Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

• Название: Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
• Автор: Олег Верещагин
• Жанр: Альтернативная история

Эта книга никогда не была предназначена для коммерческой публикации (в отличие от остальных моих книг — каюсь в гордыне…) Поэтому сюжеты и образы из неё могут встречаться моим читателям в других моих произведениях. Роман написан полностью, но, к сожалению, в те времена, когда у меня не было компьютера, и это занятие меня угнетает — переписывать с бумажных листов в файл. Тем не менее, перед вами — вполне самостоятельный роман. Точнее — первая его часть. Откройте его. Может быть, он вам понравится.

---

195.

благородные и рыцарственные, мальчики. Но однажды вы все упадёте и не встанете, а что тогда останется нам? Когда ты будешь убит, — она протянула руки и горячими твёрдыми ладонями взяла меня за щёки, слова её били, как стрелы, как пули, — когда ты будешь убит, Олег, как я буду чувствовать себя — спасённая тобой дура? Ты не услышишь, как я буду выть над тобой, как буду кричать всё, что не сказала, пока ты был жив…

— Тань, не надо, — от её слов у меня немели губы.

— Олег, — она склонила голову вбок, — в следующий раз я пойду в бой рядом. Чтобы… чтобы не жить, если ты… — она перевела дух и с усилием закончила, — …упадёшь насовсем.

— Ты никуда со мной не пойдёшь, — так же тихо сказал я. — У нас очень мало осталось. Но в числе прочего — честь. Ты не будешь драться, пока жив я.

— Я. Тебя. Ненавижу, — прошипела она мне прямо в лицо. И ударила в плечо: — Ненавижу, понял?

— Понял, — послушно ответил я. — Ненавидишь. Пусть. Только не лезь в бой.

Мы стояли друг против друга. Потом я отпустил палаш и, медленно подняв руку, коснулся кончиками пальцев девичьей щеки.

— Таня, — сказал я, т это прозвучало, как стон, — я совсем не боюсь за себя. Весь мой страх — это ты. И вся… вся любовь здесь — тоже ты. Почему ты… — я не договорил и вместо этого сказал, улыбнувшись: — Умереть, зная, что ты жива — это не такой уж плохой конец, если по-другому никак…

— Не надо, — её ладонь легла мне на шубы. — Ничего больше не говори, — и попросила очень обычным, спокойным голосом: — Поцелуй меня, Олег. Мне страшно.

Я неумело коснулся губами её губ — четырнадцатилетний мальчишка, за спиной которого лежал окровавленный палаш; мальчишка, научившийся убивать, но не умевший целоваться; мальчишка, даже самому себе боявшийся признаться в любви к зеленоглазой девчонке…

И задохнулся от того, что почувствовал в этом тёплом касании.

Вот она

куда-то идёт!

Вот он — я

смотрю на неё!

Было вчера — мы молчали вдвоём,

Она свежа и прекрасна; я сказал: "Пойдём!

Я там, где небо без крыши,

Где дым без огня,

Где саблезубые мыши — всё мимо меня!

Где гвозди, вбитые в воду,

Ржавеют дождём,

Где мы в непогоду погоду найдём!"

Эта весна прекрасна!

Эта любовь хороша!

Ах, твои, твои глазища!

Твоё имя на заборе!

Я согласен выпить море,

Лишь бы доползти до днища!

Разгулялася природа —

При деньгах, а всё же нищий!

Продолженья просят рода

Эти чёртовы глазища!

Вот она

куда-то идёт!

196.

Вот он — я

смотрю на неё!

Здесь я не знаю, что петь,

Я не знаю, кем быть,

Я научился не спать — но разучился любить…

Я, вроде, что-то забыл?

Ты, наверно, права…

Иди ко мне; мы потом

Напишем слова…

Помню, что нам очень мешало снаряжение. Даже не мешало, а просто злило, и когда между нами в очередной раз оказалась рукоять моей даги, Танька засмеялась и, отстранившись, начала вылезать из своей "сбруи". А на меня вновь напал столбняк, и только когда она взялась за верхнюю пуговицу ковбойки, я задёргал одной рукой ремень, другой снимая перевязь. Руки у меня дрожали. Танюшка улыбалась в полушаге от меня, и мы обнялись, снова начали целоваться. Я опустил руки ей на поясницу и, положив голову на плечо, уткнулся носом в основание шеи.

— Всё будет, как будет, — прошептала Таня. — Я знаю, что это правильно. Будет, как будет, Олег. Но ты и я будем вместе. Если мы можем умирать, как взрослые, то и жить мы должны так же… Нет, ничего не говори. Я знаю, что у нас всё получится.

Я поднял голову и поцелуи продолжились. Единственное, о чём в тот момент я думал — чтобы не появился кто-нибудь из наших. Других мыслей не было. Танюшка расстёгивала на мне куртку, но узел не поддавался, и я сказал сбивчиво:

— Погоди… Тань, я сейчас… — задёргал шнуровку сам, потом чертыхнулся сдавленно, сдёрнул куртку через голову, вывернув её наизнанку, бросил в сторону. Только теперь я увидел, что Танюшка уже без рубашки.

— Расстегни, — попросила она, кладя руки мне на плечи.

— Э… это? — у меня пересох не только рот, но и горло.

