Кэтрин Джинкс - Инквизитор

• Название: Инквизитор
• Автор: Кэтрин Джинкс
• Издательство: Издательство «Иностранка»
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2006
• ISBN: 5-94145-409-0

Кэтрин Джинкс живет то в Австралии, то в Канаде, но всю свою жизнь увлеченно изучает Средневековье, эпоху Крестовых походов и великих рыцарских орденов, рвавшихся к власти в Европе и Азии. Об этой эпохе она пишет и свои книги, пользующиеся неизменным успехом в англоязычном мире. Новый роман Джинкс переносит нас во Францию XIV века, в годы, когда католическая церковь ведет войну на уничтожение с еретиками-альбигойцами. Движение альбигойцев или катаров, отвергавших церковную иерархию и папство, охватило, начиная с XII века, всю южную Францию, увлекая и знать, и простолюдинов. Дело о катарской ереси расследует инквизиционный суд, составленный из монахов-доминиканцев, но следствие обрывается зверским убийством старшего инквизитора отца Августина. Поиски убийцы возвращают его подчиненного, брата Бернара, к запутанным событиям пятидесятилетней давности. На пути к разгадке Бернар не только узнает страшную тайну отца Августина и обнаруживает предателя в своем ближайшем окружении, но и встречает свою любовь.

---

— Теперь вы будете ждать приговора, — ответил я. — Если только вам нечего добавить.

— Только то, что я сожалею. — В его словах прозвучало больше нетерпения, чем сожаления. — Вы это записали?

— Я приму это к сведению, — отвечал я.

Я очень, очень устал. Наверное, мне следовало поздравлять себя с успехом, ибо это был успех, результат превосходной работы, но я не чувствовал никакой радости. Мне достало сил только вскарабкаться по ступенькам. Дюрану пришлось помогать мне выбраться наружу. Тюрьма была темна, горели лампы. Я и не думал, что уже так поздно.

— Назначить вам кого-нибудь в провожатые? — спросил я своих помощников, но они уверили меня, что обойдутся одной лампой или факелом. Я попрощался с ними и обернулся к Дюрану. Мы стояли у моего стола, между нами горела лампа; нас окружали густые, холодные, слабо шевелящиеся тени. Было очень тихо. — Храните этот протокол как зеницу ока, — потребовал я. — Глаз с него не спускайте, пока не будет готова копия.

— Должен ли я снять копию?

— Наверное, так будет лучше.

— Будут ли какие-нибудь поправки?

— Можете опустить описание фермы и, конечно, большую часть поездки в Кассера.

— Какую именно?

Наши взгляды встретились, и я увидел в его глазах (очень красивых, золотисто-зеленых, словно залитая солнцем поляна) то же свирепое презрение, которое до сих пор таилось в моем сердце. От этого мне стало как-то теплее. Мне стало легче.

— Это я оставляю на ваше усмотрение, Дюран. Вы всегда говорите, что я исключаю слишком много оправдательного материала.

Тут мы оба замолчали, думая, наверное, о чудовищности деяний, о которых нам только что поведали. Наше молчание затягивалось. Оцепенев от усталости, я не мог более найти слов.

— Вы великий человек, — внезапно проговорил Дюран, нахмурившись и глядя не на меня, а в пол. — Великий человек, по-своему. — Затем, после еще одной краткой паузы, он прибавил: — Но я бы не сказал, что вы следуете уставам Божьим.

— Нет, — мне удалось заговорить, лишь сделав над собой гигантское усилие. — Я бы тоже так не сказал.

На этом наш разговор завершился. Дюран покинул здание, склонив голову и прижимая к груди показания Жордана; я вернулся в тюрьму, чтобы пожелать спокойной ночи Иоанне. Пусть было уже поздно, я не мог идти в обитель, не пожелав ей спокойной ночи, потому что я дал ей обещание. Нарушить такое обещание было бы немыслимо, хотя оно касалось пустяка. Малейшее невнимание к себе любящий наделяет огромным и ужасным значением.

Слово «любить» недаром созвучно с «ловить», иными словами, это настоящая ловушка. Я был пойман в сети желания и не мог покинуть мою возлюбленную. В действительности, в течение всего дня, я, поддерживая Виталию, ободряя Вавилонию, допрашивая Жордана, возвращался мыслями к своему ночному грехопадению. Сладострастные видения упорно преследовали мой разум, вызывая в моем теле жаркие приливы и покраснение лица. И всякий раз, пытаясь отбросить эти воспоминания прочь, я находил их неодолимыми и постоянно к ним возвращался, хотя они наполняли меня стыдом — как собака возвращается к своей блевотине. Воистину, прав был Овидий, говоря, что «мы домогаемся запретного и всегда хотим того, чего лишены».

Я нарушил обет целомудрия. Уступив соблазнам плоти, презрев то вечное блаженство, которое Владыка небесный, Его собственной кровью, возвратил роду человеческому, я обрек себя геенне огненной. Не Петр ли Ломбардский замечал, что «иные грехи пятнают одну душу, но блуд пятнает не только душу, но и тело»? Вот я, в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя[104]. Более того, я был пленен женщиной, а женщина, как известно, это источник лицемерия, гордыни, алчности и похоти. Самсона предала женщина. Соломон не мог найти ни одной доброй женщины. Род человеческий был проклят через грех женщины. Я понимал все это умом, но сердце мое отказывалось подчиниться.

Итак, я беспрепятственно добрался до караульной, никого не встретив по пути. Поскольку это была не камера, то в двери не было окошка, и я мог только постучать и прошептать приветствие, не видя лица моей любимой.

