Питер Хёг - Женщина и обезьяна

• Название: Женщина и обезьяна
• Автор: Питер Хёг
• Издательство: «Симпозиум»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-89091-213-5

Питер Хёг (р. 1957) — самый знаменитый современный писатель Дании, а возможно, и Скандинавии; автор пяти книг, переведённых на три десятка языков мира.

«Женщина и обезьяна» (1996) — его последний на сегодняшний день роман, в котором под беспощадный и иронический взгляд автора на этот раз попадают категории «животного» и «человеческого», — вероятно, напомнит читателю незабываемую «Смиллу и её чувство снега».

---

Клэпхэм всегда приветствовал её одинаково. Когда Маделен выходила на террасу, он обычно вставал, снимал фуражку, протягивал ей цветок и предлагал чашечку кофе.

Своё предложение он всегда произносил очень тихим голосом. Кофе был залогом их тесной дружбы, её, иностранки, и его, рабочего, солидарности в том мире, который не знает ничего более сурового, чем чай «Дарджилинг» первого сбора.

Маделен в некоторой степени доверяла ему. Подобно ей, он был частью окружающей обстановки — и, подобно ей, не составлял с ней единого целого.

Она открыла дверь. Клэпхэм щёлкнул каблуками и протянул ей ветку сирени. Улыбаясь ему и глядя на него поверх цветов, она ожидала его реплики. Её не последовало.

— Звонил мистер Бёрден, — сказал он. — Он приедет домой пораньше. Чтобы поработать.

Маделен отложила ветку, вцепилась в стул и медленно села. Никогда раньше не бывало, чтобы Адам работал дома. Она даже не была уверена в том, что он когда-либо дома говорил о своей работе. Она уже почувствовала, что в глубине души — и в этом он мог признаться только самому себе — он стремился избегать любых мыслей о работе, находясь в пределах ограды парка.

— Поработать, — повторила она. — А чем он собирается заниматься?

Лицо Клэпхэма стало непроницаемым и чужим.

— Спросите у мистера Бёрдена, мэм.

Маделен отвела взгляд. Клэпхэм не называл её «мэм» с их самой первой встречи. Он встал, отодвинув чашку.

— Пора за дело, — произнёс он.

И повернулся к ней спиной.

Домик, где хранились спортивные принадлежности, находился неподалёку от террасы, там Маделен взяла теннисную ракетку. Это была последняя деталь её маскировки.

Теннисный корт располагался по другую сторону дома, туда она и направилась пружинящей и энергичной походкой, но до самого корта не дошла. Целеустремлённости и оптимизма её походки хватило только до угла дома — дальше её никто уже не мог увидеть. Тут её движения стали вороватыми и кошачьими. Пройдя по гравийной дорожке, она вошла в другое крыло дома, попав прямо в мастерскую садовника.

В помещении было тепло и сыро, как во влажном тропическом лесу, половина крыши была стеклянной, в горшках и на паровых грядах росли тысячи саженцев, в большом резервуаре с водой плавали цветущие кувшинки. В дверце шкафа из нержавеющей стали Маделен увидела своё отражение и ободряюще улыбнулась самой себе. Прежде чем сделать то, что было у неё заведено.

Со стальной проволочной полки она достала пипетку, из шкафа — колбу из пирексного стекла, с сушилки — маленькую мензурку. Вытащив резиновую пробку из стеклянной бутыли, стоящей в ящике с древесной стружкой, она нацедила двести восемьдесят миллилитров чистого спирта, используемого в больницах и лабораториях. Из пластиковой канистры с дистиллированной водой она долила колбу доверху. Теперь жидкость представляла собой 55-процентный спирт. Она выпила первую половину мензурки.

В своём алкоголизме, как и в целом мире, Маделен была, строго говоря, совершенно одинока. Ей никто не давал советов, у неё не было друзей и не было никакого жизненного опыта. Она открывала для себя спиртное, как путешественник, в одиночку исследующий новый континент. Зачем она это делает, она не знала, да и не хотела знать. Но она чувствовала, что пятьдесят пять процентов — это оптимальное соотношение. При пятидесяти пяти процентах, непосредственно перед тем, как возникало первое воздействие по мере всасывания летучих паров через слизистую оболочку гортани, во рту при блокировке чувствительности ротовой полости чувствовалось сильное жжение. Это жжение было важно. В нём была ясность, в нём Маделен чувствовала саму душу пагубной страсти: глубокое, всепоглощающее стремление к самоуничтожению.

Затем наступило первое опьянение. Она осознала, что находится за дверцей шкафа. В пустоте внутри неё медленно разгоралось жаркое, пульсирующее пламя алкоголя. Из состояния, когда она была ничем, она быстро превращалась в нечто.

