Питер Хёг - Ночные рассказы

• Название: Ночные рассказы
• Автор: Питер Хёг
• Издательство: Издательство «Симпозиум»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-89091-307-7

В своей единственной книге рассказов знаменитый датский писатель предстаёт как мастер малой формы: девять историй, события каждой из которых происходят в ночь на 19 марта 1929 года, объединяют сквозная «ночная» тональность и традиционное для Хёга пристальное, чуть отстранённое и ироническое внимание к наиболее хрупким деталям европейской цивилизации.

«Ночные рассказы» — девять историй, действие которых происходит в ночь на 19 марта 1929 года — в разных частях света: в бельгийском Конго, в Париже, в порту Лиссабона, в Копенгагене и, конечно же, «на самом краю Дании». Но как всегда у Питера Хёга, главные события разворачиваются во внутреннем космосе человека, будь то математик, судья, танцовщик, зеркальных дел мастер, художник-авангардист или несостоявшийся лидер датских фашистов. Объединённые общей «ночной» тональностью, все эти рассказы, «так или иначе, — о любви», одиночестве и поисках окончательной ясности, «в тех обстоятельствах, какими они были в ночь на 19 марта 1929 года».

«Ночные рассказы» (1990) — вторая книга Питера Хёга, непосредственно предшествовавшая его всемирно известному роману «Смилла и её чувство снега» (1992).

---

Господин в шейном платке положил тощую, но сильную руку на плечо Хенрика, и Хенрик подумал, что ведь эти люди — пациенты и не в своём уме и то, что светится у них в глазах и похоже на решительность, на самом деле — безумие, и впервые за эту ночь он испугался.

Тут Леонора Блассерман рассмеялась, и смех её был таким же, как в его детстве, раскатистый и немного дребезжащий, как у валторны, он на какое-то время заглушил музыку и заставил мужчин остановиться.

— Господа, — сказала она, — я прошу вас. Мой племянник пришёл, чтобы потанцевать со мной. Разве не так, Хенрик? Будь любезен, дай своей тётушке руку.

В сложившейся ситуации у Хенрика не было иного выхода, как взять руку тётушки и помочь ей встать с кресла. Минуту она неуверенно стояла, потом оказалась в его объятиях, и они заскользили по полу. Стоя вдоль стен, её гвардейцы следили за каждым их шагом.

Ярость, должно быть, придала Хенрику медвежью силу, потому что тётушка невесомо парила в его руках. Прижавшись щекой к его плечу, она прошипела ему на ухо так, как будто заиграл целый духовой оркестр:

— Ты когда-нибудь встречал девушку-эльфа?

«Она не в своём уме!» — подумал Хенрик, но тут услышал, что играют как раз песню матушки Карен про эльфов, и понял, что разум старухи просто мечется от одной сбивчивой мысли к другой.

— Они ведь всегда, — продолжала она, — служили превосходной иллюстрацией того, как опасна любовь.

Хенрик внимательно изучал зал в поисках возможности для побега. Он знал, что здесь, сейчас, ради своей безопасности и безопасности братьев по ордену, он обязан вырвать у тётки объяснение. К тому же он не мог не чувствовать всю унизительность ситуации, в которой оказался.

— Я ведь не могу знать, — продолжала она, бросив на него сияющий взгляд, — что происходило у рояля, когда вы с Пернилле доиграли моё сочинение. Но если мы — просто для примера — предположим, что вы с Пернилле почувствовали склонность друг к другу, тогда тебе придётся переступить через себя и пойти ей навстречу. Первая граница человеческого «я», дорогой мой Хенрик, это любовь.

Вдали Хенрик заметил дверь, которая, похоже, никем не охранялась. Заиграл вальс, и, кружась с Леонорой, он начал что-то понимать, и это заставило его, разгорячённого танцем, оледенеть.

— От второй границы, — продолжала Леонора, — тебя ещё отделяет некоторое время. Но я тем не менее рекомендую тебе иметь её в виду. Эта граница — возраст. Оглянись по сторонам, мой любимый племянник, посмотри на меня, посмотри на нас, и пойми, что когда-нибудь мы все умрём.

Хенрик наконец уяснил, что же было не в порядке, что с того самого момента, когда он вошёл в комнату, вызывало у него неопределённое беспокойство. В зале не было ни одной медсестры, ни одного санитара, никакого ответственного персонала. Здесь были только сумасшедшие старики и он. Тут им всерьёз овладел страх, он отпустил тётушку и бросился к двери. За ним потянулись руки, но с силой и решимостью, которые даже его самого удивили, он добрался до двери, захлопнул её за собой и, нащупав в замке ключ, повернул его.

Он стоял прислонившись спиной к двери, а его лёгкие продолжали исполнять лихорадочную фугу. Тогда из темноты к нему обратился голос.

— Значит, фашизм, — произнёс голос насмешливо, — во время своего триумфального шествия по миру всё-таки не прочь потанцевать.

Хенрик не заметил Пернилле в зале. Мысль о том, что она, должно быть, предвидела, с какой стороны он выйдет, настолько его рассердила, что единственным, что помешало ему ударить её, была мысль, что она даст сдачи.

Он прекрасно понимал, что времени у него осталось немного, и быстро пошёл по коридору. Но девушка последовала за ним.

