Владимир Соколовский - Твой день и час

• Название: Твой день и час
• Автор: Владимир Соколовский
• Жанр: Современная проза

---

Лилька повернулась, бросилась к сыну и стала стаскивать его с кресла. Мальчик хныкал, капризничал — но она так дернула его, что Димка встал смирно, словно солдатик, — и покорно побежал следом за нею.

— Эй, куда?! — гаркнул Носов. — А ну вернитесь назад!

Догнав у дверей, загородил проход.

— Ты что, с ума сошла?

— Пусти, пусти, пожалуйста, — она отворачивалась, толкала его. — И никогда, никогда больше…

До него стало наконец что-то доходить.

— Ну Лилька, Лиль… что я такого сделал? Да погоди ты…

Но она надавила на дверь — и, протиснувшись сама, втянула к себе Димку. Дверь грохнула, Носов остался один. Бессмысленным, блуждающим взором оглядел вестибюль. Кисти рук его дрожали.

Подшаркал разношенными тапками и встал рядом отец.

— Здорово, сынок! А чего один? Лиля-то с Димкой где? Жду, жду вас… Вот, уж и выпить успел с робятами… С праздником, Миша!

Он обнял сына за шею и поцеловал. Тот отстранился:

— Погоди… погоди, батя. Я тут это… одного человека должен найти. Я ему папиросы сейчас принесу. Ты жди, ладно?

Он выбежал на улицу. Добежал до киоска, купил десять пачек «Беломора» и вернулся обратно. Проскочив мимо отца, обошел вестибюль, вглядываясь в инвалидов. Спустился в полуподвал, где курили обитатели госпиталя — низенького не оказалось и там. Егор Арсентьевич, тряся пустым рукавом, ходил следом и спрашивал:

— Ты чего? Тебе кого надо-то, Миш?..

— Отстань ты, погоди! — отмахивался Носов.

Поднялись наверх, пошукали по курилкам — бесполезно. А когда спустились, Михаил изо всех сил, наотмашь, ударил кулаком по стене и прорыдал сквозь зубы:

— Бо-ольшой я грех, батька, сегодня на себя взял. Теперь навек на горбу зависнет. Даже Лилька сказала: «Ты уже не человек». Жена сказала, понял? И я — точно, не человек уже: милиционер — никто больше. Не могу на людей спокойно глядеть. Или ударить, или обидеть хочется.

— Нет, не все они плохие бывают, — сказал отец. — Значит, урезонь себя. Ну озлился, мало ли что! Владай собой-то, значит… Чему тебя государство пять лет учило?

— Чему учило… — Михаил хмуро усмехнулся. — Я и не помню, чему. Некогда вспоминать. Служить, работать надо. Сплошь гнусь какая-то, день и ночь перед глазами мельтешит. Н-не могу больше…

Оец тоскливо смотрел на него.

— Может, еще ничего?.. — с надеждой спросил он.

— Нет, батя. Это ведь такая штука, сам знаешь: назад не отыграть, ничего не перекроить. Так сложилось… Ты уж прощай на сегодня… извини… не могу сейчас больше говорить.

— Конечно, конечно, ступай давай! — засуетился старик.

Носов вышел из госпиталя, и поплелся на трамвайную остановку. Надо же, какая получилась хреновина! Но сейчас, когда оказался один — начало исчезать и раскаяние, мозг стал оправдывать хозяина, искать лукавые и хитрые ходы.

«Но я же был расстроен, устал — какого черта надо было лезть со своими просьбами? Тычет прямо в лицо своей рублевкой! Не мог подождать… И смылся, вишь ты, сразу — тоже, цаца! Обиделся, верно… А нет чтобы понять, войти в состояние другого человека!» Но тут Носов спохватывался, сердце начинало свербить: Лилька права, Лилька права, Лилька права… Проехав две остановки, он все-таки не выдержал, сошел, и направился в кафе. Там пили стоя, возле буфета. Отпускали дешевый, чернильного отвратного цвета, дурно пахнущий «Рубин». Что ж, при трояке в кармане чем дешевле — тем лучше. Не надо уж было покупать папиросы этому инвалиду за свои деньги, все равно они ему не достались. И у отца это курево долго не задержится, уплывет к соседям по палате. Еще он порадовался, что нет рядом Лильки — она ненавидела такие забегаловки и ни за что не отпустила бы его сюда. Нет, все, оказывается, не столь плохо…

В кафе было, разумеется, грязно, шумно, возле столиков лежал уже один пьяный старик в испачканном костюме, при медалях. Михаил взял два стакана вина, соленую ставриду с маленьким кусочком яйца. От терпкой бурды свело поначалу челюсти, затошнило, — Носов принялся судорожно жевать рыбу. И вдруг отпустило, что-то оранжевое, мягкое и теплое легло сверху на мозг. Он вздохнул — легко, радостно, освобожденно. Взялся за второй стакан.

— С праздничком вас, гражданин следователь! — раздался рядом грубый женский голос. Поднял глаза — высокая костлявая старуха с невыразительным лицом притулилась к столику и выжидательно улыбалась. — А Валюшка вас в каждом письме поминает…

Это же мать Вальки Князевой! Еще чего не хватало…

— Ну-ну! — он дернул головой. Однако старуха не отходила: она выпила уже, ей, видно, хотелось еще, и она надеялась на угощение.

— Влюбилась Валичка-то в вас, влюбилась… — она растянула беззубый рот.

Гнев снова толкнулся в разогретую скверным вином голову.

