Газета День Литературы - Газета День Литературы # 133 (2007 9)

• Название: Газета День Литературы # 133 (2007 9)
• Автор: Газета День Литературы
• Жанр: Публицистика

---

– А? – спрашивал Орхан из-под трактора.

Бабы смеялись. Одна бабушка делала вид, что не понимает, в чём дело.

Здесь пришёл мой отец с базара и принёс три здоровых арбуза, в каждом из которых можно было, выев мякоть, переплыть небольшой ручей.

О, этот арбузный хруст, раскалённое ледяное нутро, чёрные семена. Никто не в силах был сдержаться, пока отец кромсал роскошный, всхлипывающий плод.

Наспех закончив свои грядки, бабы сошлись к арбузу и застыли в оцепенении.

Только бабушка ловко собирала картошку, разгребая сильными руками землю.

Мать сходила за белым хлебом – арбуз хорошо есть с ароматной мякотью.

– Ба! – позвали сёстры бабушку. – Иди уже!

– Иду-иду, – отозвалась она, но сама доделала свою грядку, сходила с ведром к неполному ещё мешку, и, умело прихватив его края, ссыпала картофель. Всем остальным нужны были помощники в таком нехитром деле: один, скажем, держал мешок, второй пересыпал картошку из ведра – и то иногда картошка падала мимо. А бабушке – нет; она во всём привыкла обходиться одна.

Орхана тоже позвали к арбузу, но он, наконец, завёл трактор и сразу тронулся на работу, так и не заглянув домой. Мать едва нагнала его: сложив в пакет яичек, щедро нарезанной колбасы с хлебом, бутылку с молоком, передала соседу. Я и не заметил, когда она всё это принесла на огород и положила в тенёк под кусток.

Мы ели арбуз, оглядывая друг друга счастливыми глазами: а как ещё можно есть арбуз?

Мать расстелила красивую клеёнку в красных и чёрных цветах, бабушка сидела возле на табуретке, отец стоял.

На ледяной запах арбуза слетелись одна за другой осы и кружили над нами, назойливые и опасные.

Первым не выдержал отец. Осы, верно, были единственным, чего он боялся в жизни. Однажды его, пьяного, ужалили, и он, здоровый, под два метра мужичина, потерял сознание. К вечеру голова его стала огромной и розовой, глаза исчезли в огромных, распухших бровях. Он едва не умер.

– Я лучше пойду покурю, – сказал отец, и спрятался за трактор. Осы полетели за ним, но потом вернулись, недовольные железом и дымом.

– Сразу курить, сразу курить, – сказала мать вслед отцу.

Весело отмахиваясь от ос, за отцом пошёл крёстный. По его лицу я угадал, что мужики сейчас опробуют заначку, наверняка где-нибудь спрятанную в железных закоулках трактора.

Жена крёстного внимательно смотрела ему в спину, о чём-то догадываясь. Но тут на её лицо села оса, и она отвлеклась, и засуетилась, и стала размахивать платком.

Обиженные осами, ругались сёстры, перебегая с места на место, и пугалась настырных насекомых мать.

Я старался сохранить достоинство, но у меня тоже получалось плохо. Я сдувал присевших на арбуз ос, осы ненадолго отцеплялись, делали раздражённый круг и почти падали мне на голову.

Одна бабушка сидела недвижимо, медленно поднимала поданный ей красный серп арбуза и, улыбаясь, надкусывала сочное и ломкое. Осы ползали по её рукам, переползали на лицо, но она не замечала. Осы садились на арбуз, но когда бабушка откусывала мякоть, они переползали дальше, прямо из-под зубов её и губ, в последнее мгновение перед укусом.

– Бабушка, у тебя же осы! – смотрел я на неё с восхищением.

– А?

– Осы на тебе!

– Ну так, им сладко, – и бабушка смеялась и вправду только что заметив ос.

– Как же ты не боишься, они же могут укусить?

– Зачем им меня кусать?

Бабушка поднимала красивую руку с ломтём арбуза, по руке переползали две или три осы и ещё две сидели на корке, питаясь стекающей сладостью.

Она откусила арбуз и ещё одна оса, сидевшая на щеке, легко и без обиды взлетела, сделала кружок, и осела куда-то в травку, к объеденным коркам.

Все разнервничались и быстро разошлись. Бабушка тихо сидела одна.

Утром брошенные арбузные корки смотрятся неряшливо, белая изнанка их становится серой и по ней, вместо ос, ползают мухи.

