Питер Хёг - Ночные рассказы

• Название: Ночные рассказы
• Автор: Питер Хёг
• Издательство: Издательство «Симпозиум»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-89091-307-7

В своей единственной книге рассказов знаменитый датский писатель предстаёт как мастер малой формы: девять историй, события каждой из которых происходят в ночь на 19 марта 1929 года, объединяют сквозная «ночная» тональность и традиционное для Хёга пристальное, чуть отстранённое и ироническое внимание к наиболее хрупким деталям европейской цивилизации.

«Ночные рассказы» — девять историй, действие которых происходит в ночь на 19 марта 1929 года — в разных частях света: в бельгийском Конго, в Париже, в порту Лиссабона, в Копенгагене и, конечно же, «на самом краю Дании». Но как всегда у Питера Хёга, главные события разворачиваются во внутреннем космосе человека, будь то математик, судья, танцовщик, зеркальных дел мастер, художник-авангардист или несостоявшийся лидер датских фашистов. Объединённые общей «ночной» тональностью, все эти рассказы, «так или иначе, — о любви», одиночестве и поисках окончательной ясности, «в тех обстоятельствах, какими они были в ночь на 19 марта 1929 года».

«Ночные рассказы» (1990) — вторая книга Питера Хёга, непосредственно предшествовавшая его всемирно известному роману «Смилла и её чувство снега» (1992).

---

— Господин генерал, — продолжил он после минутного размышления, — я также отважусь назвать вас апостолом истины, ведь вы в своих «Воззваниях», которые я прекрасно помню, столь убедительно объяснили всем нам, что именно война заставила Африку показать своё истинное лицо. «Гуманная война», как вы замечательно её называете, и я надеюсь, что вы в наш вечер искренности разовьёте эту интереснейшую точку зрения, так что мы сможем защищать её от злых — в основном, большевистских — языков, которые по всей Европе выступают с гневными нападками на войну, утверждая, что она всегда, независимо от времени и места, бесчеловечна.

Единственный зрячий глаз генерала не отрываясь смотрел на говорящего. Затем он стянул свою повязку с головы — при этом его волевое лицо, которое вызывало у Дэвида ассоциации с чем-то тяжёлым, чугунным, оставалось столь же сосредоточенным — и протёр ослепительно белым платком пустую глазницу с той же неспешной тщательностью, с которой он открывал шампанское.

— Война, — произнёс он затем спокойно, — показала потенциал наших колоний как фундамента для новой Германии. Она показала, что в Африке имеются невиданные ресурсы, что континент этот является идеальной территорией для грядущей немецкой экспансии.

— Я как раз, — сказал Джозеф К. с любезной улыбкой, — всегда представлял вас апостолом Павлом, главнокомандующим Господа Бога, который во время своих миссионерских походов проповедует Евангелие. Вы не задумывались над тем, обращены ли ваши проповеди к язычникам, которые внимают им, или же к евреям, которые отвернутся от истины?

— У меня в жизни, — ответил генерал сдержанно, — было не слишком много времени для изучения Библии.

— Очень мудро, — учтиво заметил Джозеф К.,- практическая жизнь не должна отставать от духовной. Если не ошибаюсь, это ваш коллега Кромвель сказал: «Ребята, уповайте на Бога, но порох держите сухим»?

Джозеф К. повернулся к Дэвиду.

— А вы, мой молодой друг, — сказал он, — вы, раз уж мы коснулись символики имён, конечно же, юный Давид, только что миропомазанный, который не знает, что у него впереди целая жизнь и который пока что пасёт… — здесь говорящий тщательно взвесил имеющиеся в его распоряжении метафоры, — пасёт своих математических овец.

Теперь Дэвиду стало окончательно ясно, что за светскими шутками их хозяина скрывается что-то другое, какая-то угроза, и он непроизвольно напрягся всем телом.

— А кто же тогда вы? — спросил он Джозефа К.

— Я… — ответил пожилой человек, и его лицо озарилось торжеством, — я — Иосиф, изгнанный братьями своими, брошенный в ров, откуда он всё равно должен выбраться. Конечно же, я — толкователь снов Иосиф, и никто не смог понять сон об Африке так, как я.

Когда он заговорил о себе, из голоса его исчезла ирония, и вместо неё зазвучало огромное чувство собственного достоинства. Он встал и вышел на середину салона, где лампы, стоящие на столе, осветили его бледное лицо снизу, отбрасывая на стену позади него тень, как будто он вызвал свидетеля, чтобы тот удостоверил масштаб его личности.

До этого мгновения Дэвид был настроен как всегда дружелюбно, и, по всей вероятности, если бы расспросить его знакомых, они бы единодушно заявили, что другие настроения вообще не свойственны его натуре, именно безоговорочное дружелюбие — это и есть Дэвид Рён.

Но, одновременно, это значило бы, что эти его знакомые упустили из виду главное — его страстное стремление к истине. Тот, кто ищет, должен уметь отличать истинное от фальшивого и быть столь же хорошо знакомым с наглой ложью, как и со здравым смыслом, и сейчас, когда Дэвид заговорил с пожилым человеком, за его вежливыми вопросами трепетала какая-то смесь любопытства, дерзости и скрытого вызова.