— Это, это, — девчонка смотрела мне в глаза, чуть прикусив уголок губы. — Там, сзади.

Её спина — с гладкой, шёлковой кожей — казалось, обжигает мне пальцы. И в то же время я как-то весь онемел. В смысле — как после заморозки у зубного, только в ушах звенело, из-за чего я плохо слышал, что мне говорит Танька. Она потянула вверх мою потную футболку, вытащив из штанов — я пригнул голову и послушно вытянул руки, а когда снова увидел происходящее, то понял, что она сбросила вместе с моей майкой и расстёгнутый мною купальник. Ну, верхнюю его часть…

Пальцем Таня легко коснулась шрама на боку. Я этого почти не почувствовал — точно, как во время анастезии. Я боялся раздеваться дальше — и в то же время понимал, что сейчас больше не выдержу. Я пытался, как это ни смешно, заставить себя не смотреть на Танюшкину грудь. Смешно, потому что ясно же было — в этом мире роднее Танюшки человека у меня нет и не будет. Смешно и потому ещё, что точёный бюст Тани был красив…

— Боишься, глупый? — шепнула она, но не обидно совсем, не насмешливо.

— Я не знаю, Тань, — я смотрел ей в глаза, похожие на воду лесных озёр, глубокую и загадочную. — Нет… боюсь. Я боюсь что-то сделать не так… ну… тебе что-то сделать.

— Эх, ты, — и она прижалась ко мне просто и естественно, так, что у меня словно рухнул с плеч огронмый груз. — Что ты мне можешь сделать не так? — прошептала она, щекоча этим шёпотом мне щёку. — Что ты можешь сделать не так, если я тебя люблю?

— Та… ня… — задохнулся я. Мои руки блуждали по её телу и — словно сами собой — раздёрнули ремень джинсов.

— Погоди, Олег, — она засмеялась, — кроссовки, мы же так запутаемся…

— Тань, со мной сейчас случится большая неприятность, — простонал я. Танюшка опять засмеялась и, присев на камень, нагнулась — расшнуровать кроссовки. Я, прыгая на одной

197.

ноге, сражался со своей обувью и носками — всё это превратилось в моих злейших врагов. Таня уже стояла босиком и, смеясь над моими усилиями, спускала джинсы. Потом переступила, выходя из них, оставшихся лежать на земле "восьмёркой". А земля в самом деле была тёплая, почти горячая, я ощущал это.

— Знаешь, — сказала Танюшка, — меня в сознательном возрасте ещё никто не видел голой. Я даже во всякие там "игрушки" с мальчишками не играла…

— А я, Тань… — я облизнул верхнюю губу, но она шагнула ко мне — легко, плавно — и сказала:

— Это не важно. Ты всё равно мой мальчик, — и мы опять начали целоваться, а когда смогли оторваться от этого занятия, я отстранился:

— Погоди, Тань, сейчас, — и быстро стащил штаны — в них, спортивных, была резинка, не возиться с "молнией" или пуговицами — оставшись в спортивных трусах. — Вот… почти всё.

Наверное, это прозвучало немного глупо. Но это и в самом деле было "почти всё", и мы снова обнялись, плохо понимая, куда попадаем губами и руками — весь мир звенел и сиял вокруг, глуша и стирая обычные звуки и краски. Я немного очнулся, когда мои руки — пальцы — попали в упругие шелковистые завитки волос, и я даже качнулся назад, но Таня подалась вверх, выныривая из остатков одежды; одновременно её ладони — я вздрогнул — скользнули вниз по моим ягодицам, а шёпот толкнулся в ухо:

— Да раздевайся же наконец, Олежка…

Мы попятились на меня, и я, ощутив спиной тёплый камень, вжался в него, на миг представив каким-то краешком мозга (оставшимся холодным) то, что сейчас может увидеть сторонний наблюдатель — залитая полуденной жарой каменная чаша в окружении увенчанных кипарисами холмов, а в ней, в центре весеннего мира — ласкающие друг друга обнажённые мальчик и девочка, посреди разбросанных одежды и оружия, испачканного чужой кровью.

— Как дальше, Тань?.. — сбивчиво спросил я.

— Я… сейчас лягу… на спину… — прошептала она. — Наверное, так…

— Подожди, Тань… я так не смогу… я же тяжёлый… — она засмеялась (щекотно!) и толкнула меня куда-то вбок и вниз, к одурело пахнущей земле, на что-то мягкое — кажется, на мох. Солнце хлынуло мне в глаза, и я, прижмурив их, видел только сияющий силуэт над собой — будто сгустившийся свет… Пахло горячей землёй, мохом и камнем, и ещё чем-то, чему я не мог отыскать названия — и не хотел его искать. Потом меня пронзило непередаваемое, ни с чем не сравнимое наслаждение, от которого моё тело выгнуло — броском! — вверх, и я услышал, как застонала Танюшка, вскрикнула… но тут же низким тоном засмеялась.

— Тебе… больно? — встревожился я, ощущая, как движется её тело и сам двигаясь в такт. — Я… что-то… не так?..

— Да я всё сделала сама, — голос у неё был странный, ладони крепко упёрлись в мой живот. — И всё… хо-ро-шо-о… — она вновь застонала — длинно, с каким-то восторгом. — Хо-ро-шо-о… О-лег… оооохххх…