Джордж Мередит - Испытание Ричарда Феверела

• Название: Испытание Ричарда Феверела
• Автор: Джордж Мередит
• Жанр: Классическая проза

Английский писатель Джордж Мередит (1829-1909) - один из создателей социально-психологического романа.

Главные герои романа "Испытание Ричарда Феверела" - богатый помещик и его сын Ричард. Воспитывая своего единственного сына, сэр Остин, покинутый женой, придерживается разработанной им самим системы. Однако слепой эгоизм, побуждающий не считаться с особенностями характера сына, с его индивидуальностью, попытки оградить его от женщин и любви оборачиваются в конечном итоге трагедией.

Переводчик романа А.М. Шадрин умер, не полностью закончив работу над книгой. Поскольку издательство получило перевод в незавершенном виде, редакторы, проведя сверочную работу, исправили смысловые неточности, унифицировали имена собственные, реалии, восстановили пропуски. При этом, однако, сообразуясь с ярким индивидуальным стилевым почерком А.М. Шадрина, — известного мастера перевода, — с его четко выраженными переводческими принципами, редакторы постарались сохранить синтаксический строй перевода, его особую музыкальную ритмику, речевые характеристики персонажей, а также сберечь своеобразие используемой им лексики.

---

— Он обещал мне, что непременно приедет, — сказал Риптон; но, произнося эти слова, он опустил глаза, ибо начинал понимать, что мог поддаться на обман, и стал уже чувствовать себя невольным участником зловещего заговора. Он решил, что если к двенадцати часам Ричард не приедет, он расскажет баронету все, что ему известно.

— Который час? — тихо спросил он Гиппиаса.

— Такой, что мне пора уже быть в постели, — пробурчал тот, как будто все присутствующие учиняли над ним какое-то насилие.

Миссис Берри пришла сказать Люси, что ей надо подняться к малютке. Спокойно встала Люси с кресла. Сэр Остин поцеловал ее в лоб.

— Вам лучше сегодня больше не спускаться сюда, дитя мое. — После этих слов она пристально на него посмотрела. — Сделайте мне одолжение, ложитесь сейчас спать, — добавил он. Люси пожала всем руки и вышла из комнаты. Миссис Дорайя последовала за нею. — Такое волнение принесет вред ребенку, — сказал он, разговаривая сам с собою вслух.

— По-моему, она вполне бы могла вернуться. Все равно ведь она не будет спать, — заметила леди Блендиш.

— Она постарается сдержать свои чувства ради ребенка.

— Вы слишком многого от нее хотите.

— От нее — нет, — многозначительно возразил он. Было двенадцать часов ночи, когда Гиппиас закрыл крышку своих часов и в отчаянии вскричал:

— Я убежден, что мое кровообращение постепенно и неуклонно ослабевает.

— Возвращение к тому, что было до Гарвея[168]! — прошептал Адриен, продолжая писать.

Сэр Остин и леди Блендиш прекрасно понимали, что любое их замечание по поводу сказанного заведет их в глубины механизма, уже один внешний вид которого достаточно им поднадоел; поэтому они предусмотрительно промолчали. Истолковав их молчание как сочувствие его бедам, Гиппиас горестно заключил:

— Это точно. Можете в этом убедиться сами. Невозможно вести более умеренный образ жизни, чем я, и, однако, мне становится все хуже и хуже. Организм у меня от рождения, надо думать, был крепкий; я делаю все, чтобы еще больше укрепить его, и все равно мне становится хуже. Природа никогда ничего не прощает! Я ложусь спать.

Колитик удалился, так и не обретя утешения.

Сэр Остин подхватил брошенную его братом мысль:

— Думается, только чудо может помочь нам, когда мы преступили законы Природы.

— Помогают нам, как правило, одни только шарлатаны, — сказал Адриен, запечатывая внушительного вида пакет.

На протяжении всего этого разговора Риптон обвинял себя в трусости; ему не давал покоя брошенный на него в последнюю минуту взгляд Люси. И вот он собрался с духом и в обход всех направился к Адриену, который, после того как он шепотом ему что-то сказал, решительно встал и вышел с ним вместе из комнаты, пожимая плечами.

— Он не приедет, — сказала, обращаясь к баронету, леди Блендиш, как только те двое вышли из комнаты.

— Приедет, если не сегодня, то самое позднее завтра утром, — ответил он.

— А вы действительно хотите, чтобы он соединился с женой?

При этих словах баронет сделал большие глаза; лицо его выражало неудовольствие.

— И вы еще спрашиваете меня об этом?

— Я хочу знать, — продолжала безжалостно дама, — не потребует ли ваша Система от кого-то из них еще новых жертв?

— Это достойнейшая из женщин, — помолчав, сказал баронет. — Признаюсь, я не надеялся даже, что отыщется такая, как она.

— В таком случае, вы должны признать, что ваша теория приложима не ко всему на свете.

— Нет, просто она оказалась несколько самонадеянной, выйдя за определенные пределы, — ответил баронет, вкладывая в эти слова глубокий смысл.

Леди Блендиш внимательно на него посмотрела.

— Боже ты мой! — вздохнула она. — Если бы мы всегда могли поступать в соответствии с нашими мудрыми мыслями!

— Вы сегодня вечером не такая, как всегда, Эммелина.

Расхаживавший по комнате сэр Остин остановился прямо перед ней.

