Джеффри Форд - Портрет миссис Шарбук

• Название: Портрет миссис Шарбук
• Автор: Джеффри Форд
• Издательство: ООО ИД «Домино»
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-669-21624-6

Пьеро Пьямбо — удачливый портретист, светский лев; ему рады в самых модных нью-йоркских гостиных конца XIX века. Но несмотря на преуспевание, его снедает чувство творческой неудовлетворенности, поэтому он с радостью хватается за необычный заказ от некой миссис Шарбук — написать ее портрет, не видя ее, а лишь ведя беседы с ней из-за ширмы. Но пока удивительная миссис Шарбук рассказывает ему о своей удивительной жизни, город потрясает серия кровавых, ничем не мотивированных убийств, и Пьямбо начинает понимать, что они как-то связаны с его таинственной заказчицей…

---

— Я все время знал, что вы ее видите. Вы занимались с нею любовью. И портрет доказывает это. Она нарушила правила. Она изменила мне. А это, мой друг, — основание искать мести.

— Но вы только сейчас увидели картину.

— Нет, Пьямбо, извините. Я видел ее в церкви. Когда этот старый идиот священник вышел палить из дробовика, я пробрался внутрь. Мне всего-то и нужно было мельком взглянуть на нее, и из церкви я успел выйти до того, как священник вернулся. И это открыло мне истину.

— Клянусь вам, я никогда не видел вашу жену.

— Не хитрите. Как бы то ни было, у вас есть ваше вознаграждение и еще кое-что.

— Пуля?

— Эти деньги обрызганы «слезами Карфагена». Очень скоро вы раскаетесь за столь скверное обращение со мной и обольетесь слезами. Вы поплачете для меня кровью, Пьямбо.

Услышав эти слова, я словно обезумел. В быстрой последовательности прошли передо мной мертвая женщина, которую я нашел в проулке, и Шенц, кровью оплакивающий свою жизнь. В гневе и ужасе я вскочил и швырнул увесистую пачку денег в голову Шарбуку, одновременно прыгнув на него. Это застало его врасплох, но он все же успел выстрелить. Пуля просвистела у моего уха, но это не остановило меня. В мгновение ока набросился я на него. Ухватив его стул за нижнюю перекладину, я дернул, и Шарбук растянулся на полу, а пистолет выпал из его руки. Прежде чем он успел поднять оружие, я со всей силы пнул его в голову.

Сознания он не потерял, но впал в некую прострацию. Я, не теряя времени, сунул руку в карман пальто и вытащил оттуда маленькую бутылочку раствора мускатного ореха, полученную от Уоткина. Я открыл ее, наклонил голову и влил изрядную порцию сначала в один, потом в другой глаз. Мне сразу же стало ясно, почему паразиту, вызывавшему кровавые слезы, не нравится эта жидкость. Глаза жгло так, будто в них вцепились осы. Жжение было ужасающим, и сколько я ни тер глаза, все равно ничего не видел. По существу, я был абсолютно слеп.

Я повернулся и побежал к двери, но чувство ориентации изменило мне, я врезался в стену и упал на пол. Оглушенный, я попытался было подняться на колени, но снова был сбит ударом ноги. Прежде чем я успел сделать хоть одно движение, мне в щеку уперся ствол пистолета. Я ничего не видел, только чувствовал, как мне связывают руки за спиной, спутывают ноги. Сопротивление было бесполезно.

Шарбук запыхался. Я слышал, как тяжело он дышит.

— Ваша картина сгорит вместе с вами, Пьямбо, — сказал он. Что-то странное прорезалось в его голосе. Этот голос срывался, перейдя наконец в более высокий регистр.

Тут в глазах у меня прояснилось, я принялся усиленно моргать, чтобы видеть четче. И я увидел, как Шарбук в противоположном углу поднимает с пола лампу. Перчатки он снял, и рука, тянувшаяся к лампе, была явно женской, а когда из-под открытой рубашки выпал медальон, сомнений не осталось: передо мной Лусьера.

— Я знаю, кто вы, — сказал я.

— Ничего вы не знаете, — раздался ответ, но теперь из голоса исчезла мужская резкость. Я узнал голос миссис Шарбук.

Следующее, что я увидел, — удар по стене лампой, которая разлетелась вдребезги. На пол пролилось горящее масло, отчего сухое, нелакированное дерево мгновенно занялось. Перед уходом Лусьера зачем-то нагнулась, подняла лежащую на полу ширму и поставила обратно.

— Не хочу быть вынужденной смотреть, как вы умираете.

С этими словами она перешагнула через меня и вышла из комнаты.

СЛЕПАЯ ЛЮБОВЬ

Я тщетно пытался развязать свои путы, а пламя тем временем быстро распространялось. Комната наполнялась дымом, который грозовой тучей собирался под потолком, и я знал, что скоро весь дом будет охвачен огнем. Дышать становилось все труднее, от жара воздух сделался невыносимо тяжелым. Мой план состоял в том, чтобы перевернуться на спину, а потом согнуть ноги в коленях, чтобы дотянуться до них связанными руками. На спину перевернуться я сумел, но остального сделать не смог. Уже одно простое движение потребовало колоссального усилия, и теперь мне оставалось только смотреть в потолок и из последних сил звать на помощь.