Так смотрелась вчерашняя моя деревня: будто кто-то вычерпал из неё медовую мякоть августа, и осталась серость, и последние мухи на ней.

Все умерли. Кто не умер, того убили. Кого не убили, тот добил себя сам.

Сестёр несколько раз ударило об углы и расшвыряло далеко.

Осталась бабушка и Орхан с русской женой, которая пила и за то Орхан её ежедневно бил.

Огороды, которые, казалось, ещё недавно бурлили под землёй живым соком, стихли и обросли неведомой травой. Не громыхала бодрая картошка о дно ведра.

Мы въехали на моей белой "Волге" в деревню, мы двигались в поднятой нами пыли, странные и непривычные здесь, словно на Луне.

Бабушка даже не всплеснула, а вздрогнула усталыми руками, встала нам навстречу, сморгнула слезу, улыбнулась.

Она впервые видела мою жену. Они сразу заговорили как две женщины, а я молчал и трогал стены.

– Бабий труд незаметен, – сказала бабушка жене.

"Бабий труд незаметен", – повторил я себе, и вышел на улицу с сигаретой.

Вот это построил дед: забор, сарай, крыльцо, дом.

Картины в доме нарисовал отец: на них – дед, дом, луг, сад.

Расколотое на несколько частей, но ещё живое бабушкино сердце – вот упорный мужицкий труд.

Не двигаясь и не суетясь в редкие мгновения, когда можно было не двигаться и не суетиться, вкушая малую сладость, она прожила огромную жизнь, оглянувшись на которую, не различишь земным взглядом и первого поворота, за которым тысячи иных.

Мы не сумели так жить.

– Баба служит, а мужик в тревоге живёт, только прячет свою тревогу, – слышал я тихий бабушкин голос за неприкрытой дверью. – Бабью жизнь мужику не понять, нас никто не пожалеет. А нам мужичью колготу не распознать.

– Колготу? – спросила моя жена.

– Колготу, суету, муку, – пояснила бабушка.

– Баба в служеньи живёт, а мужик в муке… Или только мои такие были, не знаю, – вздохнула она и умолкла.

Мы вышли с женой из дома и спустились к реке. Прошли через едва живой мосток и поднялись на холм. С холма была видна огромная пустота.

"…И солнце болит и держится косо, как вывихнутое плечо…"

Я произнёс это вслух.

– Что ты сказал? – спросила жена.

Я смолчал. И она спросила меня снова. И я снова смолчал. Не хватало ещё повторять всякую дурь.

Жена сидела недвижимо, очарованная и смертно любимая мной.

Подожди, я сломаю и твоё сердце.

Мы возвращались, когда начало вечереть, я шёл первым, и она торопливо за мной. Я знал, что ей трудно идти быстро, но не останавливался.

У реки я присел на траву. Неподалёку стояла лодка, старая, рассохшаяся, мёртвая. Она билась о мостки, едва колыхаемая, на истлевшей верёвке.

Я опустил руку в воду, и вода струилась сквозь пальцы.

Другой рукой я сжал траву и землю, в которой лежали мои близкие, которым было так весело, нежно, сладко совсем недавно; и вдруг почувствовал ладонью злой укол и ожог. Дурно выругался, принёс напуганную руку к лицу, ничего не мог понять. Обернулся и взглянул туда, где сжимал землю – в траве лежала оса, я её раздавил.

Рука начала вспухать и саднить. В ладони разрасталась нудная боль, словно оса поселилась под кожей и жаждала вырваться, разбухая, истекая под моей кожей горячей, жгучей осиной кровью.

Вернувшись в отчий дом, я заторопился, не допил чай, почти выбежал на улицу, завёл машину, хотя бабушка ещё разговаривала с моей женой.

Ехал, с неприязнью держась за руль больной рукой, нещадно давил на газ, наматывая чёрную дорогу.

Ночью приехали и я сразу упал в кровать. Зажав голову руками, быстро забывшись, я вдруг услышал стук своего сердца, он был торопливый и упрямый. Мне приснилась привязанная лодка, которая билась о мостки. Тук-тук. Ток-ток.

Подожди, скоро отчалим. Скоро поплывём.

Антон Печерский ЯРМАРКА ТЩЕСЛАВИЯ, ИЛИ ПОЛЕ БИТВЫ ЗА РОССИЮ?

С 5 по 10 сентября в Москве при стечении огромного количества народа прошла ежегодная, уже 20-я по счёту, Московская Международная книжная выставка-ярмарка…