В самом деле, разве она справедлива? Он с легкостью простил оскорбившего его сына. Он с легкостью принял в свою семью молодую женщину низкого происхождения и позволил себе решительно отстаивать ее достоинства. Способен ли был бы кто-нибудь на большее, или хотя бы на это? Леди Блендиш, например, если бы дело касалось ее, попыталась бы бороться. И все люди его круга боролись бы, к тому же не принимая все так близко к сердцу. Однако, думая обо всем этом, он совсем упускал из виду, что сын его получил совершенно особое воспитание. Он держал себя как самый обыкновенный отец, начисто забыв о своей Системе, когда та подверглась самому жестокому испытанию. Нельзя сказать, что он изменил своему сыну; однако Системе своей он изменил. Другие ясно это видели, ему же пришлось убеждаться в этом лишь постепенно.

Леди Блендиш дала ему полюбоваться собой; потом она протянула руку к столу.

— Пусть так! Пусть так! — сказала она. Она взяла со стола лежавший там вскрытый пакет и вытащила оттуда знакомую книжечку.

— Ба! Да что же это значит? — удивленно спросила она.

— Бенсон сегодня утром ее вернул, — сообщил ей баронет. — Этот болван, оказывается, увез ее с собой, надеюсь, что это чистая случайность.

Это было не что иное, как старая записная книжка. Леди Блендиш перелистала ее и натолкнулась на последние записи.

«Кто такой составитель пословиц, — прочла она, — как не человек ограниченный, выражающий суждения людей еще более ограниченных?»

— С этим я не согласна, — заметила она. Ему совсем не хотелось спорить.

— Когда вы писали это, смирение ваше было напускным?

Ответ его был прост:

— Подумайте, кто те люди, которым нужны готовые изречения? Я убежден, что пословица — это только привал на пути к истинной мысли; большинство, оказывается, этим и удовлетворяется. Только лестно ли такое общество для хозяина дома?

Она почувствовала, что ее женская натура снова поколеблена силой его ума. Человек, который может так говорить о своей совершенно особой и удивительной способности, поистине велик.

«Так кто же из нас трус? — прочла она дальше. — Тот, кого потешают промахи человечества!»

— О, как это верно! Как это замечательно сказано! — вскричала темноглазая леди, вся сияя от этого пиршества мысли.

Еще один афоризм, казалось, прямо подходил к нему:

«Нет более жалкого зрелища, как нет и большей извращенности, чем человек мудрый, давший волю чувствам».

«Должно быть, он написал это, — подумала она, — видя перед глазами собственный пример. Ну и странный же он человек!»

Леди Блендиш при всей своей непокорности все еще была склонна подчиниться. Однажды над ней одержали большую победу; но если тот, в ком она чтила высокую душу, мог ее победить, то надо было быть поистине великим человеком, чтобы удержать ее пленницей. Осенняя примула расцветает для людей высокой души; в руках людей мелких она становится цветком ядовитым. Тем не менее сэру Остину достаточно было доказать свою правоту — и преданностью леди Блендиш он заручался навеки.

— Сегодня он не приедет, — повторила она, на что баронет со спокойной удовлетворенностью на лице ответил:

— Он уже здесь.

Из холла до них донесся голос Ричарда.

Возвращение молодого наследника привело в волнение весь дом. Берри, пользовавшийся каждым удобным случаем, чтобы подойти к своей Бесси, теперь, когда ее вынужденная холодность к нему увеличила ее притягательную силу («Таковы уж мужчины!» — рассуждала она), — Берри поднялся к ней наверх и торжественно сообщил ей эту новость, сопровождая свои слова выразительными широкими жестами.

— Это самое лучшее из всего, что ты мне за много дней сказал, — говорит она, и, ничем не выказав своей благодарности, бросает его, и бежит, чтобы сердце Люси поскорее наполнилось радостью.

— Слава богу! — восклицает она, входя в соседнюю комнату. — Наконец-то настает счастье. Мужчины взялись за ум. Я прямо готова твоей Божьей матери молиться и ваш крест целовать, моя милая!

— Тсс! — остановила ее Люси и склонилась над лежавшим у нее на коленях ребенком. Крохотные сонные ручонки во сне прижались одна к другой, большие голубые глаза открылись, и его мать, которая все уже знала и сама, но которой не терпелось услыхать подтверждение этому, вся дрожа, укрыла его своими локонами, и пыталась успокоиться, и качала его, и тихонько напевала, запретив ворвавшейся к ней с этой вестью Берри говорить даже шепотом.

Ричард приехал. Он был под отчим кровом, в старом доме, который так рано сделался ему чужим. Он был совсем близко от жены и ребенка. Он мог обнять их обоих; и именно в эту минуту жгучая мука и сознание того, что он совершил безумие, совершенно сразили нашего героя: впервые в жизни он узнал, что такое настоящее горе.

Разве господь не обратился к нему в буре? Разве не указал перст божий ему путь домой? И вот он приехал; вот он стоит здесь; в ушах у него гудят слова поздравлений; чаша счастья протянута ему, и ему предлагают испить ее. Так что же, в конце концов, ему снится во сне? То, что ждет его завтра, или вот это? Если бы не свинцовая тяжесть, которая пулей запала ему теперь в грудь, он, может быть, счел бы завтрашний день, несущий смерть, всего лишь сном. Да, сейчас он бодрствует. Только сейчас рассеялся туман иллюзий: сейчас видит он перед собой настоящую жизнь, расцвеченную всеми красками человеческой радости; завтра, может быть, ему придется со всем этим расстаться. Свинцовая пуля рушила все иллюзорное.