Олдос Хаксли - Шутовской хоровод

• Название: Шутовской хоровод
• Автор: Олдос Хаксли
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1999
• ISBN: 5-8301-0004-5, 5-8301-0006-1

Теодору Гамбрилу опостылела его учительская жизнь. Эти бесконечные службы в школьной церкви утомительны. Но он уже знал, как ему нажить деньги. Сегодня утром во время церковной службы на него снизошло озарение. Дело в том, что скамьи в церкви слишком жёсткие. «На языке техники, — сказал Гамбрил Младший, — мои Патентованные Штаны можно описать как брюки с пневматическим сиденьем».

И Теодор Гамбрил — даже вместе со своими Патентованными Штанами — лишь часть одного большого хоровода, в котором вертятся его знакомые, и знакомые его знакомых, люди, так или иначе связанные с наукой или искусством.

© blin.exler.ru

---

Бедный старина Липиат! Но со своими банковыми билетами Гамбрил расстался не очень охотно.

ГЛАВА IV

У Липиата была привычка, которую иные из его друзей находили несколько утомительной — и не только друзья, потому что Липиат был готов посвящать в тайны своего вдохновения и просто знакомых, и даже совершенно чужих людей, — привычка читать при всякой возможности свои стихи. Он декламировал громким дрожащим голосом, с выражением, никогда не менявшимся, какова бы ни была тема стихотворения, добрых четверть часа без перерыва; декламировал и декламировал до тех пор, пока его слушателям не становилось так неловко и стыдно, что они краснели и не решались смотреть друг другу в глаза.

Сейчас он тоже декламировал, обращаясь не только к своим друзьям, но и ко всей публике в ресторане. Стоило ему произнести первые строки своей последней вещи, — «Конквистадора», как за всеми столиками начали поворачивать головы и вытягивать шеи. Люди, пришедшие в этот ресторан на Сохо, потому что он пользовался славой «артистического», многозначительно переглядывались и кивали друг другу. На этот раз деньги были заплачены недаром. А Липиат продолжал читать с видом человека, который впал в экстаз и не замечает окружающего.

«Смотри на Мексику, Конквистадор» — таков был припев.

Под Конквистадором Липиат, очевидно, подразумевал художника, а Мексиканская долина, на которую он смотрел, с городами, окруженными башнями: Тлакопан и Чалеко, Истипалапан и Те-ночтитлан, символизировала — собственно, трудно было сказать, что именно. Может быть. Вселенную?

— Смотри, — вскричал Липиат вибрирующим голосом.

Смотри, Конквистадор,
Там на ковре долины, средь озер.
Блестят алмазы городов;
Там Тлакопан и там Чалеко
Ждут приближенья Человека.
Смотри на Мексику, Конквистадор, —
Страну твоих алмазных грез.

— Нельзя ли без «грез»? — сказал Гамбрил, отставляя стакан, который он осушил до дна. — Нельзя же говорить в стихах о «грезах».

— Зачем вы меня прерываете? — накинулся на него Липи-ат. Уголки его широкого рта вздрогнули, все его длинное лицо возбужденно задвигалось. — Почему вы не даете мне кончить? — Его рука, патетически поднятая над головой, медленно опустилась на стол. — Болван! — сказал он и снова взялся за нож и вилку.

— Но право же, — не унимался Гамбрил, — нельзя же писать о «грезах». Разве можно так писать теперь? — Он уже выпил добрую половину бутылки бургундского и пришел в настроение добродушное, упрямое и немного воинственное.

— Почему нет? — спросил Липиат.

— Ах, просто потому, что нельзя. — Гамбрил откинулся на спинку стула, улыбнулся и погладил белокурые свисающие усы. — Во всяком случае, в году от Рождества Христова тысяча девятьсот двадцать втором.

— Но почему? — возбужденно повторял Липиат.

— Потому что сейчас уже не время, — объявил изящный мистер Меркаптан, рыча, как истый конквистадор, но затем, в конце фразы, впадая в бесславное замешательство.

Это был мягкий, уютный молодой человек с гладкими каштановыми волосами, разделенными посредине прямым пробором и зачесанными за уши, где они образовывали влажные мягкие завитки. Его лицу следовало бы быть более изысканным, более утонченным — в духе dix-huiti6me, чем оно было на самом деле. К сожалению, оно было грубоватым и даже несколько свиноподобным и мало гармонировало с неподражаемо грациозным стилем мистера Меркаптана. Потому что у мистера Меркаптана был свой стиль, восхитительная печать которого лежала на всех его статьях, выходивших в литературных еженедельниках. Но самым изысканным его произведением был тот томик «опытов», стихотворений в прозе, виньеток и парадоксов, где он с таким блеском развивал свою излюбленную тему о мелкотравчатости, обезьяньей ограниченности и глупой претенциозности так называемого Homo Sapiens.[21] Те, кому доводилось знакомиться с мистером Меркаптаном, после встречи с ним нередко приходили к заключению, что, в конце концов, он, может быть, вовсе не так уж не прав в своей суровой оценке человечества.

— Уже не время, — повторил он. — Времена изменились. Sunt lacrymae rerum, nos et mutamurin illis.[22] — И он рассмеялся в знак одобрения самому себе.

