Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.

• Название: Веселое горе — любовь.
• Автор: Марк Гроссман
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1966

Марку Соломоновичу Гроссману в 1967 году исполняется пятьдесят лет. Из них 35 лет отдано литературе.

Писатель прошел большой жизненный путь. За его спиной участие в Великой Отечественной войне, многие годы, прожитые за полярным кругом, в Средней Азии, в горах Урала и Кавказа.

Перед его глазами прошли многие человеческие судьбы; они и легли в основу таких книг, как «Птица-радость», «Сердце турмана», «Живи влюблен» и др. (а их более двадцати, изданных общим тиражом почти в миллион экземпляров у нас и за границей).

Сборник «Веселое горе — любовь» — это книга о любви и верности. О любви к Родине и женщине-матери, к любимой, родной природе, цветам и птицам — ко всему, чем живет человек нашего общества.

---

Через некоторое время вы уже снова слышите Ванькино контральто. Барыга кому-то пространно рассказывает, как он долгие годы «выбивал» свою породу, скрещивая редких заморских голубей. Ванькины слушатели посмеиваются или морщатся от этого безбрежного вранья.

Но вдруг Филон бледнеет, вскакивает и кидается в самую гущу голубинки. Вот он догнал мальчонку в непомерно большом картузе, сползающем на глаза, и цепко хватает парнишку за плечи.

— Покажи.

Мальчик вручает Ваньке птицу.

— Ерунда! — презрительно говорит барыга, дотошно осмотрев голубя. — Сколько?

Услышав ответ, Ванька всплескивает руками. Его глаза, рот, даже, кажется, нос изображают неподдельный ужас:

— Рубль — за это?!

— Ну, да — рубль. Он и больше стоит, только мне деньги быстро нужны.

— Тридцать копеек, — ледяным тоном говорит Ванька. — Больше не могу. С помарками голубь.

— Где же тут помарки? — удивляется продавец.

— А вот тут, — тыкает барыга наугад.

Мальчонка молча забирает птицу и уходит.

Ванька догоняет мальчишку, кладет ему на плечо тяжелую руку и говорит жалким, свинячьим голосом:

— Разорил ты меня совсем, мальчик! Раздел донага. Вот тебе пятьдесят копеек.

Посадив новую птицу в свой ящик, Ванька тут же без всякого зазрения совести начинает торговать ею.

— Дешевка, граждане! — кричит он на всю голубинку. — Желтый из-под Москвы. Три целковых. Берите, грабьте Ваньку Филона.

Ведра, ушаты и бадьи презрения окатывают Ваньку с головы до ног. Особенно любит над ним поизмываться старик Карабанов. Делает он это с величайшей вежливостью, от которой у Ваньки начинают трястись губы и мокнуть лоб.

— Это у тебя помесь вороны с мотоциклом? — ласково справляется старик. — Очень хорошо. Мне нужен мотоцикл. Беру.

Дед Михаил с серьезным видом лезет в карман, но внезапно изображает глубокое смятение:

— Погоди, а где у него запасные бачки с бензином?

Ванька Филон дурацки хлопает глазами, пытается сложить губы в улыбку:

— Очень прекрасная шутка...

— Какое там «шутка»! — гневается старик. — Зачем мне мотоцикл без бензина?!

Филон не находит правильного ключа к разговору и слабо сопротивляется:

— Дак это ж не мотоцикл, это ж голубь, Михайло Кузьмич.

— Как не мотоцикл?! — свирепо раздувает усы Карабанов. — Шура, поди-ка сюда!

«Шура», которому уже давно за пятьдесят, вывинчивается из толпы и устремляется к Карабанову.

— Это что будет, Шура? — спрашивает его Карабанов. — Мотоцикл или не мотоцикл?

— Сейчас посмотрю... — Подошедший достает из чехла железные очки, медленно надевает их на нос и долго разглядывает птицу.

— Ну да — мотоцикл, — без тени улыбки говорит он. — А то кто ж еще?

Ванька Филон неприятен и опасен, как заразная болезнь. И с болезнью этой голубинка борется самыми решительными средствами.

Вот кто-то из стариков заметил, что вихрастый мальчик в тельняшке покупает и тут же продает птиц, наживая на этих операциях пятак или гривенник.

Кто-нибудь подзывает мальца к себе, вежливо берет у него голубя, передает соседу. Потом мягко пригибает голову мальчишки к своему уху и трясет ее.

Послушает, потрясет и опять слушает.

— Ну, что? — интересуются голубятники. — Есть у него что-нибудь в голове, Андрей Иваныч? Или не слышно ничего?

— Маленько есть, — неуверенно сообщает Андрей Иваныч. — Но, может, это медяки у него там стучат. Надо еще потрясти.

