Станислав Стратиев - Дикие пчелы

• Название: Дикие пчелы
• Автор: Станислав Стратиев
• Издательство: Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990

---

– Труд! Я тружусь с пятнадцати лет! И что толку? Чего я достиг? У меня нет ни машины, ни дачи! А я столько работал… Самому, своими руками ничего не сделать, ничего!.. Почему ты не оставишь меня в покое, не дашь все устроить через Марию?! Мне нужна машина, гоночная. Чтобы заполучить ее, нужно попасть в команду. Мария может мне помочь, а потом все встанет на свои места. Почему ты злишься, что тут особенного? Сама видишь – другого выхода нет. Понимаешь – нет!

– Ты забыл, что у тебя есть жена, – тихо сказала Елена.

– Ну и что?! – взорвался Милко. – Что может мне дать эта жена? Что она мне дала? Барак с позеленевшей от старости черепичной крышей и сарай. Что с того, что у меня есть жена? Ты можешь мне дать то, чего я хочу?.. Не можешь! Тогда хотя бы дай мне возможность добиться этого самому. Закрой на все глаза и потерпи немного. Ничего с тобой не случится! Ну что тут такого?

– Уйди! – тихо сказала Елена.

– Ты должна закрыть на это глаза, – продолжал Милко, – иначе нельзя. Я думал, что ты все поняла, что мы могли бы избежать такого разговора. Так поступают все. Другого выхода нет.

– Уйди, слышишь, уйди! – повторила Елена.

– Другого выхода нет, – снова сказал Милко. – Выбирай!..

Елена села на кровать, судорожно хватая ртом воздух.

– А-а-а, мадам оказалась чувствительной! – крикнул Милко. – Мадам гордая. Только знай: эта жизнь не для чувствительных. Заруби себе это на носу! В ней преуспевают другие, не те, что… Скажите, пожалуйста, какая чувствительная! И откуда это у тебя? Да такие, как ты, у которых за душой гроша ломаного нет, должны иметь крепкие нервы, другого выхода у них нет. Привыкай, нечего строить из себя кисейную барышню.

Елена побелела, как полотно. Голубая жилка на ее виске пульсировала так, что, казалось, сейчас лопнет. С трудом поднявшись с кровати, Елена как во сне направилась к двери, но он схватил ее за руку и крикнул в лицо:

– Я не собираюсь из-за твоей чувствительности прозябать всю жизнь, возить пьяных цыган, запомни это! И сливать бензин из чужих машин… Слышишь, не собираюсь!.. Делай, что хочешь, меня это не интересует!.. Абсолютно не интересует!.. Если не хочешь закрыть на все это глаза, тогда бейся головой об стенку!..

Она вырвалась, выскочила в коридор и хлопнула дверью.

Ее худенькая фигурка мелькнула у гостиницы, где в несколько рядов выстроились пыльные автомобили, и расстаяла во тьме парка.

Сценаристу, наблюдавшему за ней с балкона своего номера, показалось, что плечи ее вздрагивают, а на глазах – слезы. Но расстояние было слишком велико, да и темнота мешала хорошо разглядеть ее.

Полчаса назад они с режиссером вернулись из ресторана, и у него вдруг схватило сердце – боль прошила грудь словно иглой, левая рука онемела, дышать стало тяжело, – и он вышел на балкон. Его номер был рядом с номером Милко и Елены, и он невольно услышал весь их разговор.

Сценарист проследил взглядом за худенькой фигуркой со вздрагивающими плечами и после того, как она исчезла в темноте, постоял еще немного на балконе и вернулся в комнату.

Елена шла по парку, не понимая, почему она здесь. Ноги, руки были как чужие. В голове словно молотом стучало:

– Конец, конец, конец!..

Слова, сказанные Милко, врывались в ее сознание, перемежаясь с картинами их прошлой жизни. Она слышала его голос: „Ты похожа на ангела под этой крышей“. Откуда-то прилетела кровать с металлическими спинками в единственной комнатке старого дома, потом появились подъемный кран под стеклянной крышей и смеющиеся глаза Милко, „этот мир не для чувствительных, мама, ее мама и детские саночки с заржавевшими полозьями, заброшенные на сарай, одна, одна, одна, „должна закрыть на все это глаза“, „должна закрыть глаза“, „…закрыть глаза“. Вспомнились ночи в старом доме, когда луна светила в окно, а маленькая девочка лежала в постели и мечтала, „слышу, как мыши догрызают его“, „…как мыши догрызают“… кого догрызают?.. Ах, да, потолок, он говорил о потолке. Потом появилась водосточная труба. Она спускается по ней, руки ее дрожат, голова кружится… „Эта жизнь не для чувствительных“, мама, ты зачем пришла? Мама, ты же лежала в маленькой кухоньке, почему ты гак смотришь на меня?.. „должна закрыть глаза“…

