Алан Кубатиев - Цитата из Гумбольдта

• Название: Цитата из Гумбольдта
• Автор: Алан Кубатиев
• Издательство: Издательский дом "Мой компьютер"
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2004

Если говорить о сюжете, то это типичная антиутопия, со свойственной ей недосказанностью и скомканной, отвлеченной концовкой. (По образцу: «страшно подумать о счастье…»)

Построение текста не сказать, что новаторское. Но от прямого повестования автор отказался. Это россыпь историй о людях, оказавшихся под властью инопланетной цивилизации. Калейдоскоп. Яркие вспышки. Предельно живые, и от этого не менее страшные.

© ЛенкО (aka choize)

---

Мусор вываливали, как всегда, по договору, и все были уже на местах, рядом с ихним же по помоечной айде участком, и на выбранной-перевыбранной куче заметили рваную косметичку, облепленную прелой луковой шелухой до неразличимости. Кутька и заметила, потому что Фыра с утра залил уцелевпшй глаз. Пятьдесят бутылок даже самых сухих — это грамм сто разной смеси запросто натрясти, а когда повезет, и больше. Фыре набежала удачка: под скамейкой парка Дружбы бутылка нестандартная, но болталось в ней, в родной, грамм аж двести синьцзянской водочки «Иа Лимоу», а «сливки», упрятанные на теле в бутылочке из-под виски «Уайлд Терки», дали в сумме почти триста пятьдесят.

Кутька почти всегда первая кидалась, потому что была наблюдательная, а Фыра уже просто за ней, чтобы девку не откинули, ведь легкая, как китайский килограмм, и хватал чего она надыбала. Зато у него была айда от Содружества Социально Не-Защищенных, то есть официальная «карта на право проживания в местах первичного накопления и утилизации отходов городского цикла, а также участие в первичных дотехнологических операциях». А у Кутьки не было, потому что она даже не могла объяснить, откуда взялась. Имя тоже не знала. Смеялась, как дура, и ковыряла ногой. Но была очень зоркая; ни один патруль их так и не накрыл. А если с Посредниками, так прямо с ума сходила. Она их просто задницей чуяла, и куда они не пойдут, тоже. Вот и косметичку она узрела — ну Кутька, и все тут.

Косметичка-то драная только сверху, а пластиковый чехол внутри целехонек, и лежал в нем тюбик крема «Мертвое море», надкушенный индийский презерватив, стосомовая банкнота и толстенная мужская авторучка-сканнер «Уотерманн». Хозяйка явно извращенка была. Или хозяин.

Крем Фыра отдал Кутьке в премию за бдительность. Когда Махмуд-шашлычник, мужик в общем-то вопливый и жадный, за авторучку без звука положил из ларька своего брата два батона колбасы, ну разве чуть слизистой сверху, две банки непросроченных рыбных консервов, три бутылки самой дешевой из безопасных водок и семь засохших чуреков, а потом вдруг, расщедрившись, отрубил еще и слипшейся чимкентской карамели, то Фыра от счастья сунул Кутьке сотнягу, но потом, спохватившись, забрал.

Такой удачи не катило уже почти полгода, с тех пор, как Фыра нашел телефон с плейером; целую неделю, пока не седа батарейка, смотрели кино и музыку слушали… Можно с этим дня на три соскочить и ходить на помойку только ночевать. Душа, давно примолкшая, тут же заголосила по празднику, и Фыра отправился туда, где праздник всегда получался. Индийский презерватив потерялся в дороге. Ну и хрен с ним.

Генрих Августович был дома и сидел, глядя в экран цветного телевизора. Телевизор был цветной, марки «Рубин», потому что его делали именно цветным, а не как сейчас. Радиоприемник «Латвия» с проигрывателем он «слушал» даже чаще, чем «смотрел» телевизор, хотя радиоприемник и проигрыватель тоже не работали. Именно поэтому Генрих Августович «смотрел» их и «слушал». Они навевали ему какие-то мысли, особенно телевизор.

Жил он в большой комнате на третьем этаже заводоуправления бывшего завода подъемно-спусковых механизмов. Кроме именно цветного телевизора и радиоприемника с проигрывателем, роскоши никакой не было. Только целые стекла в окне, ящик из-под «Sony» и большое пальто в углу. В нем Генрих Августович спал, защищался от холодов зимой и осенью, но случалось, нашивал его и летом, когда стирал прочую одежонку — смены не заводил, как истинный мудрец, все, что имел, таскал на себе.

Фыра, хотя и не вслух, Генриха Августовича жалел, потому что у него самого одежды было много; один исландский пуховик, чего стоил. Правда пух в нем от времени собрался кучей в полах, но Кутька придумала его перед выходами на улицу переворачивать вверх ногами и аккуратно взбалтывать, отчего пух переползал на спину и плечи и ссыпался обратно вниз только к вечеру. Кутьку Фыра тоже одевал справно, пусть не все по размеру. А шляпы, которые она любила до трясучки, Кутька воровала сама, он не спрашивал где.

