Елена Прудникова - Второе убийство Сталина

• Название: Второе убийство Сталина
• Автор: Елена Прудникова
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-373-03348-0

Книга известного петербургского журналиста Е. Прудниковой представляет собой журналистское расследование, посвященное мифам о Сталине. Совсем другим предстает на страницах книги «вождь всех времен и народов» — бескорыстным романтиком в юности, умным и трезвым прагматиком в зрелом возрасте и просто хорошим человеком. Как это сопоставить с преступлениями режима — коллективизацией, репрессиями, культом личности? Для этого надо отбросить в сторону ярко раскрашенную картинку, которой прикрыли нашу историю творцы мифов, и взглянуть в лицо фактам.

---

Из мифологии:

Как-то, отдыхая на юге, Сталин пригласил к себе расположившегося в тех же краях Рютина. Тот сказал: «А что я у тебя буду делать? Нам с тобой не о чем разговаривать. Ты хоть бы на русском Гегеля прочитал!»

Ян Стэн был умен и философски образован. Он по просьбе Сталина стш1 читать ему персональный курс лекций по философии Гегеля. Стсишн многого не понимал и многое путал. На редкость темпераментный для латыша учитель тряс его за лацканы пиджака и в кругу друзей не раз говорил о посредственных теоретических способностях Сталина. Во второй половине 30-х он погиб.

После ареста Стэна Сталин присвоил конфискованную у него при обыске статью по диалектике и включил ее в «Краткий курс истории партии» в качестве четвертой главы.

Академику Митину позвонил Поскребышев:

— Товарищ Митин, считаю необходимым сообщить вам, что товарищ Сталин упомянул вас при обсуждении проблем экспертизы по поступающим в ЦК идеологическим документам: «Он же наш хирахир».

— У Митина задрожали колени. Двое суток они с женой рылись в словарях и энциклопедиях и гадали, что могло значить слово «хирахир». На всякий случай приготовили допровскую (допр — дом предварительного заключения) корзинку со всем необходимым. Отчаявшись, они стали звонить друзьям и знакомым, но никто не знал, что такое «хирахир». Наконец звонке на сороковом какой-то аспирант неуверенно предположил:

— Кажется, в «Фараоне» у Пруса есть герой Хирахор.

— Следующую ночь супруги Митины листали Пруса. Хирахор оказался жрецом — душителем всего нового и передового. «Слава богу!» — обрадовались супруги и легли спать.

Однако начитанность наших академиков ну просто потрясает!

В 1940 году Сталин распорядился создать для массового читателя книги по философским дисциплинам. В Институте философии решили делать хрестоматии высказываний классиков марксизма-ленинизма по разным вопросам.

Сталин посмотрел рукопись и сказал:

— Вы думаете, только вы умные и читаете сочинения классиков, а другие дураки и пусть довольствуются цитатками?

И издание погорело. Позже идею цитатника осуществил Мао.

Пусть скажут спасибо, что не расформировали их контору и не отправили их всех на стройки коммунизма. Мало того, что главе государства, несмотря на крайнюю занятость, пришлось собственноручно писать философскую главу «Краткого курса», так товарищи философы не способны написать даже элементарную популярную книжку. Зачем тогда вообще кормить все эти институты?

Часть вторая Двадцать лет подпольной работы

Глава 3 Фабричный ад на земле

У каждого времени есть свой «золотой век», о котором ностальгически вздыхают и на светлый образ которого опираются в туманных мечтах о будущем. В нашем времени сказочно прекрасной предстает со страниц красивых журналов и из кадров красивых фильмов «Россия, которую мы потеряли». И кажется диким и безумным соблазном все происшедшее позднее. Как они могли, предки наши, как могли — такую страну! Какие Достоевские бесы их попутали? Вот уж доподлинно никаким умом не понять этот проклятый народ, что вечно от добра добра ищет!

Да, конечно, умом Россию не понять, если ум этот воспитан на французских идеях и немецкой философии (впрочем, умом, воспитанным на идеях и философии, не понять никакого народа, в том числе немецкого и французского тоже, но у нас речь не о том). А Россию очень даже можно понять умом, если вооружить этот ум не книжной премудростью, а знанием того, что было на самом деле.

О, золотой век России, прекрасной дворянско-интеллигентской России, той, которую они потеряли, с бело-колонными усадьбами, самоваром летним вечером, барышнями в белом, вишневыми садами и пр. Мне несколько лет назад удалось одной фразой излечить своих дочерей от ностальгии по «золотому веку». Я им сказала: «Девочки, с вашим происхождением вам бы не на балах пришлось танцевать, а в лучшем случае на кухне посуду мыть, если повезет, конечно…» Девочки подумали и сказали: «Не хотим!» Такого везения они не желали. Наши с ними предки были из тех десятков миллионов россиян, которые этой России не теряли, они теряли какую-то совсем другую Россию и не особенно, по правде сказать, о ней и жалели.

