Владимир Соколовский - Уникум Потеряева

• Название: Уникум Потеряева
• Автор: Владимир Соколовский
• Жанр: Современная проза

---

Рождением он был ленинградцем; отец его, умный химик из вузовской лаборатории, как-то быстро разобрался в декабрьских потрясениях 34 года, имевших быть в колыбели революции, — и, не чуя ног, рванул полным ходом в далекое Малое Вицыно, где как раз разворачивалось пуговичное производство. И пробыл главным инженером его восемнадцать лет, до февраля пятьдесят третьего, когда узнал о неких списках, по которым евреев повезут в телячьих вагонах в адские лагеря… Его хватил паралич, в коем он и пребывал вплоть до падения Никиты Хрущева: услыхал о его смерти — и тут же и помер. Но вообще удивительно, как человек с такой слабой нервной конструкцией дожил в наш громовой век аж до шестидесяти двух годов! Жена его, Эльза Янкелевна, оказалась покрепче — жила очень долго, и до последнего часа правила домом скандально и деспотически.

Так что — Марк Абрамыч проживал в этом райцентре с девяти лет, и вполне мог считать его своей родиной. Тем более, что за войну не осталось в живых ни единого человека из их ленинградской родни, а больше у них не было никого — по крайней мере, в этой стране.

В сорок третьем году, после девяти классов, Марк, презрев волю отца и матери, вовсю старавшихся пристроить его на броню, на Завод Готовой Продукции, где у Фельдблюма-старшего были прочные связи, поступил в артиллерийское училище. Не то чтобы крепко разбирался в математике: по этой части успехи как раз были скромные — а просто ему очень нравилась песня: «Артиллеристы! Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовет Отчизна нас! За наших женщин и детей, за слезы наших матерей, за нашу Родину — огонь! огонь!» — и он часто представлял, как будет петь ее в строю, маршируя.

По крайней мере, в части любимой песни мечты его осуществились полностью: за время учебы ее приходилось орать столь часто, что, став уже офицером, он вздрагивал, заслышав ее, и менялся в лице. И это удивляло порою окружающих, ибо подразделение, где служил юный Марк, имело прямое отношение и к песенному, и к иному музыкальному, а также к танцевальному, драматическому искусству, и называлось оно — Ансамбль песни и пляски при Политуправлении округа. Угодил он туда после того, как на выпускном вечере в училище «завернул» любимый свой монолог деда Щукаря так лихо, что начальник Политуправления провыл, утирая слезы: «Этого… этого… х-хя-я!.. — в мою команду… н-ну, ко-омик…». Так определилась военная судьба лейтенанта Фельдблюма. При его офицерском звании круг обязанностей очертился быстро: начальствование, физподготовка и строевая, организация, руководство бригадой, сверх того — чтение и конферанс. И было чтение, и был конферанс, и были нежные отношения с женским составом в темных закутках для декораций, на грудах бутафории и матерчатого барахла. Что еще надо! Тем более, что все эти дела Марку ужасно нравились: и руководство, и чтение, и конферанс… Особенно конферанс. О, конферанс! Он чувствовал себя урожденным конферансье. Особенно выручал усвоенный однажды щукаревский говор, полурусский-полухохлацкий. А способность к импровизации, когда надо было выручить опаздывающего на сцену артиста! Как заведешь что-нибудь вроде: «Вот тут интер-рэсовались, як я на свэт появывся? А я ж им и гутарю: „Та шо ж тут интэрэсного? Попэред холоукой, попэрэд холоукой!..“ — зал грохочет, ну, вапще…»

Но перед концом войны — как перевалило на сорок пятый — в тылу и на фронте обозначились две тенденции. Люди, пробывшие войну в тылу, рвались на фронт: успеть хоть под конец к немалым заграничным богатствам, да неплохо и нацепить на грудь медаль или орденишко: теперь их, по молве, дают густо! А фронтовики мечтали о тыле: они видели столько смертей, что мечтали окончить войну живыми.