Людей, к нему приходивших, Генрих Августович никогда не выгонял, а наоборот. Может, одежи у него и мало, но зато есть мудрость и терпение. Даже если не отвечает, выговоришься. Эх, думал не однажды Фыра, мне б такую головищу… да суметь не квасить… Но и пилось как-то очень тепло и по-человечески при Генрихе Августовиче, возникали такие речи, ни за что в другом месте не сказать. Сам он не пил. Да и закусывал нечасто. Потому был костлявый, худой, с седыми волосами хвостом и седой бородой, и глаза у него умеренно светились. Очень был такой. Вот и сейчас он сидел в позе цветка, без носков и доброжелательно смотрел на Фыру и Кутьку.

— Я ведь не возражаю!.. — Треснув по руке Кутьку, слишком резво таскавшую порубанную колбаску, Фыра продолжил: — Не возражаю я! Ну, татары были, потом американцы, теперь эти. Татар не видел, но были же которые видели, декабристы или там Иван Грозный, американцев сам видел, а этих не видел, и никто. А? Что получается? Они нам даже показаться брезгуют!.. А ведь мы народ не последний!

Генрих Августович покивал, чтобы Фыра не утерял мысли.

— Ну вот ты, отец, и скажи! Откуда и зачем?..

Вопрос был всегдашний, только по какому-то сбою Фыра задал его намного раньше. Кутька знала ответ и потому замерла с куском колбасы в зубах, глаза у нее светились ожиданием.

Отомкнув уста, Генрих Августович высказал:

— Повелением Бодрствующих это определено, и по приговору Святых назначено, дабы знали живущие, что Всевышний владычествует над царством человеческим и дает его кому хочет, и поставляет над ними униженного меж людьми…

Кутька громко вздохнула от счастья и зажевала. Однако сегодня все шло не так, как обычно.

— Ну ладно! Завели они нам мусорку, чтоб мы не передохли и имели занятие, и подальше гнили. Пусть! Мусор есть, который на фабрику, и есть, который нам. А есть который мы…

Всхлипнув, Фыра доглотал из стаканчика и выставил руку с посудой: — Попрошу освежить!.. — потребовал категорически.

Тут произошло неслыханное; Кутька не свидетель, а жаль… Генрих Августович сам взял бутылку и налил ему грамм пятьдесят, неменьше.

Оторопелый Фыра даже спасибо не сказал. Но продолжил почти без голоса:

— Когда у меня еще телефон был… Да был, зуб даю, был! Вот кино показывал и разговаривал все время по-арабски, а по-русски только матом, но звонить с него и по-русски можно было. Ну вот я и попробовал позвонить, Кутьку в Аренду сдать, через это… ну, шоу, где ихний один выступал… как она, по-твоему выходит, униженная меж людьми… Так она, зараза!.. — Фыра привстал от сердца. —..Для них не та оказалась! Не, ты врубись, Авгусыч! Говорят, она у вас просто, блин, это… педагогически опущенная! То есть нет — упущенная! Разговаривает, блин, херово! Фигуры всякие, треугольники-хренугольники, различает, а как зовут, не знает! Ага! А ты спроси, как она, блин, деньги считает! По ночухе, блин, и то не ошибается!!!

Генрих Августович слушал внимательно, и Фыру это взбодрило.

— Нет, куда бы они там ни прятались, — убежденно заключил он, слизывая пот, копившийся в щетине верхней губы, — конченные мудаки они, когда такими кадрами швыряются! Мудаки!

Но Генрих Августович покачал головой, и Фыра замер, не донеся прогнувшегося стакана.

— Пришелец, который среди тебя, будет возвышаться над тобою выше и выше, — незлым и даже сочувственным голосом сказал Генрих Августович, — а ты опускаться будешь ниже и ниже. Он будет давать тебе взаймы, а не ты будешь давать ему взаймы; он будет главою, а ты будешь хвостом…

— Полагаешь?.. — совсем упавшим голосом спросил Фыра Генрих Августович развел руками.

— Будешь служить врагу твоему, которого пошлет на тебя Господь, в голоде, и жажде, и наготе, и во всяком недостатке; он возложит на твою шею железное ярмо, так, что измучит тебя… И будешь ты есть плод чрева твоего, плоть сынов и дочерей твоих, которых Господь, Бог твой, дал тебе…

Фыра смолк окончательно, далеко вылупив красный очумелый глаз. Не вытанцовывался обычный праздник, с умными разговорами, горячими признаниями и лестными характеристиками. Не так все раскручивалось, совсем не так.

— Да ну тебя, отец, — выговорил он сквозь огорчение. — Мы тут все ж таки кушаем… а ты такие чачи задвигаешь…

Генрих Августович не сводил с него взгляда — совсем не старческого, голубого, пронзительного, как газосварка.

— Почему ты огорчился? И отчего поникло лицо твое?

«Лицо твое» Фыру доконало полиостью. Не готов он был к такому повороту дела, уж очень по утрянке жизнь пошла хорошо, а он и расслабился…

— Чего вообще «поникло»… — пробормотал он. — Ну вот зашел к тебе, радость у меня, угостить хотел мыслящего человека…

— Благ делящий благо, — согласился Генрих Августович, но пронзал по-прежнему. — Однако едва не пошатнулись ноги твои, едва не поскользнулись стопы твои…