— Даже такое политическое затмение, как ты, — заметила она удовлетворённо, — должно признать, что это был мудрый ход, и уже половина победы — вот так вот наблюдать весь бал и поджидать тебя именно там, где ты должен выйти.

— Заткнись! — сказал Хенрик.

— Ленин говорил, — продолжала она с безмятежным самодовольством, — что партия может победить в борьбе, только если она руководствуется передовой теорией.

Хенрик отметил про себя, что он уже не помнит, как устроено это здание, что дом встречает его как-то по-новому и враждебно. И он решился — как и другие прославленные герои — противопоставить замешательству стратегию. Он знал, какой именно она должна быть. Кромвель, Наполеон, Цезарь, Аттила и особенно Александр Македонский в этой ситуации приняли бы одно решение — найти кого-нибудь из медперсонала дома для престарелых. Он инстинктивно выбрал первую попавшуюся лестницу и стал спускаться вниз.

— Я иду за тобой, — сказала девушка с угрозой в голосе. — На конгрессе Второго интернационала в Штутгарте Роза Люксембург сказала: «Если существует угроза развязывания войны, трудящиеся классы обязаны приложить все силы, чтобы остановить её».

Глубоко внизу раздавался какой-то неровный стук.

— Вы даже не представляете, — сказал Хенрик, — чему вы пытаетесь помешать.

Постукивание усиливалось, и послышался звук разбиваемого о стену стекла.

— Роза Люксембург, — ответила Пернилле обнадёживающе, — в дискуссии с Лениным об организационных вопросах русской социал-демократии писала, что «пролетарская армия рекрутируется непосредственно в процессе борьбы, и лишь в самой борьбе осознаёт свои задачи».

Они оказались перед большой дверью, закрытой снаружи на тяжёлый засов и висячий замок. Теперь Хенрик вспомнил, что за этой дверью находится помещение для мытья посуды, кладовая и лестница в винный погреб. Откуда-то из-за двери вдруг снова послышался странный стук. И снова затих.

С новыми силами от воскресшей надежды Хенрик ударил в дверь.

— Кто там? — прокричал он.

В ответ странный звук затих. Потом опять возобновился, сначала тихо и робко, потом всё громче и громче. Хенрик с удивлением осознал, что слышит печальную римскую арию датского композитора Вайсе «На лоджии», но исполняют её с каким-то бульканьем, как будто под водой. Он изо всех сил забарабанил в дверь.

— Кто там есть? — снова закричал он.

Стало тихо. Потом наконец послышался голос.

— Изыдите, старые черти, — раздалось из-за двери, — потому что это я — главный врач, доктор медицины Фердинанд Фригаст Вассеркопф.

С безграничным облегчением Хенрик узнал это имя. Знаменитого врача-психиатра семья Блассерманов страстно желала видеть на посту управляющего больницей на Родё.

— Доктор Вассеркопф! — закричал он. — Это Хенрик Блассерман! Я попробую найти, чем открыть дверь.

— Не стоит беспокоиться, — раздалось из-за двери, при этом казалось, что главный врач пробирается через глубокую грязь. — Мы не делимся.

Хенрик слушал, не веря своим ушам. Где-то там, за дверью, опять разбилось стекло, и какая-то жидкость вылилась на каменный пол.

— Да вы же пьяны! — закричал он.

— Мы продаём свою жизнь, — ответил врач, — как можно дороже. И когда я выйду отсюда, то позабочусь, чтобы вам всем сделали такой электрошок, что вы потом не сможете уложить волосы ни с помощью лака, ни с помощью клея.

Со слезами на глазах Хенрик отошёл от двери и пошёл к лестнице. За спиной его пел главный врач, а вместе с ним ещё кто-то. Потом голоса смолкли. Когда Хенрик начал подниматься по лестнице, доктор Вассеркопф в последний раз заговорил.

— Мне плохо, — сказал он, — вы меня не любите. Во всяком случае, не так сильно, как я того заслуживаю.

Хенрик достал из внутреннего кармана плоский пакет. Осторожно, любовно развернул его. В промасленной бумаге лежал новенький, недавно изготовленный, первоклассный автоматический пистолет системы «маузер». Рукоятка из орехового дерева удобно ложилась в руку.

«Теперь, — подумал он, — я остался совсем один».

Он оглянулся. Девушка куда-то исчезла.

«Вот тебе и боевой дух пролетариата», — подумал он и медленно, полностью придя в себя, продолжил подниматься по лестнице.

Этажом выше лестница вдруг стала винтовой, и тут он услышал музыку, тихую, но тем не менее узнаваемую, как будто оружие в руке обострило его слух. Это был Лист, та же самая пьеса, что звучала несколько часов назад, когда они с Пернилле подходили к дому. Мгновение спустя он оказался у дверей в павильон.

6

Это был — и в этом он не сомневался — поворотный момент его жизни. Вокруг него был организован заговор, который, казалось, мог сравниться только с тем, участником которого был он сам. Злоба в этом доме сгустилась, превратившись в яд, который начал поражать нервную систему. Ему пришло на ум печальное воспоминание о «Das frohliche Sterbelied»,[71] которую Маттезон написал к своим собственным похоронам, и он подумал, что его, возможно, ждёт смерть. Но, заглушив эти парализующие действия мысли, зазвучал героический эпос Штрауса: