Виктор Широков - Иглы мглы

• Название: Иглы мглы
• Автор: Виктор Широков
• Издательство: Голос-Пресс
• Жанр: Поэзия
• Год: 2003
• ISBN: 5-7117-0390-0

В книгу Виктора Широкова вошли лучшие стихотворения из его одиннадцати сборников, начиная с 1974 г., а также эссе Новеллы Матвеевой о лирике В. Широкова.

---

1995

* * *

О, Боже, мне прости витийство!
Молю: спаси и сохрани…
Душе грозит самоубийство
бесцельно прожигаю дни.
Не мыслю, только существую,
в погоне жалкой за куском…
Но как я выбрал жизнь такую,
страстями высшими влеком?
Как незаметно спился, сбился
на стоптанную колею,
и каплей в лужу тихо влился,
забыв назначенность свою?.
Но есть, есть пламя под золою,
рука усталая тверда,
я верю, что отрину злое
и вспыхнет новая звезда.

26 февраля ПРАВИЛО ТОЙНБИ

Что рассуждать о подлинном и мнимом,
я вряд ли с ходу истину найду;
в раю мечи шлифуют серафимы
и серу черти лихо жгут в аду.
Движение предполагает тормоз,
на вызов полагается ответ,
и, как любовники в пресытившихся позах,
переплетаются всевечно тьма и свет.
Остолбенев в божественном наитье,
сквозь время слышу приглушенный плач;
есть правило в общественном развитье:
завоевателю наследует палач.

13 марта ИЗ МАЛЕЕВСКОЙ ТЕТРАДИ ОДА НА РАБСТВО

Рабство начинается с богатства,
с жажды обладания, с того,
чем необходимо восторгаться,
с многого, и все же с одного
жалкого-могучего инстинкта
жертвой быть, а значит, палачом
собственным, с желания гостинца,
с нежеланья думать что почем…
Рабство начинается с рожденья,
с неуменья властно брать себе
все на свете в виде угощенья,
с ласковой покорности судьбе,
с долгого-предолгого взросленья,
с медленного опыта ума,
с радостно-тупого умиленья,
что вся жизнь — история сама.
Рабство не кончается со смертью,
с трупом, заколоченным во гроб,
с глухо-похоронной коловертью,
с насыпью, похожею на горб,
с трогательно-нежной панихидой,
с грубыми притворствами толпы,
с ясной неизбежностью планиды
и сплошной затертостью тропы.
Рабство не кончается с утратой
жизненно-необходимых сил,
слома чувств, искрившихся когда-то,
и потери всех, кого любил;
с самого последнего мгновенья
впада в бесконечно-длинный сон,
с обморока страшного паденья
есть надежда, что и ты спасен.
Что тогда воистину свобода:
плен незнанья или знанья тлен?
Почему все резче год от года
ветер всевозможных перемен?
И не ясный ли пример дарован
в дни былые страждущим Христом,
что воскрес, любя, для казни новой,
стал свободным, умерев рабом?

29 июля РОЛЬ

От короля до моли,
хоть зрячи, всё — слепы,
мы все играем роли
по милости судьбы.
Приманка ли, обманка
трепещет на ветру,
и сладко жжется ранка,
живая поутру.
А вечером поглубже
уйдя в чужую тень,
подумай-ка получше,
чем встретить новый день.
И прошептав неслышно
два слога, как пароль,
душою ты продышишь
к утру другую роль.

29 июля * * *

В душе — предвестие разлуки. Скрежещет время-маховик. Рябина заломила руки, прощаясь с летом в этот миг. А как восторженно и пьяно она могла еще вчера сыграть на лунном фортепьяно твист, рок-н-ролл, et cetera… Сегодня подурнели листья. С осенним возрастом в борьбе ее доверчивые кисти опять протянуты к тебе. Взрывает цепь ассоциаций любви неодолимый пласт, и ты не можешь отказаться от этих торопливых ласк.

31 июля * * *

Лес переполнен чертовщиной.
Грибами. Ягодой. Орехами.
Ты — женщина, а я — мужчина.
Вот и приехали.
Еще сидим на чемоданах
и дурью маемся.
А лес бушует без обмана
и не ломается.
Он ждет нас каждую минуту,
заманивая всеми тропками,
чтоб сделать сильным лилипута
и смелой — робкую.

31 июля КОРА

Поглажу дерево рукою,
почувствую через кору
движенье встречное, такое,
чему и слов не подберу.
Оно без рук меня обнимет,
оно без голоса шепнет,
и все печали отодвинет,
как будто главное поймет.
Не нужно зряшное мусолить,
любовь переживет века.
Кора шершавая, в мозолях,
как будто бабушки рука.

