Семен Ласкин - Вокруг дуэли

• Название: Вокруг дуэли
• Автор: Семен Ласкин
• Издательство: «Просвещение»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993

Документальная повесть С. Ласкина «Вокруг дуэли» построена на основе новейших историко-архивных материалов, связанных с гибелью А. С. Пушкина.

Автор — писатель и драматург — лично изучил документы, хранящиеся в семейном архиве Дантесов (Париж), в архиве графини Э. К. Мусиной-Пушкиной (Москва) и в архивах Санкт-Петербурга.

В ходе исследования выявилась особая, зловещая роль в этой трагедии семьи графа Григория Александровича Строганова, считавшегося опекуном и благодетелем вдовы Пушкина Натальи Николаевны.

Книга Семена Ласкина читается как литературный детектив. Она может быть адресована самому широкому кругу читателей, интересующихся отечественной литературой и культурой XIX столетия.

---

Итак, Вяземский впрямую винит «красных» и «красного» в смерти поэта. Наступает осознание происшедшего.

20 января, через день после названного бала у Люцероде, Вяземский сообщает Эмилии Карловне о бале у Синявиной, где собрались «сливки» общества, его «цвет».

«Красный человек, как и подобает, танцевал с пруссачкой, а на следующий день презренный протанцевал целое попурри с госпожой Фредерикс на балу у Фикельмонов. Вы покраснели от негодования на него или от гнева на меня? Кстати, госпожа Марченко в тот вечер была в красном платье. Но моей краснокожей, той, чьим поклонником меня заставляют теперь быть, там не было. А посему я сидел без дела, и если бы не клубничное мороженое, мои уста остались бы герметически закрытыми на ночь. Бал длился до четырех утра.

Мать всего красного, или Красное море, если Вам так больше нравится, успокоилась только с последним взмахом смычка.

Знаете ли Вы, что она очень энергично кокетничает с человеком, который не танцевал, но, как видно, подошвы у нее горят сильнее, чем сердце. Госпожа Элиза Хитрово очень возмущена этим и говорит, что эта сорокалетняя баба ведет себя как девчонка.

Ятоже так считаю, что у всего этого семейства нет сердца, а есть одни только ноги, притом весьма неуклюжие, потому что ОНИ наступают на ноги другим.

Вы видите, что все, что в моем отчете относится до кровавого, я пишу красными чернилами».

Начало дневниковой записи от 20 января любопытно тем, что Вяземский несколько расширяет объем эпитетов и прозвищ по отношению к «красному человеку». Он называет его в той же фразе еще и «презренным», «misérable».

Э. Герштейн категорически относила «misérable» к Сергею Трубецкому, переведя это слово — «отверженный», «несчастный».

Однако в этом отрывке речь идет не о двух разных людях, а только об одном «красном человеке», который на первом балу, «как и подобает, танцевал с пруссачкой» (будучи «пруссаком» в записи от 18 января), а на следующий день этот «презренный» умудрился протанцевать с госпожой Фредерикс. Возмутительная неверность «красного человека» должна, вероятно, заставить покраснеть от обиды уязвленную уже не в первый раз Эмилию Карловну.

Нет, Вяземский не собирается ограничивать свою поэтическую фантазию, он называет очередные «красноты»: и платье госпожи Марченко, и некую «краснокожую», чьим поклонником его обрекли быть, и «клубничное мороженое», которое, как известно, тоже красное.

И тут в текст вкрапливается уже встречавшееся ранее понятие…

«Мать всего красного, или Красное море, если Вам так больше нравится, успокоилась только с последним взмахом смычка <…> подошвы у нее горят сильнее, чем сердце <…> эта сорокалетняя баба ведет себя как девчонка».

По-французски «теге» (мать) и «тег» (море) омонимы. Вяземский — несравненный мастер каламбуров.

При первой публикации этого материала в 1982 году мне показалось, что ответ логичен и совершенно понятен: речь идет об императрице, а следовательно, и о ее паже, мальчике, «сынке» Трубецком.

«Случайно ли выбрано Вяземским такое обозначение: „Мать всего красного, или Красное море“? — задавался вопросом я. И категорически отвечал: — Нет, не случайно».

Ах, как красиво и убедительно у меня все получалось!

«Императрица была действительно „матерью всех красных, или Красного моря, — шеф Ея Величества Кавалергардского полка“. На парадах и смотрах она объезжает строй верных ей кавалергардов, строй, напоминающий колышущееся „Красное море“. Мощное „ура!“ волной растекается от эскадрона к эскадрону. На императрице специально сшитый „для этих торжеств кавалергардский красный мундир, под нею — белая лошадь“».

Возможно, моей ошибки и не было бы, если бы не два случайных и, казалось бы, не очень-то важных обстоятельства, ставшие роковыми для всей высказанной мной идеи.

В справочнике Л. А. Черейского «Пушкин и его окружение» была допущена неточность. В первом издании годы жизни Софьи Алексеевны Трубецкой (урожд. Вейс) были названы 1776–1850, следовательно, в дни написания приведенного письма Вяземского княгине Трубецкой исполнился шестьдесят один год.

