Владимир Орлов - Солёный арбуз

• Название: Солёный арбуз
• Автор: Владимир Орлов
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-031976-2

"Солёный арбуз". Первое значительное произведение в творчестве Владимира Орлова. Это роман о молодых людях, о первой любви, надеждах и разочарованиях. О месте человека в нашем сложном непредсказуемом мире.

---

Могло уже ничего не быть. Ни этой сосны, ни зеленой шкуры внизу, ни скалы. И Николая тоже не было бы. Ничего. Чернота. И черноты тоже не было бы. Просто ничего.

Земля болтается в этом бесконечном мире пылинкой, крошечной, как атом. Если отлететь от нее на тысячи километров, она будет тащиться внизу голубым глобусом. Шариком, на котором миллиарды существ в это мгновение рождаются, живут, умирают, страдают и смеются. А что значит в этих космических масштабах он, его жизнь и смерть? Ровно ничего.

Но он вцепился в эту скалу ногтями, которые не успел состричь. Он остался жив! Жив! Жить! Он готов кричать на всю вселенную: «Жить!» — чтобы все поняли, что значит для него, Букваря, его жизнь и смерть. Что значит для него вселенная? Ничего. Он остался жив, и ему кажутся смешными и мелкими его вчерашние сомнения, все его принципы. Разве важно, как жить? Важно жить. Жить! Ведь там, за чертой, ничего.

— Ну как, Букварь, отошел? — спрашивает Николай. — Это могло случиться с каждым... Пойдем дальше или вернемся?

Все равно. Но ползти обратно, мимо скрюченного старческого корня сосны, длинного пальца лешего-пенсионера, он не сможет. Нет, он будет стоять, обхватив шелушистый ствол, останется здесь навсегда, на века. Только жить!

— Ну, ладно, — говорит Букварь, — полезем дальше.

Сейчас он отдышится, уймет дрожь в кончиках пальцев — и снова в путь. Николай идет впереди, сильный и стройный, идет не спеша, потому что он, Букварь, тащится за ним на карачках. Четыре точки соприкосновения. И в башке одно: вцепился в жизнь, в Землю! Неужели останется это чувство с холодящим привкусом страха на всю жизнь? Неужели ни на секунду он не забудет о том, что он микроскопическая точка на Земле, плывущая по равнодушной к нему вселенной? Нет! Сейчас он встанет, сейчас он пойдет по этой скале, по этой планете полной ступней!

Встает, выпрямляется. Трудно. Нужно сделать первый шаг. Первый шаг. Второй, третий... Идет. Можно ведь идти выпрямившись? Можно! И от этого здорово на душе! Словно он научился летать!

Оборачивается Николай. Смеется громко, довольно:

— Ну вот, полной ступней...

Он стоит, любуясь первыми шагами Букваря, как художник своим произведением. «Как Пигмалион Галатеей, — думает Букварь. — Он ни разу не сказал мне «осторожней», он доверял мне, он все время уходил вперед молча, чтобы я не чувствовал себя дошкольником, чтобы я верил, что все это ерунда. Он волновался. И вот я встал, я иду, я не струсил. Как здорово, что живет со мной рядом Николай!»

— Ну вот, — сказал Николай, — два шага до вершины.

Добрались все-таки. Через неровную, кривую, широкую расщелину попали на круглую, спокойную площадку с чуть приподнятыми каменными краями. Дальше идти было некуда.

— Вот она где, «Тарелка», — сказал Николай.

Тарелка? На самом деле тарелка. Из нее можно пригоршнями хлебать небо. Неужели Кешка был здесь?.. Неужели...

— Кешка тут все облазил, — улыбнулся Николай.

Значит, они не первые. Кешка пытался ножом ковырять камень. Неровные царапины составили слова, в том числе и неприличные. Кешка увековечивал свое имя.

— Дурак, — сказал Николай, — обязательно нужно пижонить. Кешка есть Кешка. И ведь лез на скалу под дождем. Высшая квалификация.

Он достал перочинный желтый нож и стал царапать камень. Пытался зачеркнуть высеченное Кешкой. Кешкины слова не совмещались с красотой, фальшивили в песне.

Букварь устроился у чуть приподнятого зубчатого края «Тарелки», смотрел и думал.

Тайга зеленой щетиной окружила скалу. Была всюду, всюду спокойная, неподвижная. Где-то там, внизу, в тайге, стояли дома, рубили трассу, работали люди, ругались, дружили и ссорились. Но тайга прятала все: и дома, и трассу, и людей, их радости и переживания. Прятала, успокаивала. Бесконечная, безразличная, вечная, говорила молча: «Как все это мелко, мизерно, все эти ваши переживания! Они пройдут. Есть в мире что-то настоящее, вечное, более высокое и значительное, чем они».

Тайга молчала. И пришло спокойствие. Исчезла злость к Кешке и Бульдозеру Исчезли сомнения, казавшиеся теперь смешными. Не ради них живет человек. Ради радости, ради любви. Букварь чувствовал себя влюбленным в серое небо, в каменную «Тарелку», в зеленую шкуру земли, в шаги полной ступней, в Николая, красивого и сильного, в дорогу, в жизнь на нашей Земле.

