Михаил Щукин - Конокрад и гимназистка

• Название: Конокрад и гимназистка
• Автор: Михаил Щукин
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2008

Эта история началась в сибирском Ново-Николаевске — разгульном и криминальном, где стремительно сколачивались состояния, а зажиточные семьи удивительным образом сосуществовали с наводнившим город «темным элементом». У полицмейстера Гречмана пропадает тройка превосходных лошадей. Гречман бросает все силы на поиски вора, но таинственный мститель превращает жизнь полицмейстера в сущий ад… Волею случая бедовый конокрад, спасаясь от полиции, прячется под кроватью избалованной гимназистки Тонечки, и этот поступок сплетает в тугой узел судьбы невинной девушки, отчаянного похитителя и облеченного властью мерзавца…

---

— Ах! — словно одной грудью, выдохнула толпа. Гречман пересилил боль, утвердился сначала на четвереньках, затем медленно выпрямился и так же медленно вышел из камеры, с трудом переставляя ноги, будто они были у него деревянными.

Дверь камеры захлопнулась, снаружи лязгнул засов.

Резина так и осталась валяться в углу.

Возчики и протрезвевшие закаменские смотрели на Васю-Коня с таким удивлением, что и высказать невозможно. А он присел на корточки у стены и сморщился от боли: в тех местах, где резина приложилась, кожа огнем горела.

— Ты чего, удалой, наделал?! — растерянно спросил один из возчиков, — он же теперь в землю тебя втолочит!

— Пожуем — увидим, — отвечал Вася-Конь, поднимаясь с корточек и пошевеливая плечами, стараясь движениями смягчить боль.

— Если будет чем жевать, — добавил возчик и покачал головой.

Но зубы строптивому сидельцу в участке не вышибли, с ним по-другому обошлись.

Из общей камеры, пальцем не тронув, перевели в одиночную, где он спокойно переночевал. Утром ему принесли кружку чая без сахара и большой ломоть хлеба. До обеда не тревожили. А в обед заявился в камеру сам Гречман. Прихлопнул за собой дверь, обитую толстым железом, и спросил, расправляя усы:

— Ну что, орел, крылья подрезать будем?

Вася-Конь благоразумно промолчал.

— Тогда отвечай — где так лихо драться научился? И что это за прием такой, сроду не видел, а?

— Борьба такая, «пьяного валять» называется. Старая борьба, теперь мало кто знает…

— А ты от кого научился?

— Да нашлись добрые люди…

— Ну-ну… Спасибо добрым людям, после и мне спасибо скажешь — за науку. Ступай! — Гречман распахнул тяжелую дверь и показал рукой в полутемный коридор: — На волю отпускаю, радуйся, что легко отделался!

Вася-Конь и впрямь обрадовался, кинулся в открытые двери, но едва он только оказался в коридоре, как сверху на него набросили кусок старого невода, даже крепкая тетива на нем была с грузилами; опутали и сшибли с ног. Прижулькнули к полу, руки заломили за спину и связали, а после вздернули и снова поставили на ноги. Дальше — и того хуже. Не давая опомниться, притащили в общую камеру, где уже стояла широкая скамейка, и на этой скамейке его разложили, сдернув штаны. Пороли плохо оттаявшими таловыми прутьями исключительно по заднему месту, пороли с оттягом, просекая кожу до живого мяса. Окончательно протрезвевшие к тому времени закаменские драчуны и берские возчики смотрели молча и со страхом, никто из них даже голоса не подал, а Вася-Конь от бессилия и злобы грыз зубами край скамейки и задавливал в себе нутряной крик.

Отходили его на славу, так, что, когда натянул на себя штаны, они быстро сделались мокрыми от крови.

— Теперь ступай, — хохотнул Гречман, — теперь ты у нас ученый.

И Васю-Коня выпустили на волю.

Неделю он провалялся на топчане у Калины Панкратыча кверху воронкой, скрипел зубами и придумывал полицмейстеру возмездия — одно страшнее другого. Калина Панкратыч, словно читая его мысли, приговаривал, смазывая ему задницу конопляным маслом:

— Ты не вздумай, Василий, с ним тягаться, перетерпи, придави гордыню, с кем не бывает…

Но Вася-Конь и думать не думал, чтобы безмолвно утереться. Не бывать такому!

Вот уже и поротая задница зажила, и заботы подоспели другие, а он все не мог забыть нанесенную обиду и мучился, не находя достойного способа отомстить. Может быть, со временем и остыл бы Вася-Конь; может, и зарубцевалась бы обида, как раны на коже, но тут подоспел внезапный случай, после которого и закрутилось колесо новых неприятностей. И настиг тот случай Васю-Коня опять же в трактире на Трактовой улице, куда он забрел, чтобы попить чайку и отведать любимых ватрушек с творогом. Сидел на своем обычном месте, за столом в углу, прихлебывал чаек, наблюдая за публикой, и скоро уже собирался уходить, как вдруг увидел, что в трактире появился новый посетитель — моложавый господин с тросточкой, в хорошем пальто с бобровым воротником и в каракулевой шапочке пирожком, которая сидела на голове чуть набок, с особым, слегка небрежным шиком. Господин огляделся не торопясь, снял шапочку и уверенно направился, помахивая тросточкой, к дальнему столу, за которым сидел Вася-Конь. Подошел, вежливо склонил голову и спросил:

— Вы Василий?

