Карл Маркс - Собрание сочинений, том 21

• Название: Собрание сочинений, том 21
• Автор: Карл Маркс
• Жанр: Философия

В двадцать первый том Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса входят произведения Энгельса, написанные с мая 1883 по декабрь 1889 года.

---

Это постановление об отказе от уплаты налогов могло вступить в силу только при условии, если бы народ оказал вооруженное сопротивление при взимании налогов. А в то время в руках гражданского ополчения оставалось еще достаточно оружия. Несмотря на это, почти повсюду ограничивались пассивным сопротивлением. Только в немногих местах готовились силе противопоставить силу. А самым смелым призывом к таким действиям было воззвание Комитета демократических союзов Рейнской провинции, который находился в Кёльне и состоял из Маркса, Шаппера и Шнейдера[226].

Что на Рейне нельзя было с расчетом на успех поднять борьбу против государственного переворота, победоносно совершенного в Берлине, в этом Комитет не обманывался. В Рейнской провинции было пять крепостей; только в самой провинции, а также в Вестфалии, Майнце, Франкфурте и Люксембурге располагалось около трети всей прусской армии, в том числе много полков из восточных провинций. Гражданское ополчение в Кёльне и других городах было уже распущено и разоружено. Но задача и не заключалась в том, чтобы добиться непосредственной победы в Кёльне, где всего за несколько недель до того было снято осадное положение. Необходимо было показать пример остальным провинциям и, таким образом, спасти революционную честь Рейнской провинции. Это и было сделано.

Прусская буржуазия, которая уступала правительству одну командную позицию за другой из страха перед неожиданными выступлениями пролетариата, тогда еще только начинавшего пробуждаться, которая давно уже раскаивалась в своем прежнем стремлении к власти, которая уже с марта была в полной растерянности от страха, потому что, с одной стороны, ей грозно противостояли силы старого общества, сгруппировавшиеся вокруг абсолютизма, а с другой — юный пролетариат, в котором пробуждалось сознание его классового положения, — прусская буржуазия поступила так, как она всегда поступала в решающие моменты: она смиренно покорилась. А рабочие были не настолько глупы, чтобы драться за буржуазию без буржуазии; для них, в особенности на Рейне, прусские вопросы были и без того чисто местными вопросами; а если идти в огонь за интересы буржуазии, то тогда уж во всей Германии и для всей Германии. Это был знаменательный симптом — уже в то время «прусское верховенство»[227] абсолютно не имело успеха у рабочих.

Словом, правительство победило. Месяц спустя, 5 декабря, оно могло окончательно распустить Берлинское собрание, которое до того времени влачило довольно жалкое существование, и октроировать новую конституцию, которая, однако, фактически вступила в действие лишь после того, как была превращена в пустой конституционный фарс.

На следующий день после появления воззвания, 20 ноября, трое подписавших его были вызваны к судебному следователю; против них было возбуждено дело по обвинению в подстрекательстве к мятежу. Об аресте не было тогда и речи даже в Кёльне. 7 февраля газете «Neue Rheinische Zeitung» предстояло выдержать испытание на своем первом процессе по делам печати. Маркс, я и ответственный издатель Корф предстали перед присяжными и были оправданы[228]. На следующий день разбиралось дело Комитета[229]. Народ уже раньше вынес свой приговор, избрав за две недели до того обвиняемого Шнейдера депутатом от Кёльна.

Защитительная речь Маркса представляет, разумеется, кульминационный пункт прений. Она в особенности интересна в двух отношениях.

Во-первых, здесь перед буржуазными присяжными выступает коммунист, которому приходится разъяснять им, что действия, которые он совершил и за которые он в качестве обвиняемого стоит перед ними, являются действиями, совершить которые и, более того, сделать из них самые решительные выводы, было, собственно, долгом и обязанностью их класса — буржуазии. Одного этого факта достаточно для характеристики поведения германской, в особенности прусской, буржуазии во время революции. Вопрос в том, кто должен господствовать: те ли силы общества и государства, которые сгруппировались вокруг абсолютной монархии, — феодальное крупное землевладение, армия, бюрократия, попы, — или же буржуазия? Еще только формирующийся пролетариат заинтересован в борьбе лишь в той мере, в какой он благодаря победе буржуазии получает простор для собственного развития, некоторое пространство на той арене борьбы, на которой ему предстоит когда-нибудь одержать победу над всеми другими классами. Между тем, буржуазия, а вместе с ней и мелкая буржуазия даже пальцем не шевельнет, когда враждебное ей правительство нападает на нее там, где находятся ее главные силы, разгоняет ее парламент, разоружает ее гражданское ополчение, ее самое подвергает осадному положению. Тогда к бреши бросаются коммунисты и призывают буржуазию выполнять то, что составляет ее прямой долг. В противовес старому, феодальному обществу буржуазия и пролетариат образуют новое общество, выступают совместно. Призыв, естественно, остается безуспешным и ирония истории такова, что эта же самая буржуазия теперь судит, с одной стороны, революционного пролетарского коммуниста, а с другой — контрреволюционное правительство.