Конечно, лукавила социалистическая пропаганда, утверждая, что большевики были народной партией, а революция, которую они делали — народной революцией. Небольшая партия социал-демократов в то время была сугубо интеллигентской тусовкой. Собственно «угнетенных и неимущих» в ней присутствовало крайне мало, в основном постольку, поскольку они могли пробиться в высшие учебные заведения. Революция в России (дальнейшие обобщения не входят в задачу этой книги, а вообще можно было бы…) представляла собой исключительно барскую забаву, и не зря трезвый и циничный публицист Иван Солоневич разделил имущий класс на «дворянина с бомбой и дворянина с розгой». Ибо в основе ее лежала идея переустройства общества, а идея — дама утонченная и проживает исключительно в высших слоях, где ей могут достойное обхождение преподать. Даже для того только, чтобы понять писания Маркса, и то требовалось иметь образование, и не какое-нибудь там реальное училище, а желательно университет. И молодые господа, нахватавшись в университетах и революционных кружках передовых идей, таких красивых и таких привлекательных для юных сердец, очертя голову кидались заниматься переустройством мира во имя построения идеального общества — таким, каким его понимали. Понимали по-разному, а соответственно, и переустраивать брались по-разному. Но у всех у них была одна общая черта, которую в свое время замечательно точно сформулировал Достоевский: «все предусмотрели господа социалисты, а натуру человеческую недоучли». Ибо для идеального общества требовались идеальные люди — а где их взять?

Большинство революционеров роднило одно: видя себя благодетелями «униженных и оскорбленных», они, при самых жарких попытках просветить и облагодетельствовать народ, даже не давали себе труда поинтересоваться: а чего хочет сам этот народ? Может быть, у него по поводу устройства общества какие-то иные мысли? Ни один революционер никогда не был гарантирован от истории с «Конституцией — женой царевича Константина»[11], но выводы из подобных историй делались совершенно противоположные здравому смыслу.

В попытках выделки людей нового общества еще в середине XIX века молодые борцы за народное счастье обратились, наконец, лицом к тем, за чье лучшее будущее они боролись, но обратились несколько односторонне, видя в народе тьму египетскую, которую должно осветить и просветить. Началось известное «хождение в народ», которое кончилось ничем, ибо эти люди были чужими тому народу, который просвещали. Они к мужикам со всею душой, а те в ответ: «Чудят, мол, баре с жиру-то…».

И то сказать: среда, которую они выбрали, была крайне неудачной для социальной пропаганды. Крестьянство по самой сути своей всегда было, есть и будет самым консервативным, самым охранительным слоем, менее всего способным быть подвигнутым на какие бы то ни было абстрактные революции. Они все в жизни сворачивают на свой интерес. Елизавета Водовозова в своих воспоминаниях писала, как преломился в народном сознании манифест 1861 года. «Православные христиане, сказываю вам по всей правде, что бумага моя списана с подлинного царского указа-манифеста, — говорил крестьянам странствующий смутьян-«правдолюбец». — Один грамотный паренек указ-манифест скрал, а я в одночасье и списал с него… Будьте без сумления, православные, списал от слова до слова… Выходило так, что усадебная земля, панские хоромы, скотный двор со всем скотом помещику отойдут, ну а окромя эвтого — усе наше: и хорошая, и дурная земля, и весь лес наши; наши и закрома с зерном, ведь мы их нашими горбами набили…». И ни на что другое, кроме земли, скота, леса и прочей грубой материи бытия, мужика не свернешь. Ты ему про Маркса — а он тебе про передел, ты ему про свободу, а в его понимании свобода — это чтобы податей не платить и рекрутов не давать. Неудивительно, что пропаганда идеального справедливого общества всеобщего равенства и прочих высоких социальных материй в такой среде успеха не имела.

Но к концу XIX века появился социальный слой, в котором любая пропаганда смуты была чрезвычайно успешной. Инженер Голгофский в докладе на торгово-промышленном съезде в Нижнем Новгороде с точностью художника этот слой обрисовал: «Проезжая по любой нашей железной дороге и окидывая взглядом публику на станциях, на многих из этих последних невольно обращает на себя ваше внимание группа людей, выделяющихся из обычной станционной публики и носящих на себе ка- кой-то особый отпечаток. Это — люди, одетые на свой особый лад: брюки по-европейски, рубашки цветные навыпуск, поверх рубашки жилетка и неизменный пиджак, на голове — суконная фуражка; затем — это люди по большей части тощие, со слаборазвитой грудью, с бескровным цветом лица, с нервно бегающими глазами, с беспечно ироническим на все взглядом и манерами людей, которым море по колено и нраву которых не препятствуй… Незнакомый с окрестностью места и не зная его этнографии, вы безошибочно заключите, что где-нибудь вблизи есть фабрика…»[12].