Людмила Штерн - Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском

• Название: Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском
• Автор: Людмила Штерн
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9691-0547-8

Людмила Штерн была дружна с юным поэтом Осей Бродским еще в России, где его не печатали, клеймили «паразитом» и «трутнем», судили и сослали как тунеядца, а потом вытолкали в эмиграцию. Она дружила со знаменитым поэтом Иосифом Бродским и на Западе, где он стал лауреатом премии гениев, американским поэтом-лауреатом и лауреатом Нобелевской премии по литературе. Книга Штерн не является литературной биографией Бродского. С большой теплотой она рисует противоречивый, но правдивый образ человека, остававшегося ее другом почти сорок лет. Мемуары Штерн дают портрет поколения российской интеллигенции, которая жила в годы художественных исканий и политических преследований. Хотя эта книга и написана о конкретных людях, она читается как захватывающая повесть. Ее эпизоды, порой смешные, порой печальные, иллюстрированы фотографиями из личного архива автора.

---

Глава III

ЖИЗНЬ ДО БРОДСКОГО

Как-то мы с Бродским вспоминали детство – каждый, естественно, свое. Я рассказала, что прекрасно помню день, когда месяца через полтора после Победы, то есть в середине июня 1945 года, в город вошли войска Ленинградского фронта. Был солнечный, необычно жаркий день. Мы с мамой и папой стояли на углу Воинова и Литейного, а с Выборгской стороны двигались через Литейный мост колонны войсковых частей. Они шли словно в коридоре, образованном ликующей толпой. Народ встречал солдат восторженно, им бросали цветы, конфеты и даже эскимо. Многие плакали, в том числе и мои родители.

Когда мимо торжественно проходила конница, женщины подбегали к кавалеристам и подсаживали к ним в седло своих детей. Дети, попискивая от восторга, проезжали полквартала, а мамы шли рядом, и через несколько минут детей снимали.

Рядом с нами стояла семья, – не знаю, почему я ее запомнила: высокий мужчина в военно-морской форме, коротко стриженная молодая женщина в очках и рыжий мальчик лет пяти. Мальчишка весь извелся. Он плакал и просил, чтобы его тоже посадили прокатиться, а мама говорила: «Ты слишком маленький, все эти дети старше тебя, им по крайней мере десять лет». Так его и не покатали...

«Может быть, это был ты?» – «Вполне возможно, – согласился Бродский. – Мы с родителями там стояли, и больше всего на свете я хотел прокатиться верхом, но мне не разрешили». И, глядя на Иосифа, я вдруг я отчетливо и ясно увидела рыжего страдающего мальчишку.

…Наверное, взрослого Бродского я впервые увидела летом 1957 года. Это «наверное» вытекает из фразы, сказанной Иосифом при нашем формальном знакомстве: «Зуб даю, я где-то вас раньше видел». Вообще-то звучит как дешевое клише, но в данном случае это было сказано неспроста. И он, и я работали летом 1957-го в Пятом геологическом управлении на смежных планшетах. Он – на миллионной съемке на Белом море, я – на полумиллионной в Северной Карелии. Мы вполне могли столкнуться на собрании перед началом сезона, в бухгалтерии, на камералке или просто в коридоре.

Формально же мы познакомились на свадьбе моей подруги Гали Дозмаровой. До недавнего времени я была убеждена, что это произошло 20 мая 1958 года.

Число и месяц – 20-е мая – ни у кого возражений не вызывает, а вот 1958 год... Сопоставление некоторых событий ставит этот год под сомнение.

«Если ты уверена, что познакомилась с Осей в 1958-м, то это, скорее всего, был мой день рождения, – написала Дозмарова в электронном письме из Флоренции. – А если ты настаиваешь, что на свадьбе, то, скорее всего, это было в 1960-м».

«Скорее всего» – неплохой оборот для даты собственной свадьбы.

На 1960-й косвенно указывает еще один факт: в тот год Бродский подарил на день рождения моей дочери Кате ракетку для бадминтона. Катя родилась в декабре 1958-го. Преподнести такой подарок двухлетней девице еще куда ни шло, но новорожденной – ни в какие ворота.

Я неделю презирала себя за лень (надо было, как Нина Берберова, всю жизнь вести дневник), а потом решила – пусть будет 1959. В конце концов, плюс-минус один дела не меняют.

Итак, я познакомилась с Иосифом Бродским 20 мая на свадьбе моей подруги Гали Дозмаровой. Но прежде, чем рассказать о самом знакомстве с Бродским, я, будучи назначена Пименом, должна описать жениха и невесту, историю их романа, гостей и приятелей, а также грубой кистью в несколько мазков обозначить фон, на котором действовали наши герои.

Невеста, Галина Сергеевна Дозмарова-Харкевич (в дальнейшем именуемая Галкой), выглядела экзотично: раз увидишь – не забудешь. Неуправляемая копна каштановых волос, короткий, с намеком на курносость нос и большой чувственный рот. Представьте себе сигарету в углу этого чувственного рта, прищуренный от дыма серо-зеленый глаз, гитару в руках, абсолютный слух и низкий, хрипловатый голос, который сегодня назвали бы то ли сексапильным, то ли сексуальным. Кроме того, будучи мастером спорта по легкой атлетике, она обладала гибкой спортивной фигурой... Короче, многие сходили по ней с ума.