Горло скоро начало саднить от жара, крики мои превратились в хриплый шепот. А потом я уже мог только двигать губами, не производя ни звука. Я умирал. Мои деньги, пусть и зараженные, сгорали, мою картину охватило пламя. Я бросил свою привычную жизнь, потерял друга и возлюбленную. И теперь я был материален не более, чем Шарбук. Я представил, как меня пожирает огонь и остается лишь жалкая кучка пепла. Я взялся за этот заказ, потому что хотел проверить свое мастерство, но, как выяснилось, проверке также подверглось многое другое — и не выдержало ее. Потом я подумал, что галлюцинирую, так как увидел склонившегося надо мной Саботта — он смотрел на меня, держа в руке что-то вроде мастихина.

— Мастер, — выговорил я.

— Добрый вечер, мистер Пьямбо, — сказал он, и я понял, что это не Саботт.

Я моргнул, потом еще раз, и фигура превратилась в Уоткина. В руке у него был не мастихин, а длинный охотничий нож. Он больно ухватил меня за левое плечо и перевернул на живот. Через мгновение я почувствовал, что руки мои свободны. Еще одно движение ножом — и я смог развести ноги. Он всунул клинок в ножны, висевшие на поясе, и помог мне подняться на ноги.

Огонь уже почти целиком охватил помещение — стены занялись, пламя отрезало выход. Уоткин, как безумный, обшаривал комнату своими бельмами, ища путь к спасению.

— Следуйте за мной, — сказал он, поднимая с пола мой стул. — Когда я разобью окно, — прокричал он, перекрывая шум пламени, — пошевеливайтесь, потому что струя воздуха с улицы еще больше раздует огонь.

Времени у меня только и было, что кивнуть в ответ. Он подбежал к окну справа — единственному месту, к которому еще можно было подступиться, — и швырнул в него стул. Стекло разлетелось, и Уоткин крикнул:

— Быстрее!

Но я продолжал беспомощно стоять, пока его рука не толкнула меня в спину. Подбежав к окну, я нырнул в него руками вперед. Несколько секунд я словно летел по воздуху, а потом приземлился в жесткий песок перед домом. Едва я успел откатиться в сторону, как следом приземлился Уоткин — всего в нескольких дюймах от меня. Он помог мне подняться на ноги и, обхватив меня одной рукой за плечо, повел на вершину дюны.

Там мы и сели. Под нами бушевал ад.

— Спасибо, Уоткин, — сказал я.

— Примите мои извинения, Пьямбо. Я отправился в город в надежде найти вас и предупредить, чтобы вы были начеку. Я знал, что дело идет к развязке. Добравшись до пристани, я спросил, не видел ли кто вас, и мне сказали, что вы сели на паром. Я сказал лодочнику, что заплачу ему вдвое, если он немедленно доставит меня назад. — Один за другим он извлек из глазниц свои бельма — свидетельства фальшивой слепоты. — Мне они больше не понадобятся, — сказал он и швырнул их в темноту.

— Вы можете объяснить мне хоть что-нибудь?

— Попытаюсь. — Он повернулся ко мне, лицо его освещалось пламенем полыхающего внизу пожара. Я не поверил своим глазам. И теперь, вспоминая это лицо много времени спустя, я никак не могу поверить, но готов поклясться: Уоткин был косоглаз.

— Я любил ее, Пьямбо. Любил как дочь, но боюсь, что и нанимая меня к себе в помощники, она уже повредилась.

— Повредилась? — переспросил я.

— Повредилась в уме. Ей уже тогда за ширмой было лучше, чем в обычном мире. Там она обретала ощущение власти над людьми и уверенность в себе, а ее выступления перед публикой лишь усиливали это чувство. Но уже тогда я знал, что она не в себе и обязательно наступит кризис.

— Вы имеете в виду Лондон?

— Да. Эти гастроли утомили ее. Я думал, что поездка пойдет ей на пользу, но в итоге мания только усилилась. Она сильно ослабела, а потом произошел нервный срыв.

— А Шарбук был сбежавшим от нее любовником?

— Шарбук существовал только в ее больном воображении. Она выдумала Шарбука, но не как любовника. Любовник ей был не нужен. Ей нужна была некая персона, в облике которой она чувствовала бы среди людей такую же силу и уверенность в себе, что и за ширмой. То, что она знала о мире, подсказывало ей: чтобы выжить, надо быть безжалостной и коварной.

На эту мысль ее навела горничная из отеля, в котором мы остановились. Девушка вошла в наш номер и, не зная, что Лусьера наблюдает за ней сквозь дырочку в ширме, вытащила пробку из древней серебряной лампы (сама Лусьера ни разу еще не отважилась это сделать) и понюхала содержимое. Скорее всего, горничная думала, что внутри дорогие духи, и, прежде чем начать уборку, попрыскала жидкостью себе на шею.

Двадцать минут спустя она села на стул перед ширмой и начала плакать. А что было дальше, сами знаете. Лусьера смотрела, как жизнь выходит из горничной через глаза. Она отчаянно хотела помочь девушке, но не отважилась выйти из-за ширмы. Полиция закрыла дело, объяснив эту смерть болезнью, но какие-то сомнения у нее все же оставались. Нам пришлось поскорее убираться из Лондона.