31 июля * * *

Пейзаж подмосковный обычен:
березы, осины, дубы.
И что ты, художник, набычен,
неужто страшишься судьбы?
От времени сточены зубы
и десны — растертые в кровь.
А все-таки мы — однолюбы,
ты веришь в такую любовь?
В любовь к неказистой отчизне,
какая с годами сильней,
которая больше всей жизни,
ведь жизнью обязаны ей.
И этот пейзаж подмосковный,
такой заурядный пейзаж
до слез прошибает невольно
и требует взять карандаш.
Запомни, запомни, запомни:
березы, осины, дубы…
Ведь это воистину корни
твоей невеликой судьбы.

31 июля ОДА НА СОВЕСТЬ

До чего скрипучие полы, расскрипелись пьяно половицы. Да уж, не продать из-под полы, сбрасывая лихо рукавицы, совесть. Незаметно. Воровски. Упиваясь собственным всезнайством. Чтобы позже, мучась от тоски, распроститься с нажитым хозяйством. С нажитым богатством. Ничего человек не унесет с собою. Одного себя лишь, одного. Почему же все берет он с бою? Почему не думает о том, что он наг приходит, наг уходит, вечно скарбом набивает дом и скорбит при нищенском доходе? Но занозы совести остры, не спасут любые рукавицы. Ни рубанки и ни топоры гладко не затешут половицы. Не утешат, не утишут зуд совести, мук нравственных, коллизий вечных и от судей не спасут ни при соц., ни при капитализме.

31 июля ОДА НА НАДЕЖДУ

Мне нравится погода без всяческих невзгод, такое время года, когда душа поет. Ликует неба просинь, бликует солнце в глаз… Малеевская осень сегодня началась. Деревья не понуро повдоль дорог стоят, и мощные фигуры писателей хранят. От дождика и града, и всяческих невзгод. Ведь высшая награда, когда душа поет. Когда такое время, когда такая явь. Ты только ногу в стремя попробуй не поставь. Страна, как конь, несется на западный манер и сесть на иноходца сейчас дурной пример. Ликуйте, инвалиды! Ликуйте, дураки! Стремиться в индивиды сегодня не с руки. Аж в воздухе витает особенный миазм, который вызывает наш кап. энтузиазм. Хотели перемены, шептали как пароль, так жмите в бизнесмены, скорей входите в роль! Друг другу продавайте потертые штаны, ведь вы при этом, знайте, надежда всей страны. А что при этом самом одни штаны на всех — молчать… Не имут сраму взалкавшие успех. А что при этом самом все больше алкашей — молчать… Не имут сраму наследники вождей. И все-таки погода сегодня хороша, и радостно природе ответствует душа. И все-таки надеясь на счастия залог, я этою идеей закончу монолог.

1 августа ОДА НА СОСЕДСТВО

Мои соседи — простые люди.
Они — не писатели, а читатели.
Они любовные романы любят,
а стихи посылают к чертовой матери.
Они не верят пестрым газетам
и очень редко — новым вождям.
Им бы теплые ватерклозеты
и хороший зонтик к осенним дождям.
Мои соседи получают зарплату,
кстати, очень маленькую, если назвать.
Их мучения Понтию Пилату
и не снились, когда приходится покупать.
Когда приходится заходить в магазины,
на базар или вдруг толкнуться в ларьки,
оказывается: деньги не из резины,
и огорчения бывают горьки.
Мои соседи — не самоубийцы,
они успокаивают сами себя
и снова, Боже, такие тупицы,
тупо кино по TV следят.
И никто им никогда не поможет,
только проповедник помашет рукой…
Года за годами — одно и то же.
Я восхищен ими. Я и сам такой.

1 августа * * *

Летит со всех московских колоколен
неугомонный звон на сто колен:
рожденный пленным выбирать не волен,
рожденный вольным не приемлет плен.