Галка была (и есть) человеком, созданным для утешения и лечения моральных травм. Кто только не рыдал у нее на груди! Кому только не подкидывала она деньжат то на выпивку, то на опохмелку, то просто на жизнь... Бездомные у нее ночевали, голодные кормились. Было время, когда Бродский от нее не вылезал. На дверях ее бывшего дома следовало бы прибить бронзовую доску: «Здесь, за каменной стеной, жил настоящий друг».

Галкино происхождение окутано легендами. Говорили, что ее мать, цыганка, во время войны была летчицей-истребителем и получила звание героя Советского Союза. Цыганка и летчик-истребитель – сочетание, согласитесь, не тривиальное. Но когда выяснилось, что Галкина мать, Раиса Фаддеевна Пивоварова, хоть и вправду летчик-истребитель, но не цыганка вовсе, а еврейка, брови окружающих поползли еще выше.

В сорок втором, после брюшного тифа, Раиса Фаддеевна оглохла на одно ухо и была переведена из скоростной авиации полка Марины Расковой в полк тихоходной авиации. При переводе ей подарили самолет с тигром на борту (он сгорел при взятии Киева) и именной пистолет... Так что Галкина родословная вполне может считаться романтической.

Странно, что, дружа с ней, я абсолютно не помнила, откуда взялся ее жених Толя Михайлов. Более того, на свадьбе я видела его в первый и последний раз в жизни, и за прошедшие с тех пор сорок лет услышала о нем только однажды. Нет, не от Галки, а от Бродского. Kaк-то в Нью-Йорке, Иосиф с несвойственным ему воодушевлением рассказал, что в Праге встретился с Толей Михайловым, пришедшим на его литературный вечер. Его рассказ звучал так:

– Подходит ко мне после выступления вполне лысый немолодой чувак и говорит: «Иосиф, вы, конечно, меня не помните. Я – Толя Михайлов». – «Как же, – говорю, – прекрасно помню, я сразу вас узнал».

– Через тридцать пять лет? Каким образом? Ты же видел его один раз в жизни! – удивляюсь я.

– По свитеру. Он был в нем на свадьбе. Так вот, Толя стал выдающимся физиком, живет в Праге, и мы замечательно провели время. Он меня поразил – пригласил в дорогой ресторан.

– Что в этом удивительного?

– А то, что в ресторан всегда приглашаю я.

Как я уже сетовала, никакими сведениями о женихе Толе Михайлове, кроме добрых слов о нем Иосифа Бродского вечность спустя, я не располагала. Но серьезное бытописательство подразумевает добросовестный сбор материала. И я послала Дозмаровой во Флоренцию очередное электронное письмо: «Откуда взялся Толя Михайлов? Зачем ты вышла за него замуж? Сколько прожила и почему разошлась?»

Через два часа пришел исчерпывающий ответ:

Толя Михайлов, на пять лет меня моложе, мама из аристократической семьи, переводчица с японского языка, папа – из крестьян, был политруком на корабле. Я познакомилась с ним в экспедиции, в Южной Якутии, близко Китай, я боялась войны и захотела дом и семью. Претендентов было три: Генка Штейнберг – вялотекущий роман длиною в несколько лет, Гошка Шилинский из профессорской семьи и, наконец, Толя. Красив как бог и искренне влюблен. Смотреть на него было одно удовольствие – словно в Лувре побывала, и это решило дело. Остальные женихи эстетику мою оценили. После трудного пятимесячного сезона – от снега до снега – я вернулась в Ленинград, и мы сняли комнату на Коломенской, 27. Мне хватило двух месяцев, чтобы разобраться. Я дала ему прозвище «половой эксцентрик» и сказала, что с меня довольно. И только крупные слезы на его благородном лице и попытка броситься под поезд на станции метро «Московская» разжалобили меня, и я протянула эту «совместовку» еще два года.

Целую, твоя Г. Д.

Гораздо более памятными были «до-Толин» и «пост-Толин» Галкины возлюбленные. Оба они приятельствовали с Бродским и заслуживают упоминания в мемуаристике.

Герой «до-Толиного» романа, Генрих Семенович Штейнберг (именуемый в дальнейшем Генкой), был приятелем Евгения Борисовича Рейна со времен пионерских лагерей.

Ныне Г. Штейнберг – академик, директор собственного Института вулканологии, бесстрашный покоритель вулканов и сердец. Любопытно, что между ним и Бродским прослеживалось определенное сходство.

Иосиф Бродский не мог вынести чужого интеллектуального превосходства и всю энергию своей души направлял на интеллектуальную победу над собеседником. Генрих Штейнберг не мог вынести чужого превосходства ни в какой сфере, но доказать свое мог в довольно узких пределах. Всю энергию своей души он направлял на демонстрацию мужского потенциала, отваги и героизма. Если соединить мощные энергетические потоки Бродского и Штейнберга в одном человеке, получился бы настоящий супермен, которого следовало «клонировать» для выживания усталого человечества.

Штейнберг уже обессмерчен в художественной литературе Андреем Битовым, рассказавшим в повести «Путешествие к другу детства» о Генкиных подвигах. Один из подвигов, а именно шестой, описан неточно. В отличие от Битова, я оказалась его свидетелем, и обязанность моя – внести поправки (см. ниже рассказ «Прыжок с Ласточкина Гнезда»).