Ольга Матюшина - Песнь о жизни

• Название: Песнь о жизни
• Автор: Ольга Матюшина
• Жанр: О войне

1970 год. Двадцать пять лет прошло со времени окончания Великой Отечественной войне. Но никогда не померкнет слава великого подвига советского народа, одержавшего победу над гитлеровской Германией, спасшего человечество от фашизма.

В книге мужества и стойкости, беспримерного героизма советского человека особую страницу составляет 900-дневная оборона Ленинграда. Величественный и трагический образ блокированного Ленинграда привлекал и привлекает внимание писателей, художников, композиторов.

В год двадцатипятилетия окончания войны возвращается к своей автобиографической повести, написанной на основе дневниковых записей 1941–1944 годов, и Ольга Константиновна Матюшина. Первое издание «Песни о жизни» было выпущено в 1946 году.

---

— Скончался Ленин… Повесьте траурные флаги. Заготовьте возможно больше портретов.

Уронила трубку. Заплакала.

Нет Ленина!.. Сердце не принимало этого удара, но мозг твердил: «Нет Ленина, оборвалась великая жизнь великого человека».

В каком-то тумане отсчитывала портреты. Люди, покупавшие их, плакали. Никто не стеснялся своих слез. В этот день все, написанное Лениным, и все, написанное о нем, было раскуплено.

Через несколько дней была траурная демонстрация. Завывала вьюга. Увязая по колено в снегу, люди кутались от пронизывающего ледяного ветра. Сотни тысяч людей шли, опустив головы. На Марсовом поле к нашей колонне подошла старая женщина. Она семенила маленькими шажками, часто спотыкалась. Я взяла ее под руку.

— Спасибо, доченька! Проводить хочу Ленина. Как отца родного уважаю его. Детей моих он из темноты вывел. Учиться устроил. Они скоро школу кончат. Царствие ему небесное.

И, оглянувшись, женщина прошептала:

— Слушай, доченька, как ветер шумит! Метель-то какая! Это небо и земля горюют о большом человеке…

Вьюга усиливалась. Идти было тяжело. Сердце холодело от горя.

Ленин — вечная жизнь! Бессмертен и город, носящий его бессмертное имя. И как бы ни бесились фашисты — им не поставить ленинградцев на колени: нас осеняет великое имя Ленина!

Глава восьмая

Ленинград напряженно ждет победного часа.

— Подморозило. И солнышко. Может быть… сегодня?

— Слышали ночью канонаду? Может быть, началось?

— Читали: прорвали оборону немцев возле станции Дно? Теперь скоро.

Все напряжены: когда?

…Январский город 1944 года, снежный, чистый.

Ночью морозит, днем пригревает солнышко. Снег тает, блестит. Скользко.

Мою полы, как перед праздником. Тороплюсь все сделать скорее.

«Почему?» — спрашиваю себя, и не знаю. Не решаюсь ответить. А сердце стучит сильно-сильно: «Жди, жди, жди! Скоро придет радость!»

Получила телеграмму. От кого?.. О чем?.. Прочитать некому. Оделась и вышла на улицу. Идет военный. Подошла к нему:

— Пожалуйста, прочитайте! — и протягиваю телеграмму.

Он удивленно посмотрел на меня, прочел: «Поздравляю началом наступления. Всеволод Вишневский».

Военный еще раз посмотрел на подпись, на меня. Улыбнулся. Протянул руку.

Поблагодарила, иду по дорожке к крыльцу.

Военный стоит в калитке.

Мне не хочется говорить о своей слепоте. Быстро ушла в дом.

Пожалуй, не следует просить посторонних!..

Вечером заговорило радио. Сегодня — годовщина прорыва. Передают воспоминания о прошлогодних боях.

Уже поздно. Ложусь спать…

— …Войска Ленинградского фронта прорвали оборону немцев южнее Ораниенбаума…

Хочется крикнуть, но лежу совсем тихо. Началось! Идет победа! С кем поделиться счастьем? Никого нет. Зажгла зачем-то во всех комнатах свет. Легла. «Счастье пугливо», — говорила всегда мать. И сообщения радио очень осторожны. Должно быть, только самое начало.

Жду час, другой. Будет, будет еще приказ!

Бегут часы. Уже шесть утра. Что-то принесет сегодняшний день?

Солнышко! Вот хорошо! Только бы не таяло! Для наступления нужен мороз: под Ленинградом так много болот…

Целый день боюсь отойти от радио.

— …Внимание! Внимание!..

О, это совсем не тот голос, что мрачно хрипит во время обстрела!

— …В восемь часов сорок минут будет передано по радио важное сообщение…

Это у нас! На нашем фронте…

Бесконечно длинными кажутся позывные. Наконец;

— Взяты Красное Село, Ропша.

Три раза повторен приказ. И каждый раз, слушая, нахожу новые детали. Дождались!

Залило блаженное чувство радости. Хотелось до земли поклониться бойцам. Вот они на высотах Петергофа, Дудергофа, Красного… В снегу бьются за Ленинград, за нашу жизнь.

Благословляю вас, родные…

День за днем приходят победные вести. Голова кружится от счастья. Голос диктора сейчас — голос самого близкого человека:

— Железная дорога Кириши — Мга — Ленинград свободна.