4 августа ДАТЫ

В 15 лет — восторг, с самим собою торг, мечта: скорее стать нобелиатом; вот только — по стихам иль все же — по трудам, в которых расщеплен весь мир, как атом? А в 22 уже женат, хотя в душе по-прежнему свободен, как стихия. И в 27 избит не той судьбой, а быт, какой еще бывает быт в России… А в 30 — суета, компания не та и в голове лишь книги или бабы. Дожить до 40, надеясь, что строка останется в истории хотя бы. И снова в 50 одни долги висят, как впившиеся намертво пиявки. Быть может, в 60 издаст Гослитиздат твои двадцатилетние заявки. И если повезет, то в 70 народ тебя на четверть, может быть, узнает. А в 80 — мрак и снова всех собак повесит на тебя печать родная. И гробовой плитой предстанет шрифт литой, и позабудут разом псевдонимы. Весь твой восторг, наив, даст Бог, сдадут в архив и аспирантки будут бегать мимо. Столетний юбилей вдруг званья "соловей поэзии российской" удостоит и лет через 500 случайно идиот тебя прочтет и матерком покроет. А ты не повернешь, не опровергнешь ложь, хоть истина тебе необходима… Так вот она, судьба, поэзии раба и рифм неповторимых господина. Зачем же вновь и вновь взрывается любовь к созвучиям и мучатся подростки, и снова лавр цветет, и новый идиот блаженно рвет его на перекрестке?

5 августа * * *

Одна любовь из чувств священна
к Отчизне, главной из свобод.
Как капля в море опущенна,
я растворен в тебе, народ.

Малеевка, 5 августа КТО ВИНОВАТ

Век близится к закату.
Чудовищный закат.
Кто в этом виноваты?
Никто не виноват.
Тесно пальто на вате.
Рукав коротковат.
Портные виноваты?
Никто не виноват.
Палач хрипит в кровати.
Для дела староват.
Что, жертвы виноваты?
Никто не виноват.
Россия, моя мати,
спаситель твой распят.
Евреи виноваты?
Никто не виноват.
Лишь я с лицом помятым,
с зарубками расплат,
почти не виноватый,
всех больше виноват.

23 августа РУИНЫ

Мы красотой хранимы. Спасет нас красота. Воздушные руины, вы — райские врата. Влекомые надеждой, пусть и в конце пути, эстеты и невежды хотят сюда войти. А если небо плачет, просвета в тучах нет, то это все же значит, что где-то спрятан свет. Он темноту раздвинет, отринет кипень вод, и радуга обнимет собою небосвод. Ведь каждая опора воздушного моста есть продолженье спора: нужна ли красота? Лишь благодать Господня и вечности игра — опора для Сегодня меж Завтра и Вчера. Воздушные руины, вы — райские врата. Мы красотой хранимы, спасет нас красота.

23 августа РАНДЕВУ

Вести с West'a. На West'e — весталки. Даже благовест: Благо-West?.. Почему-то мне все-таки жалко отваливших на Запад невест. Почему-то желаю им счастья. Даже если подует норд-ост. Слишком часто, да-да, слишком часто выбивали нас в полный рост. Гунны. Шведы. Татаро-монголы. Немцы-рыцари. Вся пся-крев. Мы спрягали родные глаголы, чтоб потом победить королев. И когда мне твердят, вестимо, мол, инвесторы сделают best, то, поверьте, невыносимо нам от бестий жаждать торжеств. Есть известнейший жест, между прочим, и в известном смысле мужской, всем, до сласти чужой охочим, обещая конец лихой. Завсегда в годину лихую, напрягаясь из всех своих сил, наш народ доверял, рискуя, лишь себе и льгот не просил. Ни гум. помощи. Ни подачки. Ни валюты какой взаймы. И князья не строили дачки и водярой не мыли умы. Ох, и смутное нынче время! Самозванцы в большой чести. Где ты, Муромец?! Ногу — в стремя. И — страну начинай мести. Не из мести. И тоже не спьяну. Поработай, усы закусив. Чтоб потом молодым боянам славу петь тебе на Руси. Чтоб прошло сказанье-известье всю родную страну насквозь. Ну, а гостя и с Ost'a, и с West'a примем ласково, как повелось. Подадим ему меда-пива жбан серебряный, ендову… И на этом весьма красиво кончим славное рандеву.

13 сентября * * *

Вновь осень на зиму меняя,
засыпав листьями овраг,
погода ясная, сухая
нам обещает много благ.
Багрянец ныне явлен всюду,
как зноя летнего венец,
чтоб в чувства не вносить остуду,
чтоб не утишить жар сердец.
И как последняя новинка,
как супер-шлягер чумовой,
поет гусиная волынка
над облысевшей головой.

23 октября, Пермь * * *

Среди такого снега я много лет не жил: он ливнем падал с неба, шептал и ворожил. Среди его кудели как в детстве я пропал. Дыханием метели он душу обжигал. Неспешная починка латала механизм, и каждая снежинка крепила организм. Здесь рифмовался с веком изгиб моей судьбы, здесь снежным человеком воистину я был. И звон колес трамвайных летел как стук телег, и был необычайно прекрасен пермский снег.

3 — 5 декабря

1996