Павел Блонский - Память и мышление

• Название: Память и мышление
• Автор: Павел Блонский
• Издательство: Издательский дом "Питер"
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2001
• ISBN: 5-318-00216-1

В своей книге «Память и мышление» (1935) Блонский показал, что четыре вида памяти - моторная, аффективная, образная и вербальная - представляют собой четыре последовательные стадии психического развития человека. Интеграция биологического и социокультурного знания позволила ученому представить впечатляющую картину эволюции не только памяти, но и человеческого поведения в целом.

---

Но тут-то идеализм и подстерегает эмпиризм, нащупывая его самое слабое место. Лейбниц писал: «Память снабжает души некоторым видом последовательности, который имитирует разум, но должен быть отличаем от него. Это — когда мы видим, что животные, имея восприятие чего-то, что их бьет и о чем они раньше имели подобное восприятие, ожидают себе, при помощи представления их памяти, того, что было с ним соединено в этом предшествующем восприятии, и возбуждаются чувствами, подобными тем, которые они тогда имели. Например: когда показывают палку собакам, они вспоминают о боли, которую та им причинила, и с криком убегают... Люди действуют, как животные, поскольку последовательность их перцепций определяется принципом памяти, уподобляясь врачам-эмпирикам, имеющим голую практику без теории, и мы только эмпирики в трех четвертях наших действий. Например, ожидая, что завтра будет день, поступают, как эмпирик, потому что это до сих пор так бывает. Лишь астроном судит об этом разумом. Но познание необходимых и вечных истин — то, что отличает нас от простых животных, и делает нас имеющими разум и науки»[ 17 ]. Надо отличать простую «память фактов» от «познания причин». Конечно, тот путь, который намечал идеализм, и в частности Лейбниц, не мог удовлетворить, так как он вел к богу как основе существующего. Но что от памяти, которой обладают и животные, и от основанного на ней их опыта, до науки, которой так гордится человек как своим специфическим человеческим достижением, дистанция огромного размера — это несомненно.

Было бы неправильно думать, что понимание этого — привилегия только идеалистов. Идеалисты лишь пользовались слабым местом тогдашнего материализма — отсутствием диалектического перехода от памяти к мышлению. Они пользовались этим для того, чтобы там, где «метафизический» материализм неверно видел лишь постепенное непрерывное изменение, лишь простое нарастание сложности, создать, по опровержении этого, такую непроходимую пропасть между памятью и разумом, чтобы разум и наука оторвались от материального мира и чувственного опыта и обратились бы к богу и поповщине.

Но и материалисты XVII-XVIII вв., по крайней мере наиболее талантливые из них, сознавали разницу между основанным на памяти опытом и научным знанием. Как материалисты они разрешали эту проблему без бога и поповщины. Так, Гоббс, проводя разницу между научным и опытным знанием, придает огромное значение для научного познания речи как «самому благородному и одновременно самому полезному приобретению для человека». Хотя речь бывает и источником заблуждений, но в то же время она дает научное значение: «Первый принцип знания — это то, что мы имеем такие-то и такие-то восприятия; второй принцип, — что мы даем такие-то и такие-то названия или имена вещам, которые вызвали наши восприятия; третий принцип, — что мы соединяем эти имена таким образом, чтобы получить верные предложения; четвертый и последний, — что мы соединяем эти предложения таким образом, чтобы они привели к заключению и чтобы верность заключения была очевидна»[ 18 ].

Даже французский материализм XVIII в., пожалуй, прямолинейней всех связывавший мышление с восприятием и памятью, порой не удовлетворяется этой прямолинейностью. Тот самый Ламеттри, который писал, «что способность ощущать одна производит все интеллектуальные способности, что у человека, как и у животных, она делает все; что, наконец, при помощи нее все объясняется», все же считает недостаточным для приобретения ума одной только способности ощущать: «Основная масса представлений у людей коренится в их взаимном общении». Общение с людьми, и в частности воспитание, — необходимое условие приобретения ума.