Что значит закрыть на все глаза? Всю жизнь придется закрывать глаза, что ли? Для чего нам тогда эти глаза, если мы будем их закрывать, изменится ли что-нибудь, если мы их закроем? Ведь то, из-за чего мы закрываем глаза, не исчезает, когда мы их открываем, видим это снова, оно угрожающе надвигается на нас, и мы должны снова закрывать глаза…

Можно ли жить, продавая сегодня одну, завтра другую частицу своей сущности, стирая сначала одну, потом другую черту своего лица, до тех пор, пока вообще не сможешь узнать себя и только по записи в паспорте можно будет сказать, что это действительно ты?.. Зачем человеку глаза, если его заставляют закрывать их?.. Не меркнут ли, когда мы закрываем глаза, свет родного дома, нашего детства, лицо матери, не обрекаем ли мы их на забвение, не предаем ли, не отрекаемся ли от них, не исчезаем ли и мы сами? Не перечеркиваем ли все, всю нашу жизнь?..

Все покупается, все продается. А душа? Тот огонек, что теплится в нас, что отражается в наших глазах? Если мы утратим его, что у нас останется, как мы будем жить на этом свете?..

Аллея выходила на набережную. Судя по всему, днем там кипела работа – расширяли пристань, земснаряд углублял дно. На берегу были беспорядочно свалены щебень и другие строительные материалы, над водой были переброшены наскоро сколоченные мостки.

Но Елена не замечала ничего, она шла по прогибающимся скрипучим доскам и думала о своей жизни, о том, что случилось с ней, вопросы возникали один за другим, и нужно было найти ответы…

Она не поняла, что произошло, а вода уже сомкнулась над головой, прижала непосильной тяжестью. Сильное течение понесло ее, ударив несколько раз об опоры мостков. Она погружалась все глубже и глубже, с открытыми глазами… Елена не умела плавать, не научилась, для этого у нее не хватало времени, да было уже и поздно, не имело смысла, она не могла… Вода была теплая, плотная, как известковый раствор, тело мерно колыхалось в нем, и последние капельки воздуха оставляли его…

Течение затащило ее в вырытую земснарядом яму. Елена пыталась что-то вспомнить, что-то очень важное, но не могла, мысли разлетались. Темные воды несли ее, крутили, отдаляя от всех земных тревог. Непомерная тяжесть давила ей на грудь, белесая пелена заволакивала все. Напрягая волю из последних сил, она пыталась что-то вспомнить, что-то крикнуть, будто это могло спасти ее. Но тщетно.

За миг до того, как сознание ее угасло насовсем, какая-то рыбка сверкнула перед ней своей серебряной чешуей, Елена обрадовалась, а потом все исчезло во мраке.

Ранним утром на площадке перед гостиницей водители заводили моторы, актеры занимали места в автобусе, рабочие укладывали на грузовики рельсы для камеры, суетились вокруг генератора. Директор картины носился среди этого хаоса, давал указания, кого-то ругал, и через пятнадцать минут площадка опустела, все уехали. Снова стало тихо.

По асфальтированному пространству, испещренному нарисованными неуверенной детской рукой поездами и буквами, пробежала перепуганная суматохой кошка и заняла свое обычное место под стойкой администратора. На реке загудели компрессоры, послышался монотонный звук, издаваемый земснарядом, с середины реки донесся дребезжащий звук сирены.

Вслед за кошкой перед гостиницей появились югославы, которые вчера вечером перебили в ресторане половину посуды. Грохнув об пол очередной бокал, они тут же с улыбкой доставали деньги и платили. Потом обращали свои взоры на певицу, которая пела по их просьбе, подкрепленной десятилевовыми банкнотами, цыганские песни, хлопали в ладоши, подпевали. Глаза их восторженно сияли, и, выпив по очередному бокалу, они снова швыряли их на пол. Сначала это раздражало окружающих, но югославы были настолько восторженны, обезоруживающе чистосердечны в своей радости, что на них просто невозможно было сердиться.

Югославы потягивались на солнышке. Немного придя в себя после вчерашнего, они уселись в самую грязную машину и уехали.

Потом, как всегда в это время, перед гостиницей появился старый армянин Чохаджан, продававший семечки. Он притащил свою тележку, достал складной стульчик, уселся на солнышке и зажмурился от удовольствия. День начинался.

Сценарист, наблюдавший все это из окна своего номера, решил, что пришло время и ему спуститься вниз. „Наверное, режиссер уже завтракает в большом зале ресторана“, – подумал он.

Одевшись и прихватив с собой темные очки, он спустился вниз.

В большом зеленом зале, в углу, под огромным фикусом, на своем обычном месте сидел режиссер и осторожно стучал ложечкой по вареному яйцу.

– Доброе утро, – сказал сценарист. – Стучишь?

– Что? – не понял режиссер. – А-а… яйцо. Ты знаешь, мне в голову пришла интересная мысль относительно сцены во дворе завода… Кофе будешь пить?