— Quot homines, tot disputandum est,[23] — сказал Гамбрил, снопа прихлебывая свое Beaune superieure.[24] В данный момент он был целиком на стороне Меркаптана.

— Да почему уже не время? — настаивал Липиат.

Мистер Меркаптан сделал изящный жест.

— Са se sent, mon cher ami, — сказал он, — да пе s'explique pas.[25]

Говорят, сатана носит ад в своем сердце; то же можно было сказать и о мистере Меркаптане: где бы он ни находился, это был Париж.

— Грезы в тысяча девятьсот двадцать втором!.. — Он пожал плечами.

— После того, как мы приняли мировую войну, проглотили голод в России, — сказал Гамбрил. — Грезы!

— Они принадлежат к эпохе Ростана,[26] — сказал мистер Меркаптан, слегка хихикая. — Le Rgve[27] — ах!

Липиат шумно уронил нож и вилку и перегнулся через стол, готовый броситься в атаку.

— Теперь я с вами расправлюсь, — сказал он. — теперь вы от меня не уйдете. Вы себя выдали с головой. Выдали тайну своей духовной нищеты, своей слабости, и мелочности, и бессилия…

— Бессилия? Вы клевещете на меня, милостивый государь, — сказал Гамбрил.

Шируотер заерзал на своем стуле. Все это время он сидел молча, сгорбив плечи, положив локти на стол, склонив большую круглую голову над прибором; насколько можно было судить, он был совершенно поглощен тем. что медленно и методически крошил кусок хлеба. Изредка он клал себе в рот корку, и тогда его челюсти под темными топорщащимися усами двигались медленно и как-то боком, точно у коровы, пережевывающей жвачку. Он ткнул Гамбрила локтем в бок.

— Осел, — сказал он, — замолчите. Липиат неукротимо продолжал:

— Вы боитесь идеалов, вот что. Вы не смеете признаться в своих грезах. Да, я зову их грезами, — добавил он в скобках. — Пускай меня считают дураком или старомодным — мне наплевать. Слово короткое и всем известное. К тому же «грезы» рифмуются с «грозы». Ха-ха-ха! — И Липиат разразился своим хохотом титана; казалось, этот цинический хохот отрицал, но на самом деле, для посвященных, он только подчеркивал скрывавшуюся за ним высокую положительную мысль. — Идеалы — для вас, цивилизованных молодых людей, они, видите ли, недостаточно шикарны. Вы давно выросли из подобных вещей: ни грез, ни религии, ни морали.

— Верую во единого печеночного глиста, — сказал Гамбрил. — Ему нравилось это маленькое изобретение. Это было удачно; это было метко. — Печеночным глистом делаешься ради самосохранения, — объяснил он.

Но мистер Меркаптан не хотел признать себя печеночным глистом ради чего бы то ни было.

— Не понимаю, почему мы должны стыдиться, что мы цивилизованные люди, — сказал он голосом, похожим то на рев быка, то на чириканье реполова. — Нет, если я и верую во что-нибудь, то разве только в свой будуар в стиле рококо, и в разговоры за столом красного дерева, и в нежные, остроумные, тонкие любовные сцены на широкой софе, в которой пребывает дух Кребильона Младшего.[28] Надеюсь, нам не обязательно всем быть жителями Утопии. Homo аи naturel, — и мистер Меркаптан приложил большой и указательный палец к своему — увы! — слишком похожему на пятачок носу, — са pue. A Homo a la Герберт Уэллс — са ne pue pas assez.[29] Во что я верую, так это в цивилизацию, в золотую середину между вонью и стерильностью. Дайте м не немного мускуса, немного опьяняющих женских испарений, букет старого вина и клубники, саше с лавандой под каждой подушкой и курильницы по углам гостиной. Читабельные книги, приятные разговоры, цивилизованные женщины, утонченное искусство и сухие вина, музыка, спокойная жизнь и необходимый комфорт — вот все, чего я прошу.

— Кстати, о комфорте, — вставил Гамбрил, раньше чем Липиат успел обрушить на мистера Меркаптана свои обличительные громы, — я должен рассказать вам о споем новом изобретении. Пневматические брюки, — пояснил он. — Надуваются воздухом. Незаменимое удобство. Понимаете мою мысль? Образ жизни у вас сидячий, Меркаптан, вам необходимо заказать у меня две-три пары.

Мистер Меркаптан покачал головой.

— Чересчур в духе Уэллса, — сказал он. — Чересчур утопично. В моем будуаре они будут ужасно неуместны. К тому же софа у меня и без того достаточно мягкая.

— Ну, а как же Толстой? — заорал Липиат, дав волю своему раздражению.

Мистер Меркаптан помахал рукой.

— Русский, — сказал он, — русский.

— А Микеланджело?

— Альберти, — очень серьезно сказал Гамбрил, подсовывая им целиком точку зрения своего отца, — Альберти, уверяю вас, был гораздо лучшим архитектором.

— Уж если говорить о претенциозности, — сказал мистер Меркаптан, — я лично предпочитаю старика Борромини и барокко.