Марку писали друзья по училищу: кто погиб, кто ранен, кто получил орден, кого двинули на батарею, кого представили к Герою… Это было невыносимо. Он подружился со старшиной ансамбля, жутким алкашом, с отвращением пил доставляемые тем водку, спирт, разные суррогаты, — а напившись и проблевавшись, звонил по телефону: «Тут пьяный лейтенант колобродит, пришлите патруль, заберите мерзавца!..». После трех отсидок на губе его все же выгнали из ансамбля, и он рванул на фронт, командиром взвода в гаубичном полку. Но был уже март, части тяжелой артиллерии прикрывали надежно: Фельдблюму не довелось испытать ни бомбежек, ни артналетов, ни танковых прорывов к позициям; стрелять им пришлось всего четыре раза, все по невидимым, дальним целям. А своими монологами Щукаря и разными конферансными штучками он стал известен не только в дивизионе, но и в полку, — замполит заметил его, и в конце войны, где-то уже в начале мая, Марк получил свой орден Красной Звезды. С ним, да с медалями «За взятие Берлина» и «За победу над Германией» можно было уже и возвращаться домой, — но сперва еще надо было побузить, как положено воину-освободителю, покататься на трофейных «оппельках», пошворить немок по фольваркам, позадирать империалистов-америкашек… В-общем, ему совсем неплохо жилось тогда, он подумывал даже остаться в армии, но однажды сел и попробовал рассудить здраво: образование у тебя худенькое, к математике способностей нет, к тому же еврей — нет, душа моя, выше начальника штаба дивизиона тебе не прыгнуть. А время пройдет, уволишься — и снова ищи угол, работу, приобретай авторитет в коллективе: зачем ему это надо?..

Летом сорок шестого он вернулся в райцентр; началась новая жизнь. Устроился преподавателем военного дела, снова начал валять дурака, щупать старшеклассниц и молодых учительниц, — и был пресечен в своих вольных действиях безжалостными родителями: они велели ехать в институт или техникум, получать какое-нибудь, хоть худенькое, образование. Пока еще есть возможность пользоваться льготами, как фронтовику.

Для института надо было тянуть еще на аттестат, ломать голову долгие годы; Фельдблюм-младший поехал в Емелинск, подал документы в механико-технологический техникум, и был принят на второй курс. Чему-то там он учился, а больше волочился за девками, щеголяя ухватками армейского конферансье, — знал, что надо брать от жизни, пока не очутился снова под суровым родительским надзором. Жениться он даже и не думал: мать с отцом пригрозили ему проклятьем, если он предпримет такой шаг до получения диплома о среднем специальном образовании.

Влиятельный папаша выпросил для него распределение на пуговичную фабрику — да засунул мастерюгой в механический цех! Вот уж благодарю покорно! А тот пилит: начинать надо с низов, притом никто не должен болтать об еврейском протекционизме… Совсем с ума сошел. И Марк договорился с директором леспромхоза, что тот перетянет его к себе замом по снабжению и сбыту, через райком партии. Комбинация удалась, и он ушел от недреманного ока, зажил в свое удовольствие. Жили они в большом доме, почти особняке — конечно, не таком большом и удобном, как дом Яшки Эргарта, не таком чистом, но все же… И, покуда отца не хватил паралич, жили полной чашей, ни в чем себе не отказывая. А потом… пенсию ему дали хоть персональную, но местную, мать вообще всю жизнь не работала, — все легло на Марка. Ему перепадало в леспромхозе, конечно, кое-что, мимо ведомостей — но немного, к основному не подпускали, хотя деньги там — он знал точно! — крутились большие. А он и не лез ближе, знал, что опасно, сгоришь в момент, свои сдадут.

Дома мать все взяла в железные руки, норовила контролировать каждый шаг, каждый час, — и он подчинялся, унижался, что-то ей пытался объяснить, — а что тут можно было сделать! Не уйдешь ведь, не оставишь того и другого: оба, в-общем, абсолютно беспомощные люди. Кто станет гулять с отцом вечерами, слушать его нудные рассказы и сентенции?.. Он отдавал деньги матери, и еще мог сколько-то оставить на руках — но зачем? Если она докапывалась до каждой его покупки, до каждой выпитой рюмки, и мучила потом: зачем купил? зачем выпил? Это вредно для здоровья, разве ты не знаешь? Она мирилась лишь с тем, что проходило через ее руки, через ее голову. Чинные завтраки, чинные ужины, чинные разговоры…

А сколько пережито было с «дамским вопросом»! Началось с Варьки, девчонки из техникума, на курс младше: в последний год он крутил с ней любовь, но ничего не обещал, а дома вдруг затосковал по ней и вызвал к себе. Но мать встретила ее так сурово, так начала ей выговаривать за разные пустяки, что Марк понял сразу: ничего тут не выйдет. И она уехала, вся в слезах, и они не переписывались больше. Потом была Алена, товаровед из книжного, милая девчушка и довольно образованная, — и опять нашла коса на камень: «вульгарно одевается, вульгарная вообще, нищенка, плебейка!» Как будто сама из потомственных аристократок. Но попробуй скажи ей такое: с ума сойдешь от скандалов и истерик. А он уже устал от связей на стороне, в небольшом городке это сопряжено со значительными сложностями, хотелось посидеть в своем семейном кругу, — однако мать пресекала упорно все попытки. Одной претендентке даже с криком отказала от дома.