— Может быть, — продолжал Дэвид, — вы тогда сможете объяснить мне, почему европейцы всегда представляют Африку как нечто тёмное и опасное. Я имею в виду, что нам обычно изображают Африку как тёмную лесную прогалину, откуда внезапно появляется смерть — в виде дикого зверя или отравленной стрелы. И мне пришло в голову, что вдруг это по сути своей неверно. Считается, что теория должна быть лишена загадок, исчерпывающа и как можно более проста, чего нельзя сказать о теории лесной прогалины.

Теперь улыбка исчезла с лица Джозефа К., и, когда он заговорил, голос его был тих и холоден.

— Это представление, о котором вы говорите, создал я, — сказал он, — и оно тёмное, потому что Африка тёмная.

Одним стремительным движением он дёрнул шнурок, светлые шторы раздвинулись, и за окном оказалась тропическая ночь — чёрная и непроницаемая.

— Вот она — Африка, — продолжал Джозеф К.,- Тьма, которая только и ждёт, чтобы… разорвать всех нас на части. Где-то там, в этой тьме, притаилась огромная змея — река Конго, вытянувшаяся от самой пылающей преисподней и опускающая здесь голову в море, и если есть какой-то смысл в том, чтобы посвящать это путешествие искренности, то не потому, что во тьме можно найти какую-то ясность. Там есть только великое забвение. Но от соприкосновения с этой тьмой в душе остаются шрамы, от которых у некоторых из нас возникает осознание того, кто мы есть, и того, что одиночество — неотъемлемая часть жизни, что мы живём, как и грезим, а именно в полном одиночестве.

В конце своей речи он снова овладел голосом, но тем не менее в салоне наступила напряжённая тишина, которая обычно следует за неожиданным откровением.

Тут Дэвид вдруг наклонился вперёд и задул керосиновые лампы. Сначала салон потонул в кромешной тьме. Потом из темноты за окнами поезда проступил освещённый луною ландшафт, белый и сияющий, словно на верхушках деревьев лежал бесконечный ковёр снега.

— Оборотная сторона света познания, — продолжал Дэвид тихо, — состоит в том, что можно решить, что мир и ты сам отображены верно, а в действительности быть просто ослеплённым источником света и поэтому видеть окружающий мир тёмным и непонятным, при том, что твой собственный нос сверкает на свету. Тот, кто путешествует по Африке в освещённом вагоне, когда вернётся домой, расскажет, что Африка — это таящая смертельную опасность тёмная лесная прогалина.

Некоторое время они сидели в молчании. В проникающем через окно лунном свете лица генерала и Джозефа К. были бледными и гладкими, а служанка была видна лишь как белое платье. Свет не достигал её тёмного лица. Наконец Джозеф К. чиркнул спичкой и зажёг стоявшие на столе лампы. В свете разгорающихся фитилей лицо его сначала показалось суровым, потом смягчилось.

— А ведь вы, — сказал он, словно с интересом отмечая приятную неожиданность, — …умный молодой человек. И вы, действительно, в каком-то смысле находитесь… на пути к истине. Но то, что вы говорите, для европейской публики не прозвучало бы достаточно… убедительно. Видите ли, в этом — вы ведь согласитесь со мной, господин генерал, — нет никакой особенной… изюминки.

— Меня, — холодно заметил Дэвид, — не интересуют изюминки. Как учёного, как логика, меня интересует только истина.

Джозеф К. медленно встал, подошёл к окну и на минуту застыл, глядя в чёрную стеклянную поверхность, в которой салон, лампы и медали генерала повторялись сверкающими золотистыми отражениями. Потом он задёрнул шторы и повернулся к столу.

— Истина — удивительная вещь, — произнёс он тихо. — Удивительная. По правде говоря, меня она тоже интересует. С ней есть только одно неудобство: за неё чертовски… мало платят! И я знаю, о чём говорю, потому что могу в качестве ещё одного вклада во всеобщую искренность поведать вам тайну, а именно, что я здесь не столько в качестве репортёра, сколько потому, что я писатель, к тому же известный писатель. В моём распоряжении была целая долгая жизнь, чтобы познакомиться с разницей между фантазией и действительностью, а для вас, господин профессор, — сказал он, обращаясь к Дэвиду, — я могу приоткрыть дверь в кладовую моего опыта, который в данном случае состоит в том, что мы — те, кто подобно присутствующему здесь господину фельдмаршалу и мне, зарабатывает себе на жизнь тем, что много путешествует, мы, чёрт возьми, не смогли бы выжить с одной только истиной.

Некоторое время генерал сидел молча, потом медленно повернулся к Джозефу К.

— Значит, вы, — сказал он, — считаете себя человеком без чести.

Писатель налил в свой бокал оставшееся шампанское и с явным удовольствием выпил его. Потом он улыбнулся генералу.

— Даже в моём преклонном возрасте, — сказал он, — жизнь не перестаёт меня удивлять. Кто бы мог подумать, что мне будет говорить о чести человек, получивший свои побрякушки, — здесь он махнул рукой в сторону украшенной медалями груди генерала, — за отступления.

Теперь фон Леттов не отводил взгляд со своего противника.

— Я всегда считал, — сказал он с расстановкой, — что принёс своей родине больше пользы, продолжая сражаться на коленях, а не умерев стоя.