А во-вторых, — и это делает речь особенно важной также и для наших дней, — в противовес лицемерной законности правительства она отстаивает революционную точку зрения в такой форме, которая могла бы кое для кого послужить примером и в настоящее время. — Мы призывали народ к оружию против правительства? Да, мы это делали и это был наш долг. Мы нарушили закон, мы покинули почву законности? Да, но правительство еще раньше порвало и бросило к ногам народа те законы, которые мы нарушили, и почвы законности больше не существует. Нас можно уничтожить, как побежденных врагов, но нас нельзя осудить.

Официальные партии, от «Kreuz-Zeitung» до «Frankfurter Zeitung»[230], упрекают социал-демократическую рабочую партию в том, что она — революционная партия, что она не хочет признавать почву законности, созданную в 1866 и 1871 гг., и тем самым, — так, по крайней мере, говорят все, вплоть до национал-либералов, — сама поставила себя вне общего права[231]. Я не говорю уже о чудовищном утверждении, будто кто-то, отстаивая то или иное мнение, может себя поставить вне общего права. Таково подлинное полицейское государство, которое предпочитает действовать втихомолку, а на словах проповедовать правовое государство. А разве почва законности 1866 г. не революционная почва? Ломают союзную конституцию, а членам Союза объявляют войну[232]. Нет, говорит Бисмарк, это другие нарушили союзный договор. На это можно ответить, что слишком простоватой была бы та революционная партия, которая для каждого вооруженного выступления не нашла бы, по меньшей мере, столь же веских правовых оснований, какие Бисмарк нашел для своих действий в 1866 году. — Затем провоцируют гражданскую войну, ибо ведь война 1866 г. ничем иным и не была. Но всякая гражданская война есть революционная война. Войну ведут революционными средствами. Вступают в союз с заграницей против немцев; вводят в бой итальянские войска и суда, ловят Бонапарта на приманку — перспективой приобретения германских областей на Рейне. Организуют венгерский легион, который должен бороться за революционные цели против исконного государя своей страны; в Венгрии опираются на Клапку, а в Италии — на Гарибальди. Побеждают — и проглатывают три короны божьей милостью: Ганновер, Кур-гессен, Нассау, из которых каждая была, по меньшей мере, столь же законной, столь же «исконной» и «божьей милостью», как корона Пруссии[233]. Наконец, прочим членам Союза навязывают конституцию империи, которая Саксонией, например, была принята столь же добровольно, как в свое время Тильзитский мир Пруссией[234].

Сетую ли я на это? Нет, это мне и в голову не приходит. На исторические события не сетуют, — напротив, стараются понять их причины, а вместе с тем и их результаты, которые далеко еще не исчерпаны. Но от людей, которые все это проделали, можно с полным правом потребовать, чтобы они не упрекали других в том, что те — революционеры. Германская империя создана революцией, конечно революцией особого рода, но, тем не менее, все же революцией. Но что справедливо для одного, то вправе требовать и другой. Революция остается революцией, совершается ли она прусской короной или бродячим паяльщиком. Если нынешнее правительство пользуется существующими законами, чтобы избавиться от своих противников, то оно действует, как всякое другое правительство. Но если оно воображает, будто еще может как-то ошеломить их грозным окриком: революционер! — то этим оно может запугать разве только филистера. «Сами революционеры!» — отзывается эхо по всей Европе.

Но крайне смешно требовать отказа от революционной природы, неизбежно вытекающей из исторических условий, когда с этим требованием обращаются к партии, которую сначала ставят вне общего права, то есть вне закона, и от которой затем требуют, чтобы она признала ту самую почву законности, которую как раз для нее упразднили[235].