Джордж Мередит - Испытание Ричарда Феверела

• Название: Испытание Ричарда Феверела
• Автор: Джордж Мередит
• Жанр: Классическая проза

Английский писатель Джордж Мередит (1829-1909) - один из создателей социально-психологического романа.

Главные герои романа "Испытание Ричарда Феверела" - богатый помещик и его сын Ричард. Воспитывая своего единственного сына, сэр Остин, покинутый женой, придерживается разработанной им самим системы. Однако слепой эгоизм, побуждающий не считаться с особенностями характера сына, с его индивидуальностью, попытки оградить его от женщин и любви оборачиваются в конечном итоге трагедией.

Переводчик романа А.М. Шадрин умер, не полностью закончив работу над книгой. Поскольку издательство получило перевод в незавершенном виде, редакторы, проведя сверочную работу, исправили смысловые неточности, унифицировали имена собственные, реалии, восстановили пропуски. При этом, однако, сообразуясь с ярким индивидуальным стилевым почерком А.М. Шадрина, — известного мастера перевода, — с его четко выраженными переводческими принципами, редакторы постарались сохранить синтаксический строй перевода, его особую музыкальную ритмику, речевые характеристики персонажей, а также сберечь своеобразие используемой им лексики.

---

Миссис Берри вспылила.

— Ни капельки он не выпил, сэр. Такого скромного молодого человека на всем свете не сыщешь. Что вы! Не надо так думать, мистер Харли. Он держался прямо и был ни в одном глазу, вроде как вы.

— Да нет же! — мудрый юноша только кивнул головою, услыхав столь лестное для него сравнение. — Я имею в виду другой вид опьянения.

Миссис Берри вздохнула. Тут уж она ничего не могла возразить.

Адриен попросил ее сесть и успокоиться и по порядку рассказать ему, как все случилось.

Она повиновалась; невозмутимое спокойствие его привело ее в полное замешательство.

Миссис Берри, как то явствовало из ее рассказа, была не кто иная, как та самая женщина, что некогда дерзнула разглядеть истинное лицо баронета под его привычною маской и с тех пор была изгнана из Рейнема и жила на ту маленькую пенсию, которую в возмещение этого ей регулярно платили. Она была той самой женщиной, и, вспоминая об этом, она готова была обвинить Провидение в том, что оно наделило ее чрезмерным мягкосердечием. Как ей было узнать свое превратившееся в мужчину дитя? Он явился к ней под чужим именем; ни слова не было сказано о его семье. Он явился как самый обыкновенный смертный, хоть она чутьем своим угадала: есть в нем нечто такое, что делает его необыкновенным; она была уверена, что угадала. Он такую красавицу к ней привез. Так как же ей было не принять их? Она увидела, что здесь все чисто и все делается по взаимному согласию и по закону, чего же ради ей было вмешиваться в их судьбу и обрекать их на горе — ведь на свете люди так редко бывают по-настоящему счастливы! Миссис Берри рассказала и о том, как у нее отобрали кольцо.

— Схватил мою руку и за один миг стащил у меня с пальца кольцо.

У нее не возникло ни тени подозрения; расписываясь в церковной книге, она была до того взволнована, что ни о каких других подписях вовсе и не думала.

— Как я понимаю, вы очень сожалели о случившемся, — сказал Адриен.

— Разумеется, сэр, — простонала Берри, — жалела и жалею.

— И вы готовы сделать все, что от вас зависит, чтобы исправить содеянное, не так ли, сударыня?

— Разумеется, разумеется, сэр, я сделаю все, что в моих силах, — торжественно заверила его она.

— Ну конечно же, вы это сделаете, раз вы знаете эту семью. Куда же могли отправиться эти безумцы на медовый месяц?

