Питер Хёг - Женщина и обезьяна

• Название: Женщина и обезьяна
• Автор: Питер Хёг
• Издательство: «Симпозиум»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-89091-213-5

Питер Хёг (р. 1957) — самый знаменитый современный писатель Дании, а возможно, и Скандинавии; автор пяти книг, переведённых на три десятка языков мира.

«Женщина и обезьяна» (1996) — его последний на сегодняшний день роман, в котором под беспощадный и иронический взгляд автора на этот раз попадают категории «животного» и «человеческого», — вероятно, напомнит читателю незабываемую «Смиллу и её чувство снега».

---

На перекрёстках, отгадав на расстоянии надпись на дорожном указателе, она незаметно принимала решение. Когда лесное прикрытие заканчивалось и нужно было выбрать дорогу дальше, она осторожно предлагала какое-то направление, основываясь на неясном представлении о сторонах света. Она сопоставляла — сама, практически не отдавая себе в этом отчёта, — названия тех деревень, мимо которых они проходили, с фрагментом своей внутренней карты.

Эразм съедал, как она обнаружила, от десяти до двенадцати килограммов свежих фруктов в день, лучше с добавлением орехов и изюма, лучше с мёдом, ещё лучше с тремя литрами взбитых сливок, и главное, чтобы эта еда была легкодоступна, чтобы надо было просто протянуть руку, как, например, на холодильном складе или в припаркованном у обочины грузовике. И он не любил холодную воду, у него, так же как и у Маделен, была глубокая, возможно неврологическая или генетическая потребность каждый день мыться в тёплой воде.

Осознав всё это, Маделен поняла также, что им необходимо держаться окраин посёлков и деревень. В первую ночь их путешествия она чувствовала, что вся Англия лежит у их ног. Теперь она сделала ещё один шаг на пути понимания, что такое свобода. Она поняла, что им придётся балансировать на канате, проволоке, туго натянутой между разрушительным действием технологической цивилизации, с одной стороны, и досадным отсутствием удобств в природе, с другой стороны. Что у них с самого начала было только одно направление движения, а именно к тому месту, где одновременно можно было спрятаться и жить на всём готовом, месту, которое давало бы простор и для их врождённой тяги к свободе, и для их врождённой лености. Она полтора года провела в потоке зоологической информации. Она знала, что в Англии существует только одно такой место.

Когда они на шестой день добрались до окраины городка Чаттерис, она сделала решающий выбор. Если бы она повернула на восток, как сделал бы любой другой homo ferus[6] или любое другое настоящее дикое животное, то они бы оказались в самом отдалённом, самом пустынном, самом уединённом месте Англии — в непроходимых болотах Бедфордской равнины. Вместо этого Маделен повела их на север. В направлении леса Святого Фрэнсиса, закрытого заповедника Лондонского зоологического сада, самого крупного в Европе научно-исследовательского центра разведения животных.

В пути Маделен учила Эразма и английскому, и датскому языкам, и обезьяна училась быстро, не так, как учится ребёнок, — ведь дети учат язык под большим давлением потребности выразить свои мысли, — но в игре и без всякого труда. Седьмой день они двигались в молчании, без языковых уроков, без наблюдений за поведением животных, не подавая знаков птицам. К вечеру они наткнулись на высокую стену, похожую на многие другие и всё же чем-то значительно отличающуюся от них, и на опушке леса, над густо заросшей травой равниной они остановились. Внутренний компас Маделен завертелся дико и беспорядочно. Они были на месте.

По равнине, навстречу им, двигалась большая серая скала.

— Вот этот, — спросила обезьяна, — лазает по деревьям?

Маделен покачала головой.

— Ест людей?

Маделен выросла в пригороде крупного города и на мгновение засомневалась. Потом она снова покачала головой.

— Это слон, — объяснила она.

Когда опустилась темнота, они в развилине дерева устроили костёр и смотрели, как он вспыхивает, а потом превращается в угли и как это происходит, когда дерево сухое и уложено на шесть таблеток сухого спирта. Они прислонились друг к другу, усевшись на надувные матрасы, лежащие на ровной, надёжной и удобной основе из жердин. Настал предвечерний, педагогический час.

Их занятия языком, как и их путешествие, проходили по определённому маршруту, при том что сами они не очень это осознавали. От личных местоимений они перешли к целому лесу существительных из окружающего их мира, а оттуда дальше ко всё более абстрактным языковым областям, и как раз сейчас Маделен обратила внимание на то, что чего-то им не хватает, чего-то важного, к чему они, обойдя кругом, естественно подошли. Им не хватало тела, человеческого тела.

