Фаина Баазова - ПРОКАЖЕННЫЕ

• Название: ПРОКАЖЕННЫЕ
• Автор: Фаина Баазова
• Издательство: БИБЛИОТЕКА_АЛИЯ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1980

---

А может быть, ничего и не произошло? Ночь я спала здесь, и мне приснился какой-то страшный сон, который сейчас не могу вспомнить.

Брауде завонил весь вечер. Он ждет меня в суде!

Зачем идти к Брауде? Зачем вообще куда-нибудь идти?

И вдруг, как змея, в сознание вползла мысль: "Что, собственно, ты знаешь? Ведь Тарасов ничего определенного не сказал? Может, все это только порождение твоей измученной, заболевшей души? Может, ты сама себя довела до безумия?

– Ты уже проснулась? – спрашивает, войдя в комнату, тетя Злата. – Что… – Но она не договаривает. Я вижу, как у нее от ужаса расширяются глаза.

Увидев меня в коридоре, Брауде сразу вышел, взял меня за руку, завел в пустой зал судебного заседания и прикрыл дверь. От слабости я не могла стоять и присела на кончик длинной скамейки.

Брауде прошелся по залу, и вдруг с другого конца начал на меня кричать:

– Что это значит? Дуреха! Я знаю, что тебе сказал Тарасов. Я это давно знал, но не хотел тебе говорить, опасался, что у тебя не хватит сил бороться за отца и за Хаима. Теперь настало время, когда ты должна знать правду и прекратить свои бессмысленные и опасные действия.

Он ходит по залу быстро, нервно, произносит холодные жесткие слова, а голос его дрожит и глаза грустнее обычного.

После слов Брауде все стало страшной реальностью:

– Илья Давидович, мне нужно знать точную дату… дату… того дня…

– Десятое октября 1938 года…

Впоследствии я не могла вспомнить – куда я ушла из Московского городского суда, и вообще, как провела этот день. Помню лишь грохот метро и троллейбусы.

Но когда стемнело, я вспомнила, что Меер уже дома и надо ехать к нему.

Должно быть, вид у меня был страшный, потому что Меер сразу все понял. Ужас исказил до неузнаваемости его прекрасное лицо.

Он крепко обхватил меня, и мы оба, онемевшие и окаменевшие, опустились на пол…

Мы сидели опустошенные, отрешенные, без мыслей и без чувств, и только, как далекое эхо, до нашего сознания доносились рыдания Доци, сидящей с нами рядом на полу.

Так, спустя два с половиной года после расстрела Герцеля, мы с Меером поняли, что произошло бесповоротное крушение нашего дома, и в нашей жизни наступил вечный мрак.

Не знаю, сколько мы просидели так. Тетя Злата сказала Мееру, что я опаздываю на поезд.

Тут только я вспомнила, что у меня билет и что "Красная стрела" уходит в 0. 15.

Муж появился у входа в мое купе с цветами в руках. Увидев, что я вся в черном, он страшно изменился в лице. Цветы полетели в угол; он накинул на меня шубу и помог мне встать. Видимо, он сразу все понял и поэтому не стал задавать никаких вопросов.

Мы вошли в дом так, как будто внесли с собой гроб. Родные мужа сразу поняли, что случилось самое страшное, о чем говорить нельзя.

И они торопливо начали менять праздничное убранство дома. Ирина поспешно убирает ноты с рояля; свекровь, Рахиль Абрамовна, старается незаметно прикрыть красивые и яркие подарки, которые она приготовила мне к третьей годовщине свадьбы. Косая тетка бесшумно ходит по квартире и гасит люстры, которые зажигались в доме по праздникам.

Они ждали моего возвращения и готовились к этому сердечно, тепло и радостно.

Я вернулась. И в их доме воцарились мрак и тоска…

Прошло всего несколько дней после моего возвращения в Ленинград, – и я поняла, что пришло время разрешить тяжкую проблему моей личной жизни. Я была убеждена, что мир человеческих радостей для меня больше не существует; происшедший в душе надлом притупил все желания и стремления. Я чувствовала, что отныне буду жить не для себя, а для чего-то другого, и уклониться от этого не смогу и не должна. Жизнь моя превратится в служение. Я понимала, что не совместить мне служение построенному в душе храму с миром личного счастья, и только жертвенность даст мне силы жить. Жажда жертвенности в моей душе была так сильна, что она просто сметала все логические соображения и доводы сознания.

К тому же я чувствовала, что жертва моя особенно ценна именно теперь, ибо отношение моего мужа – это великий дар судьбы, добровольный и сознательный отказ от которого может дать заряд огромной духовной силы. И зачем же я буду наваливать на мужа свой страшный груз? Сейчас он готов взвалить его на себя, но в будущем этот груз придавит его совсем.

Он – живой человек, а во мне жизнь убита. В дальнейшем это приведет к охлаждению, быть может, к полному духовному отчуждению.

И я приняла твердое и жестокое решение уехать из этого дома навсегда.