— На остров… — неопределенно ответила миссис Берри, — не знаю, право же, только в точности, на какой, сэр! — отрезала она и за одно мгновение выскочила из ловушки, в которую попала. Раскаяние раскаянием, но она вовсе не хочет, чтобы эту милую ее сердцу чету преследовали и чтобы жестокие люди помешали их безмятежному счастью. — Завтра, с вашего позволения, мистер Харли, не сегодня!

— Приятное местечко, — заметил Адриен, улыбаясь при мысли о том, как легко он все выведал.

Сопоставив даты, он установил, что жених привез в этот дом свою невесту в тот самый день, когда уехал из Рейнема, и этого было достаточно, чтобы убедить Адриена, что здесь имел место тщательно продуманный замысел. Может быть, и случай привел его к этой старой женщине; но ясно было одно: с молодой его свел не случай.

— Ну что же, сударыня, — сказал он в ответ на ее просьбу заступиться за нее перед сэром Остином и похлопотать, чтобы тот не отнял у нее пенсию и не гневался на молодую чету, — я передам ему, что вы в этом деле только слепо исполняли чужую волю, ибо по натуре вы женщина мягкосердечная, и что вы надеетесь, что он благословит их союз. Завтра утром он будет в городе сам; но кому-то из вас двоих надо будет явиться к нему сегодня же вечером. Чтобы поставить вашего приятеля на ноги, необходимо дать ему рвотного. Пусть он вымоется и наденет чистую рубашку — и он может ехать. Мне думается, что вашего имени и упоминать-то не требуется. Приведите-ка его в порядок и отправьте семичасовым поездом в Беллингем. А уж дорогу в Рейнем он как-нибудь найдет; он отлично знает все эти места, особенно в темноте. Пусть едет и расскажет все как было. Запомните, одному из вас так или иначе придется туда поехать.

Предоставив таким образом ей самой выбор, который должен будет принести одного из них в жертву, предварительно подвергнув тягостной пытке, Адриен с ней распрощался.

Миссис Берри принялась трогательно его удерживать.

— Скушайте хоть кусочек торта, мистер Харли!

— Не откажусь, сударыня, — тут Адриен стремительно обернулся к торту. — Я хочу получить от вас кусок побольше. У Ричарда ведь очень много близких, которые рады будут отведать его свадебного торта. Отрежьте мне хороший кусок, миссис Берри. Заверните его, пожалуйста, в бумагу. Я буду рад отвезти его им и разделю между всеми, каждый получит свою долю в зависимости от степени родства.

Миссис Берри стала резать торт. И в эту минуту ей вдруг представились красота и святая невинность новобрачной, и, расхвалив Люси, как только могла, она ясно дала этим понять, что нисколько не жалеет о том, что сделала. Она стала заверять Адриена, что оба они рождены друг для друга; что оба красивы, оба сильны духом; оба ни в чем не повинны и что такая жалость разлучать их и делать несчастными! Тут миссис Берри уже не говорила, а вскрикивала.

Адриен выслушал все ее сетования как сугубо деловое мнение. Он захватил с собой огромный кусок торта, кивком головы подтвердил, что обещает всячески ей помочь, и, когда он ушел, миссис Берри решила, что у него и на самом деле доброе сердце.

«Так вот умирает Система! — заключил Адриен, выйдя на улицу. — А теперь пусть пророки о ней вопиют! Умирает она вполне благопристойно, на брачном ложе, а такой смерти я этому чудовищу никогда бы не предсказал. А тем временем, — тут от выразительно щелкнул по торту, — поехали сеять смуту».