— Т-ты… слышишь?! А ну вон отсюда, шарамыга! А то… в грязь, сука, размажу! Еще Вальку поминаешь… А кто ее из дому гнал, хахалей искать? Вон, вон!..

Князева ощерилась, отшатнулась от столика:

— Жалеешь ее, гражданин следователь? Ты потише, потише. Сам-то тоже хорош! Мы про тебя тоже много знаем, так что не ори. И доченьку мою не порочь, она у меня голубка ненаглядная!..

— З-замолчи, своло-очь! — заревел Носов. Старуха вышмыгнула на улицу. «Эй, ты там, потише! — крикнула буфетчица. — Сейчас позову… живо выведут!» — «Зови! — злобно сказал он. — Давай, жду!» — «А ну тихо, парень!» — погрозил ему прапорщик из-за соседнего столика. Михаил вымахнул в себя остатки вина и двинулся к выходу. Ненависть душила его. Все, все против! Все сволочи! Скоты! К ногтю, к ногтю!..

Домой он появился тяжелый, с трудно соображающей головой. Сел на диван и сказал Лильке:

— Ничего не знаю. Как-то все… Плохо живу, понимаю. Хочу по-другому — и не получается ни черта. Обидел вот всех… а кому до того дело, что я-то и есть из всех самый обиженный? В какую-то науку меня толкают — на кой, скажи, она мне нужна, и кому я в ней нужен? Пурхаюсь, путаюсь… И обратно хода уже нет, и дальше дороги не вижу…

— Не ной! — оборвала его жена. — Я тебе свое сказала, дальше — сам соображай. И возьми вот, — протянула листок бумаги.

— Что это?

— Машина приезжала, тебя спрашивали…

«Тов. Носов! Немедленно явитесь в отдел. У нас ЧП. Ваш подследственный Балин сегодня около 11-ти часов дня посредством нанесения ножевых ранений убил свою сожительницу Коскову. Работает опергруппа. Балин задержан. Ваше присутствие крайне необходимо.

Зам. нач. РОВД м-р Байдин».

Эпилог

Ранняя осень — пора дворников: начинается листопад. Еще сухая трава, другие остатки короткой летней зеленой жизни. Все надо убирать, надо чистить, чтобы под снег земля легла пустою и ухоженной.

Носов любил это время, несмотря на уйму работы: за сладковатый и горький запах отжившей свое зелени; за конкретность этого мусора: уберешь его — и действительно чисто. Не то что после зимы, когда грязь и дрянь ложатся на землю, вытаивая из снега.

Последнюю ночь Балин провел у него в подвале: вчера вломился уже поздно, заполночь, застучал, свирепо ругаясь. Михаил Егорович открыл. Видно, того не пустили люди, у которых он обитался, или ушли куда-то, и он не застал их. У Носова ночевала как раз дурочка-шарамыжка — из тех, что ходят по свету сами не зная зачем: там поедят, здесь заночуют. Тяга к жизни даже сильнее у них, чем у нормальных людей — они цепляются за нее необыкновенно крепко. Для них нет вопроса: зачем? Живу, и все, и хочу жить дальше.

Балин, увидав бродягу, всхрапнул и рванул ремень брюк.

— Оставь ты ее, — сказал бывший следователь. — Они же заразные все.

— Зачем тогда пустил?

— А пускай ночует. Мне места не жалко.

— Пригре-ей, пригрей!.. — застонал Балин, выгибаясь белым телом и ложась на нары. Бродяжка проснулась и радостно закурлыкала. «Э… люди-звери!.». — Носов отвернулся. А те метались долго и ненасытно. Потом уснули, а с рассветом Балин согнал случайную подругу с нар и отправил на улицу.

— Не жалеешь себя, — сказал, проснувшись, Михаил Егорович. — Сгниешь ведь от таких…

— Что делать — лагерник только сим часом жив, ему в завтра глядеть не положено. Если я вижу, что мне сейчас может быть хорошо — не откладываю.

— Во как, значит… До меня-то когда руки дойдут?

— Ты об этом не думай. Может, сию минуту, может, и вообще обойдется дело… Ты ведь полезный. Сегодня вот ночевать пустил, бабу припас…

— Ч-черт тебя знает… играешь со мной… Сдать тебя куда следует, что ли?

— Да ведь это бесполезно. Я сразу же и снова к тебе приду. Так что давай… ступай, мети! А я еще вздремну, пожалуй…

Носов пропустил оставленный с вечера на опохмелье стакан красного вина, зажевал горбушкой хлеба и стал облачаться в рабочий халат.

До десяти он греб и мел территорию, руководил погрузкой мусора. Машина уехала, и Михаил Егорович сел отдохнуть, погреться на мягком сентябрьском солнце. Идти обратно в подвал, встречаться с Балиным ему не хотелось — однако надо же было скоротать час, оставшийся до открытия пивного павильона. Можно было бы сходить в гости на соседний участок, там дворником работал бывший опер из горотдела, спившийся и выгнанный капитан Петя Маланин. Но больно уж Петя был груб: вечно орал, ругался, матерился — не дождешься от него нормального слова. Да и вообще с милицейским людом, как бывшим, так и нынешним, Носов старался общаться как можно реже. Ну их! Не дождешься ни доброго слова, ни доброго дела. Здешний участковый пытался все прижучить за пьянство: составить протокол, вообще услать в ЛТП — и ничего у него не вышло: пил Носов аккуратно, тихонько, лишних хлопот людям не доставлял, числился в лучших дворниках управления — иди достань! Нет, к Пете он не пойдет. Лучше уж посидит тут тихонько на лавочке.