Во втором издании эти данные изменены: Софья Андреевна (не Алексеевна) Трубецкая родилась в 1796 году, умерла в 1848 году. А вот «старый» Трубецкой действительно родился на двадцать лет раньше, в 1776 году, и ему в январе 1837 года уже шел шестьдесят второй год.

Конечно, матрона на седьмом десятке и «сорокалетняя баба», которая «ведет себя как девчонка», при том что у нее одиннадцать детей, — разница существенная!

Вторым обстоятельством оказался поистине трагический для меня случай.

Из письма П. А. Вяземского при переводе случайно была пропущена фраза в постскриптуме. Письмо написано 15 января 1837 года, и меня в нем особенно интересовала еще одна неиспользованная ранее ссылка на «красных».

Повторю отрывок: «Бал (посколько совершенно необходимо рассказать Вам о бале) был блестящим, многолюдным, элегантным, оживленным. Отношения развивались своим путем. Каждый кавалер подле своей [дамы]. Красные, хотя на этом вечере и были зелеными (игра слов, „бодрыми“ — фр.), блистали более чем всегда. Одним словом, все шло как обычно».

Но в постскриптуме оказалось чрезвычайно важное дополнение, оно-то и было пропущено: «Старик Трубецкой, глядя вчера на свою молодую жену, которая протанцевала весь бал от первого танца до последнего, сказал: „Вы гоните натуру в дверь, а она возвращается к Вам через форточку“».

Таким образом, «мать всего красного», «у которой подошвы горят сильнее, чем сердце», из дневничка и «молодая жена» в только что приведенной цитате из письма от 15 января — одно лицо. «Мать красных, или Красное море» и есть Софья Андреевна Трубецкая, «покровительница» целого «моря» «красных» детей.

И все же обратимся и к другим упоминаниям «Красного моря».

Кровь Пушкина на «красном в высшей степени» — слишком серьезное обвинение.

«18 апреля 1838 года.

Бал у Браницких был очень хорошим и очень душным. Новые святые, то есть девицы де-сент-Альдегоит, причислены к лику святых и у нас. Эти красивые осанки, очень смуглые и очень южные. Не буду скрывать от Вас, что сын Красного моря уже весьма усердно волочится за сими дочерьми Черного моря».

Камер-фурьерский журнал фиксирует 18 апреля 1838 года «высочайший выезд на бал к егермейстеру графу Браницкому». Среди присутствующих указаны и Трубецкие. Отмечен в журнале и генерал-майор граф де-сент-Альдегоит с двумя дочерьми.

В ноябрьском письме от 1838 года, которое я уже цитировал, после сообщения о свадьбе графини Гурьевой и одного из «красных», объяснялось: «Это не тот красный — сын Красного моря, а просто-напросто Куракин».

7 апреля 1837 года в письме к княгине Ольге Александровне Долгоруковой в Баден-Баден, в ответ на ее просьбу сообщить подробности убийства Пушкина, Вяземский вначале говорит о том, что «предмет щекотлив» и, «чтобы объяснить поведение Пушкина, нужно бросить обвинения против других лиц, замешанных в этой истории», затем заключает: «…но единственная, благородная жертва — сам Пушкин!»

И дальше — неожиданно:

«Княгиня Трубецкая еще не успела поостыть от пляски на масленице и уже готова плясать на светлое воскресенье. Эта женщина на глазах молодеет, и если так будет продолжаться, то скоро придется крестить ее снова, так как она превратится в новорожденную».

Последний пассаж фактически повторяет его же слова, но в письме к Мусиной-Пушкиной от 20 января 1837 года.

Что же касается «щекотливости предмета», то и на этот вопрос ясно отвечает камер-фурьерский журнал. «Обед во дворце, — записывает дворцовый летописец. — От Императора с левой стороны супруга княгиня Трубецкая, от Императрицы с правой стороны генерал- адъютант князь Трубецкой».

В январе 1837 года, несмотря на некоторое «нездоровье» Александры Федоровны, императорская чета по-прежнему принимает своих ближайших друзей, среди которых семь раз «кушают» супруги Трубецкие, часто повторяются имена Бобринских и Строгановых, ближайших родственников Трубецких.

Обвинение П. А. Вяземского в письме от 16 февраля 1837 года против «высших кругов», «сыгравших пошлую и постыдную роль», как и лермонтовское «потомки <…> жадною толпой стоящие у трона», обретает конкретное обозначение.

Посмотрим все затронутое Вяземским, связанное с «красным» и «красными».

«Я тоже считаю, — писал Вяземский, — что у всего этого семейства нет сердца, а есть только ноги, притом довольно неуклюжие, потому что они наступают на ноги другим…»

В письме от 16 января, полном шутливых «краснот», Вяземский писал:

«Вот Вам последние новости: некий кавалергард по имени Трубецкой, — не знаю, заметили ли вы его во время своего пребывания в Петербурге? — так сильно наступил на ногу юной Барятинской, танцуя с ней на балу у французского посланника, что весь чулок у нее был залит кровью и ей пришлось покинуть зал. Меня всегда поражала неуклюжесть этого человека».