Момбаса-Мэнор принадлежал ей, парк тоже был её владением, мир принадлежал ей. И она прекрасно выглядела. Ни к чему не придерёшься. Она подняла мензурку, обращаясь к самой себе с поздравлением. Потом допила её содержимое.

Она сделала вид, что замахивается для удара слева, направленного на поверхность из нержавеющей стали. Королеве необходимо место, и она вправе его требовать. Она отвела назад ракетку и напряглась всем телом, притворяясь, что собирается сделать полновесный смэш в направлении находящейся перед ней двери. Это была дверь в оранжерею. Она отпустила ракетку. Воспоминание об обезьяне поразило её с той же силой, что и алкоголь. Она взялась за ручку и открыла дверь.

Момбаса-Мэнор скорее был приспособлен для африканских, чем для английских условий: для африканских зарплат слугам, африканского климата и для светской жизни английской колониальной администрации. Для Лондона этот дом оказался слишком большим, слишком холодным и дорогим, и поэтому весь флигель, за исключением квартиры Клэпхэма на втором этаже и мастерских в торце здания, был закрыт. В помещении, куда сейчас попала Маделен, она до этого бывала всего несколько раз. Она запомнила тяжёлые портьеры с кистями, закрытые полиэтиленом ковры, обёрнутые мешковиной люстры, мебель в чехлах и тяжёлый запах чего-то безвозвратно ушедшего.

Теперь этим помещением явно стали пользоваться.

Это была большая комната, или, скорее, небольшой зал, площадь которого ещё была увеличена за счёт пристроенной со стороны парка оранжереи из стекла и выкрашенного белой краской стального каркаса. Там, где начиналась оранжерея, была теперь установлена металлическая решётка. Перед решёткой возник тропический лес папоротников, лиственных деревьев и невысокого бамбука. А рядом с растениями помещение до самого потолка и на две трети ширины было перегорожено стеклянной стеной. С той стороны, откуда вошла Маделен, стекло примыкало прямо к стене. С другого конца оно доходило до белой металлической стены, от которой шла и до самого потолка поднималась белая решётка.

С краю зарослей установили «дерево» для лазанья — из тех, что можно увидеть на детских площадках. Под деревом лежали две покрышки от трактора. Рядом с покрышками стояла тележка с фруктами и овощами. А рядом с тележкой сидела обезьяна.

Усилием воли Маделен воссоздала последовательность событий последних двух дней. Примат появился позавчера. Вчерашний день она провела в постели со своим графином и ужасной мигренью. Значит, все находящиеся перед ней сооружения должны были возвести менее чем за сутки.

Сидя на корточках, примат дремал, прислонившись к стене.

Попасть в клетку можно было через дверцу в металлической стене. На двери висели схемы кормления, температурные кривые и список инъекций. Дверь была закрыта на два засова. Маделен отодвинула их и вошла.

В то мгновение, когда она перешагнула высокий порог, она почувствовала едва ощутимое жжение под кожей, как будто её нервная система вдруг перегрелась. Такое же ощущение, которое возникало, когда этиловый спирт обжигал эпителии рта и горла. Лёгкий, легкомысленный призыв желания пойти ко дну.

Она закрыла за собой дверь.

— Как я выгляжу? — спросила она.

Услышав голос, обезьяна открыла глаза. Осторожно ступая, Маделен подошла к животному на расстояние приблизительно трёх метров, села на тракторное колесо и поставила рядом колбу с мензуркой.

Нарушение границы почти протрезвило её. Приятное, отупляющее тепло, исходящее из самого центра желудка, сменилось состоянием кристально ясной сверхчувствительности. Она слышала дыхание их обоих: обезьяны и — в два раза чаще — своё. Наполнив мензурку, она выпила.

— Твоё здоровье, — сказала она.

На мгновение ей стало приятно от сознания того, что её не понимают. Потом она встретилась взглядом со взглядом примата.

Он был распахнут как пропасть.

Жгучее беспокойство охватило Маделен, словно она села в муравейник. Маделен невольно отодвинулась, а обезьяна всё равно смотрела на неё. Она почувствовала, что её разоблачили, что за ней подсматривают, её проверяют, казалось, что примат видит её насквозь — обнажённой, ненакрашенной, и более того: он видит её жалкую сущность, неуверенность, никчёмность.

Она сконфуженно встала. Ей показалось, что она сама обезьяна, потому что хотя она, конечно же, и может покинуть эту клетку, да и дом тоже, но далеко уйти ей не удастся, она сразу же натолкнётся на экономические, социальные или брачные преграды, которые ограничивают и её жизнь.

У неё замёрзли пальцы, руки дрожали, она пролила из колбы на ладонь, холод от испаряющейся жидкости обжигал её. Она встала.

— Извини, — сказала она.

Перед ней висел персик. Она подняла взгляд к ветке, с которой он свешивался, — эта была рука обезьяны. Примат протянул ей персик.