Она дотронулась рукой до ступни Эразма.

— Ступня, — сказала она.

Животное дёрнулось, они оба засмеялись. Это был лёгкий, почти беззвучный смех, такой же, как фырканье людей перед алтарём, — последнее смущение перед моментом истины.

Маделен провела рукой к колену обезьяны.

— Голень, — объяснила она.

Эразм не отвечал. Она положила ладонь на его грудную клетку и повела её вниз. Тело животного было неподвижно. Но прямо под пупком ей встретился его детородный орган. Маделен взяла его в руки. Он был белый и сначала показался почти ненастоящим. В нём была гладкость льда или прохлада ветерка, касающегося щеки, и одновременно — за этой на первый взгляд мягкостью — была убедительная твёрдость нагретого гранита.

Маделен подняла глаза. Она положила другую руку на лицо обезьяны и заметила, что оно того же цвета. Кожа была светлой, совсем тонкой, прозрачной. Под ней и на ней она увидела микроскопические, быстро сменяющиеся волны настроения, тоненькие, как иголки, кровяные разветвления капилляров. И под всей этой хрупкостью таилось нечто другое — биение пульса, настойчивость возбуждения.

Она кивнула в сторону члена.

— Член, — сказала она.

Примат протянул руку и, положив тыльную сторону ладони на её ногу, осторожно стал сдвигать её под платье. Маделен почувствовала между ног тепло его руки, хотя он её не касался. Он вопросительно смотрел на неё.

— Влагалище, — объяснила она хрипловатым голосом.

Не сводя глаз с лица животного, она стала поднимать своё платье, пока не показалась её грудь, и, медленно наклонившись вперёд, примат склонил голову, словно в ритуальном поклоне, и взял в зубы её сосок.

Она выпрямилась, и они посмотрели друг другу в глаза — так, как живые существа обычно не смотрят друг на друга. Потом он взялся за её трусики, очень осторожно, руками, которые даже в кромешной тьме могут отличить хлопок атласного переплетения от обычного мерсеризованного, и снял их. Маделен откинулась назад, двигаясь по-прежнему медленно, и обезьяна наклонилась к ней.

Они едва поцеловали друг друга. Чмоканье и фамильярность, которые могут присутствовать в поцелуе, были бы в данном случае окольным путём. Маделен была очень мягкой, очень тёплой и очень готовой принять его в себя. И именно в это мгновение Эразм остановился, и на мгновение Маделен показалось, что возникло какое-то недоразумение.

— Иди же, — сказала она.

Он не двигался, и она нетерпеливо приподнялась на локте и посмотрела на обезьяну.

Из-за мерцающего света угольков и глубоких теней было трудно точно прочитать, что написано на его лице. Однако у Маделен не возникло никаких сомнений. Она увидела в этом лице не просто вожделение, не просто дикое животное, не просто наивность. Там было и что-то другое — тонкий садизм уличного мальчишки. Животное остановилось не из-за недоразумения. Оно сознательно сделало паузу.

Она пыталась остановиться, конечно же, она пыталась выйти из игры. Она ждала, что отвращение наполнит всё её тело. Но оно не приходило, вместо него появилось нечто другое, ещё больше желания, требование, которое не терпело отлагательств, вне вопросов о гордости и смирении.

— Пожалуйста, — попросила она.

Эразм вошёл в неё с какой-то нежной жестокостью, по золотому серединному пути между болью и чувственностью, и одновременно она укусила его за мочку уха, осторожно, но вместе с тем глубоко, пока не почувствовала на кончике языка первый железистый вкус крови и её ноздри не наполнились ароматом, целым морем ароматов, континентом ароматов, животного, мужчины, звёзд, горящего дерева, надувных матрасов и горелой резины.

4

Лес Святого Фрэнсиса был заложен первым герцогом Бедфордским в XVI веке, в надежде, что получится копия райского сада. Герцог был благочестивым человеком и назвал этот сад именем святого, покровителя животных, спроектировав его в точном соответствии с немногочисленными и не очень ясными указаниями в истории сотворения мира и в «Божественной комедии», песнь 28 из «Чистилища», где имеется подробное описание райского сада, перед которым Вергилий оставляет Данте и где тот встречает Беатриче. Как и во всех больших садах в истории Европы, в основе его устройства лежала мысль, что ничто, и уж ни в коем случае не природа, не может быть хорошо само по себе. В замыслы герцога и его последователей входила не просто мягкая корректировка пейзажа, они хотели сконструировать машину, садовую машину, которая должна была овладеть сознанием посетителя и обратить его мысли к Богу. Они вознамерились создать садовый наркотик, некий пейзажный галлюциноген.