— Ну, я, — насторожился Вася-Конь, — а вы кто будете?

— Хороший человек, — улыбнулся моложавый господин, — такой же хороший, как и вы, и желаю с вами сойтись поближе.

— Откуда меня знаешь? — еще больше насторожился Вася-Конь.

— Земля слухом полнится, — уклончиво ответил незнакомец, — и вот я здесь.

Он снял с себя пальто, аккуратно свернул его, положил на лавку, сверху — шапочку; тросточку прислонил к краешку стола. Пригладил зачесанные назад черные волосы и радушно улыбнулся:

— А я вас другим представлял…

— Это каким?

— Да уж таким… Знаменитый конокрад, лихой человек, и наружность у него должна быть зверской; а у вас, оказывается, обличие, как у молодого бога…

— Слушай, господин хороший, тебе чего надо? Ты кто такой? Чего подъехал ко мне?

— Ой, как много вопросов сразу! Давай по порядку, степенно. Половой! — Он громко щелкнул длинными белыми пальцами и, когда подоспел половой, заказал ему водки и немудреной закуски.

В движениях, в голосе, во всей манере вести себя видна была спокойная уверенность человека, который хорошо знает себе цену и которого с намеченной им дороги не так просто свернуть. Он словно не замечал настороженности Васи-Коня и будто не слышал его сердитого голоса. Выпил рюмочку водки и, не притрагиваясь к закуске, закурил длинную папиросу, выпустил дым вьющимися колечками, полюбовался на них и лишь после этого снова заговорил, сразу перейдя на «ты»:

— Василий, ты меня не бойся, я же не полицейский и даже не тайный агент.

— А кто ты?

— Какая тебе разница? Я могу и соврать, но ты все равно не поверишь. Зови меня просто — Николай Иванович. А теперь давай к делу. Хочешь отомстить Гречману? Молчи; я знаю, что хочешь, еще как хочешь! И я тебе помогу. Мало этого — еще и заплачу хорошо. Вот задаток… — Николай Иванович неуловимо быстрым жестом сунул руку в карман пиджака и вытащил толстую пачку «красненьких». Положил деньги на стол, накрыл чистой тарелкой и подвинул Васе-Коню: — Не отказывайся, дело плевое, а деньги серьезные.

Вася-Конь поглядел на донышко тарелки, помолчал и спросил:

— Чего я должен сделать?

— Да так, пустячок, сущий пустячок… Надо у Гречмана увести его гнедую тройку. Тихонько, без шума: вот — была, а теперь — нету. Понимаешь?

— И куда ее после, тройку эту, девать?

— Подгонишь к тому месту, которое я укажу, получишь остаток денег и — свободен. К нашему обоюдному удовольствию.

Вася-Конь подумал и кивнул, придвинул тарелку к самому краю стола, приподнял ее, перегнул пачку «красненьких» пополам и сунул в карман. «И как это я сам не догадался? — удивлялся он. — Скраду коней, пусть пешком погарцует… Да и деньги не лишние».

Договорились они с Николаем Ивановичем встретиться на этом же месте через неделю. Встретились, все обговорили, и в третью ночь после Рождества Вася-Конь, как всегда, в одиночку и без помощников, разобрал стену полицейской конюшни, вывел лошадок, обратал их и даже не поленился бревна положить на место. А после, заскочив на одного из жеребцов охлюпкой, отогнал свою ночную добычу, как было оговорено, к неприметному домику на окраине, постучал условленным стуком в окно, и сразу же на стук вышел из калитки Николай Иванович. Поглядел на коней, довольно потер руки и негромко приказал:

— Открывай!

Ворота в тот же миг распахнулись, и в глубине пустого двора Вася-Конь разглядел легонькую кошевку. «Значит, запрягать будут; выходит, кони им для дела нужны», — догадался он. Для какого дела и кто такой Николай Иванович — об этом Вася-Конь даже и не задумывался. Получил деньги, сунул их, не считая, в карман полушубка и направился пешком на ночевку к Калине Панкратычу, которому ни слова не сказал о своем ночном деле. Он о своих делах вообще никому не рассказывал.

Весь следующий день Вася-Конь проспал, вечером поужинал и умудрился после этого прихватить еще и добрую часть ночи. Пробудился перед рассветом, послушал заливистый храп Калины Панкратыча и так захотел есть, что не успевал слюну сглатывать.

Поднялся, начал наводить ревизию в чугунках, но там — хоть шаром покати. Даже хлеба не оказалось. «Дожились, едреный корень, до ручки дожились…» — еще на раз взялся проверять чугунки, но Калина Панкратыч, проснувшись, хриплым голосом известил:

— Василий, не греми зазря, нету ничегошеньки. На базар надо было сходить, да мне выползать не захотелось. Попей водички.

Но и воды в железном бачке оказалось совсем на донышке, да и та с каким-то мусором. Деваться некуда; хочешь не хочешь, а пришлось вылезать из избушки на белый свет и отправляться на базар. Там Вася-Конь накупил, не скупясь, самой разной провизии — как раз полмешка оказалось; свистнул подвернувшегося мальчишку и подрядил его за пятачок доставить покупки до избушки Калины Панкратыча. А сам, оставшись налегке, пошел поглазеть по базару, пощелкивая каленые семечки.