Напрасны и тщетны были уговоры, мольбы, заклинания мужа и его родных. Муж умолял меня отложить решение этого вопроса хотя бы на шесть месяцев. Он был глубоко уверен, что в результате страшного потрясения я нахожусь в состоянии временного помешательства, и со временем это пройдет. Он возил меня по тем местам, где мы гуляли вдвоем или вместе с Герцлем летом 1937 года. Он лелеял надежду, что знакомые места воскресят во мне былые ощущения.

Напрасно свекровь моя, умудренная тяжелым прошлым и большим жизненным опытом, часами сидя возле моей кровати, уговаривала меня жить, "как живут люди в жизни, а не в книжках".

Напрасно чуткая и глубокая Ирина, обнимая меня и тихо рыдая, просила не покидать их дом.

Напрасно приехавший в те дни с Севера старший брат мужа Зиновий и жена его Тамара старались удержать меня от "безумства", каким они считали мое намерение.

Судьба, преследовавшая меня с той поры, как я покинула родительский дом, позаботилась обо всем сама.

В середине марта моего мужа, как специалиста-строителя, мобилизовали и отправили на северную границу.

В отсутствии мужа мне было легче осуществить свое намерение. При нем у меня, возможно, не хватило бы на это душевных сил.

Я ушла от благополучия, от обеспеченности. И покинула навсегда теплый дом моего мужа.

…Весть о том, что я оставила мужа и переехала в Москву, была встречена в нашем доме в Тбилиси как очередной удар.

Потрясенный Хаим немедленно прилетел в Москву. Взволнованный, воинственно настроенный, он был готов броситься в решительную битву для защиты интересов сестры. Но сразу после завтрака Меер взял его за руку и молча увел из дому.

Вернулись они поздно. Я не знаю, о чем они разговаривали, но Хаим был уже неузнаваемым. Он притих и казался очень печальным. На следующий день он уехал.

Ни в тот раз, ни впоследствии ни Хаим, ни другие родные никогда не спрашивали о причинах моего поступка. Но мне всегда казалось, что они хорошо понимали цену той жертвы, на которую обрекла меня трагедия нашей семьи.

Просто и деловито сказал мне при встрече Брауде: – Я знал, что у тебя кончится так! Ты уже нигде и никогда не будешь счастлива. Подавай немедленно документы в московскую коллегию адвокатов.

…С моей ленинградской пропиской мне легко и быстро удалось прописаться в Москве. Даже в самом центре. Я сняла комнату на улице Кирова у одной старой большевички – персональной пенсионерки. Муж ее был убит во время гражданской войны, и она жила одна в двух комнатах на скудной пенсии. Живя в двух шагах от Кремля, она была очень далека от жизни. Она охотно и много рассказывала о времени, когда вместе с мужем боролась против "врагов революции". Но настоящее, которого она никак не могла увязать со своими идеалами, наводило на нее неописуемый страх, и всяких разговоров о текущей жизни она избегала. Она очень нуждалась, но была исключительно осторожна в выборе квартирантки. Меер произвел на нее впечатление "серьезного и порядочного" парня, и она поверила ему, что я не буду устраивать веселые вечеринки с попойками.

…Процедура приема в Московскую коллегию адвокатов могла занять несколько месяцев. Поэтому было необходимо найти какую-нибудь временную работу.

Друзья-юристы и тут пришли мне на помощь. Благодаря им я устроилась юрисконсультом в системе "Мос-горстройсоюза". Это была мощная, широко разветвленная хозяйственно-строительная организация. Зарплата там была невелика, хотя в московских условиях все же давала какой-то прожиточный минимум.

Но ведь мне необходимо было отправить маму в ссылку к отцу и обеспечить их обоих там. Другими словами – спасти их от голодной смерти. Я не могла рассчитывать на помощь Меера и Хаима, которые с невероятным трудом обеспечивали прожиточный минимум своим семьям.

Даже впоследствии я не могла понять, почему в те дни в Москве я так лихорадочно бросилась заготавливать продукты к отъезду мамы в Сибирь.

Весной 1941 года Москва жила кипучей, веселой жизнью. Ничто решительно не наводило на мысль о возможности войны.

И все же… Меня преследовало ощущение – или предчувствие – что в ближайшее время что-то стрясется и отец может оказаться совершенно отрезанным от нас, а это значит, что он, перенесший столько невзгод, наверняка погибнет от голода. Поэтому для меня стало первейшей задачей заготовить к маминому отъезду в Сибирь максимальное количество продуктов. Нужно было много времени, труда и денег, чтобы заготовить сотни килограммов сахару, муки, крупы, галет и т. п. В "одни руки" выдавали только по 200-400 г. продуктов. Приходилось неделями выстаивать в длинных и изнурительных очередях. А главное, нужно было много денег, которых у меня не было. Правда, у меня была небольшая, но очень ценная библиотека, состоявшая из библиографических редкостей. Я в свое время покупала их у московских и ленинградских букинистов. Но с книгами я, даже при крайней нужде, до сих пор не расставалась. И потому я начала с одежды.