Николай вдруг заулыбался. Букварь любил, когда он улыбался. Улыбка у Николая начиналась с маленькой ямки на левой щеке. У всех было по две ямки, а у Николая одна. «Асимметрия, — сказал Виталий Леонтьев, — это теперь модно». Улыбка у Николая была застенчивая и в то же время смелая. Хочешь не хочешь, а улыбнешься, если смеется Николай.

Букварь смеялся и вдруг оборвал смех, спросил серьезно:

— Слушай, Николай, зачем ты меня сюда взял? Николай помолчал и сказал тихо:

— Знаешь, Букварь, жизнь состоит из праздников и будней. Флаги нельзя вывешивать каждый день. Иначе на них не будут обращать внимания.

Больше он ничего не сказал. Спускались быстро, по катышам, раза четыре бросали кумачовый моток кушака. Букварь шел уверенно, прямой, наслаждаясь своим упругим, хозяйским шагом, жалел, что рубчатые подошвы его кед не оставляют следов на камне.

И потом, когда уже шагали по тайге, на душе было состояние умиротворенного равновесия, теплое, довольное спокойствие. Бывают будни, бывают праздники. В штурмующие, яркие праздники люди красивы, и Кешка вдохновенно кричит: «Берегись!» В будни напряжение спадает и выступают на первый план серые, мелкие дела и заботы. Люди ворчат, видят друг в друге мелочи. И пыжатся из-за мелочей. Но ведь без будней не бывает праздников.

В этом ответ на все его сомнения. В спокойствии светло-коричневой скалы. И, как эта скала, надо быть выше мелочных сомнений и переживаний, спрятанных тайгой. В этом смысл слов Николая, вот зачем он заставил его лезть на скалу. Надо воспринимать жизнь, людей такими, какие они есть. Надо любить их такими, какие они есть.

12

Бульдозер вернулся с охоты вечером, когда стемнело и по брезенту палатки снова застучал дождь. Бульдозер принес гуся.

— Стоило таскать два ствола! — хмыкнул Кешка.

— Тигра он отпустил, — сказал Виталий Леонтьев. — У тигра заболела голова, и он долго ныл. Медведь с перепугу снял с себя шкуру и стал сдавать ее. Но шкура была уцененная. И вот в конце концов гусь.

— Ладно, — пробурчал Бульдозер.

Гусь шлепнулся на стол и замер, словно прижался к зеленым доскам. Он был жалкий, съежившийся, сбившийся в комок от последней обиды. На белых накрахмаленных перьях его слезинками блестели капли дождя. Крови не было: гусь свалился, наверное, не пойманный дробью, а от испуга, увидев этого страшного, квадратного Бульдозера.

— Ничего, сойдет. На лапшу, — заявил Бульдозер. — На болоте я его... За Нордой есть такие болота...

— Чего-то он... немножко похож на домашнего, — робко сказал Букварь.

Бульдозер смерил его презрительным взглядом:

— Зоотехник! Аттестат зрелости! На домашнего!.. Лапшу ели через час, и Кешка долго сокрушался, что не осталось спирта. Лапша была густая, жирная, пахла дождем, соснами и обжигала рты.

— Горчит? — спросил Бульдозер.

— Нет, не горчит.

— Ну вот! — обиделся Бульдозер. — Без очков, что ли? Это же дичь. Она всегда горчит!

Николай пожал плечами, но все невольно стали есть с другим чувством.

— Вообще-то горчит, — неуверенно сказал Букварь. Вообще-то не горчило, но раз горечь была непременным условием экзотики, пришлось уверять себя.

— Горчит, — подтвердил Кешка. Все кивали, были сытые и ленивые.

В понедельник снова валили деревья и во вторник валили деревья. Во вторник приехал прораб Мотовилов.

Мотовилов больше молчал, посасывал желтый, все еще не растаявший мундштук и ничего не сказал о деле, которое ребят интересовало. И ребята промолчали, словно не собирались еще час назад наговорить Мотовилову горячих и обидных слов о том, что им надоело загорать здесь и работать в четверть силы. Может быть, на самом деле надо им здесь сидеть.

После паузы, после того, как все отводили глаза в сторону, внимательно изучали свежие пни, рассматривали белые и розовые крошки на них, Мотовилов с облегчением начал рассказывать анекдоты. Потом после очередного взрыва хохота, задыхаясь от смеха, он рассказал, как вчера явился к нему чудак с Тринадцатого километра, местный, лохматый такой, и начал доказывать, что кто-то из строителей умыкнул у него любимого гуся.

Ребята продолжали смеяться. И Мотовилов смеялся, радуясь тому, что смог их развеселить. Потом он вдруг спросил серьезно:

— Из вас, я надеюсь, никто не имел дела с тем гусем? Стало тихо.

— Нет. Никто, — сказал Николай.

Все молчали, а Николай глядел в глаза Мотовилову. В упор.

— Что ж, — шамкнул прораб, — я и не сомневался. Мотовилов встал и пошел к машине.