— Новгород, Тосно, Красное, Тайцы, Стрельна, Володарка, Петергоф — наши!

Петергоф! Почему-то представить его во власти врагов было всего тяжелее. Уничтожено неповторимое произведение искусства. Но земля Петергофа снова наша. Наступит время, когда все ленинградцы, как в священный поход, двинутся на восстановление Петергофа.

Взята Воронья гора. Там стояли огромной мощности пушки, из которых обстреливали фашисты наш город, так долго, мучительно. Враг тешился убийством мирных жителей, радовался, попадая в переполненные трамваи.

Теперь двадцать тысяч немцев полегло около этих пушек. Есть на земле справедливость…

Сорвана с горла Ленинграда мертвая петля. Как легко дышится!..

Помню, в детстве я каталась с ледяной горы, устроенной под качелями. Веревки были не сняты, а просто закинуты за бревно. И вот ветром их сбросило. Увлеченные, ребята не обратили на это внимания. Я покатилась и попала в петлю головой. Петля сжала горло. Санки умчались, а я повисла над ледяной горой. Ребята испугались, убежали. Моя старшая сестра — ей было лет десять — поняла, что случилось страшное. Она стала тянуть за веревку и затягивала мою шею еще сильнее. Все же вытащила меня на площадку, но вынуть из петли не могла. Взяла на руки. Так и стояла, пока не прибежали взрослые. Меня привели в чувство. Сначала лежала я тихо. Потом, когда совсем опомнилась, бегала, смеялась, прыгала… Мать думала, что у меня помутилось сознанье. Нет, я просто радовалась: можно дышать!

Другой раз почувствовала счастье дышать свободно уже девятнадцатилетней девушкой. Это было в тюрьме. Проходил месяц за месяцем. Сначала тосковала, потом решила не думать, не мечтать о воле. Однажды вошел начальник тюрьмы, сказал:

— Вы свободны!

Я сидела и равнодушно смотрела на него.

— Слышите? Вы свободны. Одевайтесь и уходите! — повторил он.

И это «одевайтесь» дошло до сознания. Я волчком прокатилась по нарам, соскочила с них совсем около начальника. Он даже отшатнулся.

— Это правда?

— Вы свободны! Есть распоряжение жандармского управления.

Не помнила, как оделась, вышла из камеры. Ворота тюрьмы открылись, я на улице. Шла быстро. Не верила — может, ошибка? Вернут? Нет. Пошла спокойнее. Свернула на Литейный. Яркие огни. Спешат прохожие, говорят, смеются…

Свободна!

Села на ступеньки какого-то крыльца. Положила около себя узелок с вещами. Смотрела… и все казалось особенным.

Никогда не видела жизни такой прекрасной! Дышала глубоко, часто: хотелось освободиться от вонючего воздуха тюрьмы.

Шла то медленно, то бежала… И все смотрела, смотрела: как хорошо жить на воле!

И вот теперь, уже шестидесятилетней женщиной, я вновь обрела радость свободы.

Девятьсот черных дней нас давили невидимые стены блокады. Ежедневными обстрелами фашисты не давали нам даже на короткое время забыть об этих стенах. Но не покорность, а гнев рос в наших сердцах. Мы боролись. Мы знали, что победим. Мы дождались!

Пошла посмотреть город. Его узнать нельзя. Магазин на Литейном, где я двадцать лет назад продавала портреты Ленина, разбит немецкими снарядами. Окна соседних домов забиты фанерой. Зубцы обрушившихся стен, груды мусора, железного лома. На улицах всюду люди в военной форме, всюду следы разрушения и всюду следы борьбы. Лица идущих радостны, все чувствуют близость освобождения.

По радио объявлено: в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое января разрешается ходить по улицам до часу ночи.

«Что это будет?» — спрашиваю себя.

Так радостно ждать, зная, что идет счастье.

Стою перед рупором, как солдат на часах.

«Блокада окончательно снята!»

Радио повторяет приказ. В нем говорится не только о доблести войск, но и о мужестве населения. Кажется, еще не было таких приказов — «Войскам и гражданам»…

Через пять минут салют, первый салют в Ленинграде!!

Спешу на улицу. Темное небо. В саду мрачные стволы-великаны. Никого. Очень тихо. И пусто. Зашла к Шуре. Она уже одела ребят.

— Салют! Тетя Оля, будет салют! — кричат они.

Небо прорезал прожектор. Грохот орудий. Стало светло. Снег розовый. Деревья фиолетовые. Все стоим молча. Потухло небо.

Шура плачет, прижимаясь ко мне.

Опять залп и опять сияние.

Снопы пестрых ракет. На их фоне дом кажется волшебным. Он пережил все и сохранил даже все стекла. Теперь сияет, озаренный разноцветными огнями. Залп следует за залпом.

— Мама, больше не будут в нас стрелять немцы?

— Нет, доченька, никогда больше не будут…

Хочется опуститься на колени и поклониться родной земле.

Ленинград, 1941–1944 гг.

Песнь о жизни

…Блокадная, холодная и страшная ленинградская зима. Маленький, весь заснеженный двухэтажный деревянный домик на Песочной улице. Он стоит, чудом уцелевший от бомбежек и пожаров. Стоит нежилой, будто мертвый, брошенный людьми.