Элиот Финтушел - Вас обслуживает Гвендолин

• Название: Вас обслуживает Гвендолин
• Автор: Элиот Финтушел
• Издательство: Любимая книга
• Жанр: Любовно-фантастические романы
• Год: 2005

Официантка «выскочила» за профессора, но не может понять, кто он такой.

---

— Автоответчика?..

— Да, — говорю. — Автоответчика, на котором студентки оставляют для него всякие сообщения.

Говорю, а сама чувствую, что никак не могу овладеть собственным лицом. Оно мне не подчиняется! Я даже губу прикусила, но подбородок все равно дрожал, и все это видели.

А Бонни уточняет:

— Ты хочешь сказать: он уже начал погуливать?

— Вовсе нет, говорю. — Я совсем не то имею в виду… — Говорю, а сама пытаюсь вспомнить, что я хотела рассказать им о спящих мужчинах, о губах и поцелуях.

Но Лили — та, которая с завивкой — говорит: — Черного кобеля не отмоешь до бела. Мужчины без интрижек жить не могут. Я всегда знала, что надолго его не хватит!

Это она-то знала — она, которая меняла мужчин как перчатки!.. Но Джоан — она из нас самая старшая — на нее прикрикнула,

— Заткнись! Ты, Лили, говоришь так только потому, что профессор не обратил на тебя никакого внимания. — Потом она поворачивается ко мне и добавляет: — Не расстраивайся, Гвендолин, Лили просто завидует. Я уверена, что твой профессор ни с кем не встречается. Он любит только тебя, любит до безумия. Разве не так, Гвен?..

Я отлично вижу, как Джоан подмигивает остальным, но сейчас для меня ее слова все равно что для корабля тихий порт в бурю.

— Да, — говорю я, быть может, чересчур громко. — Наш брак — это симбиоз. А студентки… Они звонят ему для того, чтобы предупредить,

что не могут прийти на занятия, спросить насчет чего-то, что написал Аристотель, или договориться о частной консультации… А Бонни говорит:

— О частной консультации? Это, значит, они к нему в кабинет приходят? Вот я и говорю…

Но Джоан и на нее рявкнула.

— Дайте человеку сказать…

А Лили тем временем расстилает на столах свои новые акриловые салфетки — те, французские, двухцветные, с бахромой и мягкой подкладкой. И бренчит, и звенит ножами и вилками, но молчит. Она молчит, а мне от этого молчания становится все хуже к хуже.

Я не знаю, отчего человек иногда начинает плакать просто ни с того ни с сего. Но когда я заплакала, Лили перестала звенеть посудой, а Джоан взяла бумажную салфетку, в которую собиралась завернуть но-, жи, и дала мне. Когда я вытерла глаза и высморкалась, она сказала:

— Бонни и Лили не хотели тебя обидеть, Гвендолин. Они вообще не имели в виду ничего такого, просто у них язык без костей. Мы все знаем, что проф тебя любит.

— Я тоже знаю, — отвечаю я. — Все дело в том, что он никогда ничего мне не говорит.

А в руках у меня было несколько вилок. Я сама не знала, что они все еще у меня. И я сжала их с такой силой, что наколола палец до крови. На коже выступила круглая красная капля, и я слизнула ее языком.

Никто не сказал ни слова. Они только смотрели на меня широко раскрытыми голодными глазами и молчали. Я не знала, что означают их взгляды, но они меня не успокоили.

Тогда я говорю:

— Я спрашивала и у моего лося, но он ничего не смог посоветовать. Что же мне теперь делать?

Но девчонки по-прежнему вели себя так, словно они меня не слышат, и я поняла, что напрасно упомянула о лосе. Слава Богу, в большинстве случаев люди просто не замечают подобные вещи. Они думают это что-то вроде… ну, выражение такое. «Я спросила у лося»… Просто такой оборот.

И все-таки я заметила, как Лили и Бонни переглянулись. Они как-то странно друг на друга смотрели, но что это значит, я сначала не поняла.

Но потом мне все стало ясно. «Он ей изменяет» — вот что означал этот взгляд.

В тот день я рано легла спать. Мне не хотелось ни о чем думать, и я решила — утро вечера мудренее. Когда я проснулась, умытое и яркое солнце светило вовсю. Рядом со мной свернулся клубком мой профессор, хотя вчера, когда я ложилась, его еще не было.

И тут такая меня взяла досада, что я вскочила, сорвала с него одеяло и закричала:

— Чему ты учишь? Чему ты учишь? Чему ты учишь?!

Я действительно крикнула это три раза, прежде чем он всхрапнул и сел на кровати.

— Эй, — говорит, — что случилось?

— Ничего, — отвечаю. — Только, во-первых, я тебе никакая не «Эй»; зови меня Гвендолин, ясно?.. А во-вторых, я хочу знать, что ты преподаешь у себя в университете.

А он говорит:

— Какая тебе разница?

— Очень большая, — отвечаю. — Потому что, Богом клянусь, Эл: если ты не объяснишь, я покончу с собой.