Через всю философию XVII-XVIII вв. проходит знаменитый спор рационалистов и эмпириков. Этот спор наталкивал на проблему отношения между памятью и научным мышлением или разумом. Но, не умея применять диалектику к процессу развития познания, философия обычно впадала в дуализм, который тщетно пытались преодолеть. Гоббс писал: «Есть два рода знания: одно — не что иное, как ощущение или знание первичное (original) и воспоминание о нем; другое называется наукой или знанием истины предложений и производится от разума. Но оба вида знания суть опыт: первое является благодаря воздействию на нас внешних предметов; опыт второго рода получается вследствие употребления названий. А так как всякий опыт есть только память, то и всякое знание (в конце концов) является памятью». «Существует знание двух видов: знание фактов и знание следствия одного утверждения на основании другого. Первое — не что иное, как ощущение и память и есть абсолютное знание. Последнее называется наукой, и оно условно»[ 19 ]. Аналогичный дуализм характерен и для рационалистов: стоит вспомнить только «память фактов» и «познание причин» Лейбница. Была лишь иная, противоположная расценка: эмпирическое знание, основанное на памяти, не считалось абсолютным знанием, таковым признавалось лишь познание разумом необходимых и вечных истин. Спор переносился скорее в плоскость сравнительной оценки памяти-опыта и разума-науки, нежели в плоскость преодоления этого дуализма.

Те попытки преодоления, которые делались, были немногочисленными и слабыми. С интересующей нас в данной книге точки зрения суть их можно формулировать примерно так: память присуща и животным, разум и наука — только человеку; значит, для объяснения последних надо искать причину, которая, так сказать, была бы специфична как раз для человека. Идеалисты пользовались этим, чтобы наводнить свои трактаты поповщиной — ссылками на бога, божественное откровение и т. п. Материалисты, как это мы видим на примере Ламеттри, апеллировали к социальному общению, воспитанию и т. п. Но это выглядело скорее как обращение к внешним причинам, нежели как попытка понять внутреннюю связь между памятью и научным мышлением с точки зрения процесса развития познания. Гоббс апеллировал к речи, но это выходило у него скорее не возвышением, подъемом, но падением, ибо ощущение и память у него — абсолютное знание, а наука — знание условное. Бесспорно, эти апелляции тогдашнего материализма к социальному общению и речи заслуживают огромного внимания со стороны исследователя проблемы отношения между памятью и мышлением, но все же этот материализм, именно потому, что он был еще метафизическим, механистическим материализмом, эту проблему разрешить не сумел. Ему не хватало диалектики.

Диалектический подход, правда, с ярко идеалистической точки зрения дает Гегель. То, что старая психология рассматривала как силы или способности души, которая таким образом является лишь агрегатом их, Гегель рассматривает как ступени саморазвития духа, его возвышения. Если речь идет о духе как таковом, «духе в его понятии», то таких ступеней в основном три: чувство, представление и мышление. Чувство («приятное или неприятное расположение духа») «представляет собой простую, но определенную аффекцию единичного субъекта, в которой еще не положено различие субъекта и содержания». Это «смутное брожение духа в себе» — очень неразвитое, но в то же время очень богатое состояние, и в чувстве содержится, правда в смутном виде, больше, чем сколько выступает на последующих ступенях развития.

«Впервые предметом обладают только в представлении». Первый этап здесь — созерцание. «Созерцание есть непосредственное представление, где определенные чувства превращены в оторванный от субъекта предмет, свободный от единичного субъекта и вместе с тем существующий для него». «В созерцании чувство становится объективным».

«Созерцание, перенесенное вовнутрь я, является не только образом, но становится представлением вообще. Воспринятое внутрь созерцание не соответствует вполне непосредственному созерцанию; оно освобождается от своей пространственной и временной зависимости и изымается из нее. Оно представляет собой снятое, т. е. и несущее, и сохраненное наличное бытие... Снятие особого времени созерцания делает его постоянным, снятие особого пространства делает его всеместным. Далее, конкретное созерцание сохраняется в своих многообразных определениях или в своем единстве, но вместе с тем оно освобождается от пут своей единичности».

Гегель различает три основные ступени представления — воспоминание, воображение и память. «Как вспомянутое или сделанное всеобщим созерцание, представление относится к непосредственному ощущению, подобно тому как постоянное и всеобщее относится к единичному». Воспоминание сводится к тому, что единичное созерцание, данное сейчас, подводится под созерцание, сделанное уже всеобщим, т. е. под представление. «Благодаря данному сейчас созерцанию или представлению в воспоминании возникает образ предшествовавшего ему, которое было таким же, как теперешнее. Это предшествовавшее является постоянным и всеобщим; под него я подвожу теперешнее единичное созерцание». Чем развитее человек, тем более живет не непосредственным созерцанием, а воспоминанием, даже и в актах созерцания, так что он редко встречает совершенно новое; скорее субстанциональное содержание большинства новых идей ему уже известно. Точно так же образованный человек удовлетворяется преимущественно своими образами и редко чувствует потребность в непосредственном созерцании. Наоборот, любопытный народ вечно бежит туда, где можно поглазеть на что-либо.