ГЛАВА XXXII Шествие с тортом

Адриен действительно перенес услышанное им известие с похвальным, делающим ему честь бескорыстием и превосходно сумел подавить в себе все недостойные философа побуждения. Когда человек обрел ту счастливую степень мудрости, с высоты которой все прочие люди кажутся дураками, существа эти становятся таким образом в его глазах не больше букашек и могут совершать любые ходы, не вызывая этим ни малейшего удивления; инертность их и резвость становятся тогда одинаково смешными, а неистовства и того смешнее. Мудрый юноша воздвиг свою цитадель на скале такого вот интеллектуального превосходства и в цитадели этой он и пребывал с ранних лет. Изумление никогда не потрясало ее основ, а зависть к другим, еще выше вознесшимся стенам никогда не искушала его, побуждая оставить свою цитадель, ибо высот этих он попросту не замечал. Он видел одних только акробатов, которые по лестницам взбирались выше него, и воздушные шары, воспарявшие в небеса; однако первые тут же стремительно спускались вниз, а последние сдавались на милость ветров; в то время как сам он продолжал стойко держаться на твердой, не колеблемой честолюбием почве, приноравливая нравственные понятия свои к существующим законам, совесть — к нравственным понятиям, а благополучие свое — к совести. Не то чтобы он добровольно отгородился от себе подобных: напротив, их общество было его единственным развлечением. Оставшись один, он чаще всего скучал, как то неизбежно бывает с людьми, видящими перед собою всегда одно и то же. Изучение живых разновидностей этой единственной сущности неизменно его возбуждало. Этого было достаточно: жизнь становилась для него приятной игрой; что же до способностей, которые сам он утратил, для того чтобы достичь этого возвышенного положения, то он мог теперь спокойно наслаждаться ими, находя их в других людях. Например: изумление перед безрассудством мистера Ричарда; хоть сам он изумления не испытывал, ему было любопытно видеть, какое действие произведет весть на милых его сердцу родственников. В то время как он вез сей карающий кусок торта, он старался представить себе, какое он этим вызовет там замешательство, волнение, ужас, и не думал об известном огорчении, которое событие это приносило ему самому. Ведь патрон его задумал отправить их в путешествие, которое должно было начаться в Париже, достичь кульминационного пункта в Альпах и завершиться в Риме[105]; восхитительное это путешествие должно было показать Ричарду столбовые дороги Истории и уберечь его от дальнейших опасных соблазнов своим освежающим и животворным действием на его душу. Поездка эта была задумана в отсутствие Ричарда и должна была явиться для него сюрпризом.

Дело в том, что мечта о таком путешествии была для Адриена тем, чем бывает обычно для молодых людей любовь женщины. Мечта замещала это безумство. Это было как бы его романтикой, тем кипучим предвкушением радости, которое в юные годы строит нам воздушные замки, а по мере того как мы становимся старше и тяжелеем, помогает нам пристраститься к некоему коньку, а тот, хоть и бывает порою строптив, все же более надежным и мерным шагом везет нас к могиле. Адриену ни разу не привелось путешествовать. Он знал, что его собственная романтика оказалась приземленной, ему это причиняло муки, избежать которых можно было только с помощью талисмана, находящегося во владении его патрона. Да и сами Альпы потеряли бы для него все свое величие, если бы на подступах к ним не оказалось подобострастной фигуры хозяина пансиона; Адриену надо было удобно улечься на пышных подушках Маммоны, дабы должным образом рассуждать о нравах древних. Погоня за наслаждением, ради которого приходилось бы лишать себя привычных удобств, наподобие того как влюбленные безумцы селятся в какой-нибудь хижине и питаются коркой хлеба, в глазах Адриена была жалким нищенством. Пусть же предмет его любви будет окружен всем тем блеском и великолепием, какими отмечена возвышенность его собственных чувств, а если нет, то пусть его лучше вовсе не будет. Таким образом, мудрый юноша долго вынашивал в себе бесплодную страсть, но таково было величие его натуры, что в тот момент, когда желания его, казалось, были близки к исполнению, он смог всего лишь с легким налетом сплина взирать на то, как роскошнейшие изделия парижской кухни и римские древности рушились, превращаясь в сплошную насмешку. Разумеется, даже из числа философов только очень немногие могли бы минуту спустя без всякого сожаления предаваться утехам более низменным.