— Я еще не проснулся, — говорит он, но я чувствую: передо мной никакой не Эл. Передо мной — неприступная крепость. Форт-Профессор или что-то в этом роде…

Тогда я вскакиваю, распахиваю свой шкаф, вытаскиваю оттуда целую охапку платьев, брюк, блузок на «плечиках» и прочего и швыряю все это на кровать. Потом начинаю рыться в этой куче в поисках чего-нибудь посимпатичнее, а сама говорю:

— Сегодня, Альцибиадис, я сама пойду к тебе на лекцию и узнаю, чем ты там занимаешься.

— Никуда ты не пойдешь, — говорит он и трясет головой, потому что на голове у него мой бежевый брючный костюм. — Ты с ума сошла, Гвендолин! Что с тобой сегодня?!

— Со мной — ничего, — говорю я, а сама одеваюсь:

Еще никогда в жизни я не одевалась так быстро и так шикарно. Я хотела, чтобы все видели, какая у профессора жена.

— За что ты меня любишь, Эл? — добавляю я и достаю из шкафа свои лучщие «лодочки» и сумочку из кожзаменителя. — За что?! Ведь я глупа, как пробка. Думаешь, я этого не знаю? Знаю, дорогой, еще как знаю. Я даже школу не закончила — ушла из последнего класса.

— За что я тебя люблю?.. — повторяет он. — Ну, этого в двух словах не объяснишь.

— Да, — говорю я. — Это очень трудно объяснить в двух словах, потому что я толстая, глупая неудачница. Просто круглая дура, потому что вообразила, будто могу быть твоей женой.

— Но ведь ты — моя жена, что же тебе еще нужно?

При этих словах я чуть не сорвала с пальца кольцо — то самое, которое он мне не покупал. Помните, я рассказывала, как он дал мне незаполненный чек — просто вырвал его из своей чертовой чековой книжки и дал мне, а чековых книжек у него, между прочим, не то три, не то четыре. Я, во всяком случае, не знаю — сколько. Если хотите — сами сосчитайте.

И все-таки я его люблю…

Поэтому вместо того, чтобы снять кольцо, я бросила в него сумочкой — своей светло-коричневой сумочкой из кожзаменителя — и попала ему в лицо. Он не стал уворачиваться, он просто сидел неподвижно, и сумочка угодила ему в лоб. Разумеется, он моргнул; человек не может не моргнуть, когда что-то летит ему прямо в лицо, это рефлекс. Но в остальном мой профессор даже не шелохнулся, не попытался хотя бы наклонить голову. Сумочка царапнула его по дбу и завалилась за кровать, а он все так же сидел и смотрел на меня.

Я подняла сумочку. Просто не знаю, что это за человек!..

— Так за что ты меня любишь, Эл?

— Не знаю. Просто люблю и все.

У него был такой вид, что любая на моем месте пожалела бы его, но я с собой справилась.

— Рассказывай, — говорю я. — Рассказывай все. Это прозвучало как ультиматум.

Но он только сказал:

— Тебе даже не известно, как добраться до университета. А я ему:

— Очень даже известно. И еще я знаю, что ты читаешь лекции по философии Платона и Аристотеля, а твой семинар имеет номер 203.

Он не нашелся, что на это сказать. Не сразу нашелся, а кроме того, я его опередила. Я сказала:

— И вовсе я не шпионила, потому что я — твоя жена.

Тут он встал — встал и даже не заметил, что сбросил на пол всю мою одежду. Мой профессор спит в костюме Адама, и я готова поспорить на что угодно: вы в жизни не видели такого волосатого мужчины.; У него волосы растут и на спине между лопатками, и на животе, и в других местах. Если не считать небольшой лысинки на макушке, у него не кожа, а сплошной мех. И должна признаться — я считаю это очень, очень эротичным.

Вы скажете: я спятила? Не знаю, вряд ли. Кстати, я опередила его еще в одном: не успел он подняться, как я уже протянула ему его любимую одежду — этот его французский свитер и прочее. Одежда Эла хранилась в специальном мешке на молнии, какие дают в химчистках, потому что иначе вся она давно бы потерялась или испачкалась. (Я уже упоминала, что квартира, в которой он жил, перед тем как переехать ко мне в мотель, была больше похожа на переполненную пепельницу, чем на человеческое жилье.) В мешке, в отдельном пакете, были даже ботинки.

— Вот, — говорю я и протягиваю ему одежду. — Одевайся. Я буду ждать тебя в Бантинг-холле, в аудитории 214-1.

Пусть поорет, выпустит пар, думаю я, потому что слышу негромкое гортанное ворчание, которое, как мне известно, всегда предвещает грозу: «Гр-рм, гр-рм, гр-рм…».

Но, в конце концов, не одному ему сейчас плохо.

И прежде чем Эл успевает сказать хоть слово, я выбегаю из номера и с грохотом захлопываю за собой дверь. Выбегаю — и едва не налетаю на мистера Балтазара, который стоит в коридоре прямо напротив нашей двери. Что он там делал, я не знаю — может, подслушивал у замочной скважины, старый козел. Лицо у меня красное, вены на шее и на висках вздулись, глаза мокрые, а он глядит на меня пристально, точно кот на мышиную нору, и кивает. Морда у него — одна сплошная морщина, одежда изжевана, брови топорщатся, как старая зубная щетка.