. Но и в остававшейся еще немецкой части Люксембурга все сохранялось на французский лад: в судах, в правительственных учреждениях, в палате вся процедура происходила на французском языке; все официальные и частные документы, все торговые книги велись по-французски; по-французски же велось преподавание во всех средних школах; языком образованных людей был и остался французский язык — разумеется, французский язык, которому туго приходилось от верхненемецкого передвижения согласных. Словом, в Люксембурге говорили на двух языках — на рейнско-франкском народном диалекте и на французском языке, а верхненемецкий оставался чужим языком. Наличие прусского гарнизона в столице скорее ухудшало, чем улучшало положение. Все это достаточно позорно для Германии, по таковы факты. И это добровольное офранцужение Люксембурга проливает истинный свет на подобные же явления в Эльзасе и немецкой Лотарингии.

Голландский король [Вильгельм III. Ред.], суверенный герцог Люксембурга, которому наличные деньги были весьма кстати, изъявил готовность продать герцогство Луи-Наполеону. Люксембуржцы безусловно одобрили бы присоединение к Франции: это доказала их позиция во время войны 1870 года. Пруссия ничего не могла возразить с точки зрения международного права, так как сама содействовала исключению Люксембурга из Германии. Ее войска находились в люксембургской столице в качестве союзного гарнизона крепости Германского союза; с того момента, как Люксембург перестал быть таковой, они утратили на это всякие права. Почему же они не ушли, почему Бисмарк не мог допустить этой аннексии?

Да просто потому, что теперь выступили наружу те противоречия, в которых он запутался. До 1866 г. Германия была для Пруссии только территорией для аннексий, которую приходилось делить с заграницей. После 1866 г. Германия стала для Пруссии охраняемой территорией, которую надо было защищать от иностранных посягательств. Правда, в интересах Пруссии целые германские области не были включены во вновь основанную так называемую Германию. Но право немецкой нации на всю ее собственную территорию возлагало теперь на прусскую корону обязанность не допускать включения этих частей прежней союзной территории в состав иностранных государств и не закрывать двери для их присоединения в будущем к новому прусско-германскому государству. Поэтому Италия была остановлена у тирольской границы[518] и поэтому Люксембург теперь не должен был перейти в руки Луи-Наполеона. Подлинно революционное правительство могло бы открыто заявить об этом, но не королевско-прусский революционер, которому удалось, наконец, превратить Германию в меттерниховское «географическое понятие»[519]. С точки зрения международного права он сам поставил себя в положение нарушителя и мог выйти из затруднения, лишь применив свое излюбленное корпорантско-кабацкое толкование международного права.

Если его при этом попросту не подняли на смех, то только потому, что весной 1867 г. Луи-Наполеон еще совсем не был готов к большой войне. На Лондонской конференции состоялось соглашение. Пруссаки очистили Люксембург; крепость была срыта, герцогство объявлено нейтральным[520]. Война была снова отсрочена.

Луи-Наполеон не мог на этом успокоиться. Он согласен был на усиление могущества Пруссии, но только при условии соответствующих компенсаций на Рейне. Он был готов довольствоваться малым и даже из этого еще уступил бы кое-что, но он ровно ничего не получил, был кругом обманут. Однако существование бонапартистской империи во Франции было возможно лишь при условии, чтобы французская граница постепенно подвигалась к Рейну и Франция оставалась — в действительности или хотя бы в воображении — арбитром Европы. Отодвинуть границу не удалось, положение арбитра уже было под угрозой, бонапартистская пресса громко кричала о реванше за Садову; чтобы сохранить за собой престол, Луи-Наполеон должен был остаться верен своей роли и добыть силой то, чего он не получил добром, несмотря на все оказанные услуги.