Ответила мне она сама, глухим голосом, из-за разделявшей нас толстой деревянной двери.

— Все спят, — тихо сказала она.

— И вам тоже нужно спать.

— Но я ждала вас.

— Простите меня. Я должен был прийти раньше. Но меня задержали дела.

— О, милый, я не жалуюсь.

Эти ласковые слова заставили мое сердце учащенно забиться, я прижался лбом к двери, словно пытаясь проникнуть сквозь нее. В то же время я был полон отчаяния, ибо физическая преграда между нами, казалось, представляет все остальные, более серьезные препятствия для нашей любви. Даже союзу Элоизы и Пьера Абеляра обстоятельства благоприятствовали более, хотя Господь обошелся с ними поистине сурово. Будущее, насколько я мог судить, не сулило нам никакой надежды. В самом лучшем случае, Иоанне вынесут легкое наказание, их с дочерью освободят и позволят удалиться с глаз Пьера Жюльена. Но такой исход неизменно будет означать нашу разлуку.

Я сказал себе, что это и к лучшему. Любовь — это вид безумия, болезнь, которая проходит. Время любить, и время ненавидеть[105]. Что пользы мне в том, чтобы пожертвовать трудом всей своей жизни ради едва знакомой женщины? Ради любви, в которой не меньше мук, чем радости?

— Этого больше не повторится, — зашептал я. — Иоанна, мы не можем допустить, чтобы это случилось опять.

— Мой милый, разве у нас есть хоть один шанс? — грустно отвечала она. — Это был мне последний привет любви.

— Нет. Вы ненадолго здесь, я обещаю.

— Бернар, не подвергайте себя опасности.

— Я? Я ничем не рискую.

— Рискуете. Жена тюремщика так сказала.

— Жена тюремщика? — я едва не рассмеялся. — Ее мнение здесь не слишком высоко ценится.

— Бернар, будьте осторожны, — настаивала она. — Вы чересчур о нас печетесь. Люди начнут болтать. О, милый, это не ради меня, но ради вас.

Ее голос осекся, а я сам разрывался между слезами и смехом — смехом изумления и смущения.

— Как такое может быть? — спросил я. — Как это могло случиться? Я вас почти совсем не знаю. Вы совсем не знаете меня.

— Я знаю вас так же хорошо, как свою собственную душу.

— О Боже!

Мне хотелось пробить дверь головой. Мне хотелось сжать ее в объятьях. Господи! Пред тобою все желания мои, и воздыхание мое не сокрыто от тебя. Сердце мое трепещет, оставила меня сила моя…

Поспеши на помощь мне, Господи, Спаситель мой!

— Бернар? — позвала она. — Бернар, послушайте меня. Это моя вина. Когда Августин рассказывал о вас, — что вы говорили, как вы смеялись, — я думала про себя: это человек, которого я хочу узнать. Потом, когда вы приехали и когда улыбнулись мне, вы были такой высокий и такой красивый, и ваши глаза сияли, как звезды. Как я могла устоять? Но я должна была устоять. Ради вас я должна была устоять. Это была большая ошибка.

— Нет.

— Да! Это было жестоко. Не будь этого, вы бы смогли помочь нам. Вы бы остались сильным, чистым и счастливым, но теперь я вас смутила. И я сделала это, потому что мне хотелось овладеть вами, пока не стало слишком поздно. Я поступила подло и недостойно. Я принесла вам несчастье и осквернила вас.

— Чепуха! Вы себе льстите. Вы полагаете, что я не имею собственной воли? Вы и вправду считаете меня непорочным? — Дабы разуверить ее и отчасти отомстить ей (ибо она, кажется, думала, что загнала меня, как овцу, во всех смыслах), я поведал ей о встрече с другой вдовой, в те годы, когда я был орденским проповедником. — Я и ранее сбивался с пути истинного. Я был своенравен и непристоен. Такова моя природа.

Она молчала, и я испугался, что нанес ей глубокое оскорбление.

— Но вдова ничего не значит, — поспешил я прибавить. — Это гордыня и скука привели меня в ее постель. Сейчас же все иначе.

— И для меня тоже.

— В некотором роде, — с отчаянием сказал я, — в некотором роде, я уверен, что Господь нарочно свел нас вместе. По какой-то причине…

— Чтобы мы страдали после разлуки, — вздохнула Иоанна. — Идите, любовь моя, пока вас никто не увидел. Нам не следует больше так говорить, если только на прощание.

— Боже сохрани!

— Теперь уходите. Идите. Сейчас уже поздно. Вокруг люди.

— Да какое мне до них дело?

— Вы говорите совсем как мальчишка. Ложитесь спать. Молитесь за меня. Вы в моих мыслях.

Была ли она сильнее, чем я, или меньше любила? Я бы до сих пор стоял там, если бы она не велела мне идти восвояси. И я, спускаясь вниз по лестнице, чувствовал, что частица меня осталась у двери караульной. Я ощущал дурноту и головокружение, будто бы кровь отхлынула у меня от сердца.

Тем не менее я заставил себя взглянуть на свой стол, в надежде, что из Каркассона либо из Тулузы уже могло прийти письмо, касавшееся пропавших реестров. (Теперь уже, конечно, найденных, но неполных.) К моему горю, там не было ничего интересного, и стол Пьера Жюльена также не порадовал меня ничем. И в эту минуту Господь послал мне краткий миг прозрения. Я вдруг подумал: «Зачем ждать помощи, которая, возможно, никогда не придет? Почему не использовать то, что под рукою?» И с этими мыслями я стал лихорадочно перебирать свою недавнюю переписку.