Пока Андрей Иваныч или Сидор Михалыч вытрясают из юного торговца интерес к спекуляции, кто-нибудь громко говорит, чтобы слышал Ванька Филон:

— Сколько тебе лет, мальчик? Ну, вот видишь: тринадцать. А мозги у тебя старые и ржавые, как у капиталиста. Откуда бы это? Не от Ваньки ли Филона, а? Ванька — пропащий человек, мальчик, его совесть бумажный рубль стоит. Вот ты обернись и погляди на него, на жадного дурака. Он же не любит голубей, ему барыш нужен, Ваньке. А ты обожаешь птицу. Так ведь? А тоже — в капиталисты лезешь...

Мальчишка давно уже шмыгает носом, готов провалиться сквозь землю, и можете быть уверены, что он никогда больше не станет наживать капитал.

А Ванька Филон морщится, смотрит вперед невидящими глазами, нервно лузгает семечки. Он делает вид, что слова старика его не касаются. Но все понимают — барыга только пытается играть свою жалкую роль.

К обеду голубинка расходится, но Ванька торчит посреди базара, жадно поглядывает по сторонам: хоть бы покупателя бог принес.

Покупателя нет. Люди обходят Ваньку Филона, не стесняясь, говорят ему обидное, смеются. А он, сгорбясь, стоит над своим ящиком, человек, который никого не любит и которого все ненавидят.

ЧУЖИЕ ЛЮДИ

Есть дураки безобидные. Это, случается, даже терпимые люди. Они, открыв рот, слушают всякие слова, охотно кивают головой, невпопад соглашаются с каждой мыслью, спешат услужить и правому, и виноватому.

Но есть злые дураки.

Главная коренная черта злого дурака — непомерное самодовольство. Как все дураки, он скуп на мысли, но с неколебимой уверенностью изрекает истины, которым цена — медная деньга.

Возражения и чужие несходные слова такому дураку кажутся — самое малое — посягательством на его личность.

Пашка Кузьмин — злой дурак. Вероятно, поэтому его никто не зовет Павлом Гурьянычем, как и надлежит называть человека, которому за пятьдесят.

Маленький, корявый, он низко носит на плечах неподвижную черепашью голову. Узкие рыжие глаза Пашки постоянно наполнены беспокойством и в любое мгновенье готовы задымить злым огоньком.

Увидев, что кто-нибудь из завсегдатаев голубинки купил птицу, Пашка кривится и облизывает тонкие серые губы:

— Гал-лубятник тожжа! Чего взял?!

— Ну, бантовый, — неохотно откликается покупатель. — Нужен мне — и взял.

— Ххех! Бантовый! — пожимает плечиками Пашка. — Ты приди глядеть на бантовых к Кузьмину. Он тебе покажет, какой есть голубь!

Через несколько минут высокий, дрожащий от негодования голос Кузьмина слышится уже в другом конце голубинки. Пашка тычет локтем в бок невысокому старичку с голым черепом и невесомой прозрачной бородой и кричит на весь базар:

— Ить врешь! Ты Павла Кузьмина на мякине не спутаешь!

— А что мне тебя путать, — убирая Пашкин локоть, отвечает старичок. — Шли мои почтовые триста верст. Это все знают.

— Все! — хихикает Пашка. — Ты их, которые все, небось, водкой поил.

Старичок начинает сердиться:

— Ну, чего ты на меня взморщился? Сам не пью и других не пою.

— Ты-то?! — удивляется Пашка, не только лицом, но, кажется, и телом выражая ехидную усмешку. — Это верно, как сто баб нашептали.

— Конечно, не пьет, отстань, — говорит кто-нибудь из стариков Пашке. — И не путайся под ногами.

— От того и слышу, — цедит Пашка сквозь зубы явную глупость. Он не может допустить, чтоб последнее слово осталось за другими.

Устав от крика и разговоров, Кузьмин наконец подходит к своему садку и начинает торговать. Собственно, никакой торговлей он не занимается, хотя его садок полон голубей. Пашка и в этом случае просто подкармливает свое самодовольство.

Его садок, покрытый тряпицей, стоит на самом видном месте. Пашка торжественно снимает с ящика тряпку, свертывает и кладет ее в карман. Затем он циркулем раздвигает ноги и с отсутствующим видом начинает разглядывать небо.

Но это — опять поза. Глаза на его малоподвижной голове внимательно следят за всем, что делается на базаре.

В садке у Пашки жмутся друг к другу странные птицы. Чем меньше они сходны с голубями, тем торжественнее выражение на Пашкиной физиономии.

Какой-то мальчишка, округлив глаза от изумления, рассматривает в садке двух жалких пичуг глиняного цвета. Они печально держат головки на тонких слабых шеях и безучастно глядят вокруг.

— Проходи, — не поворачивая головы, говорит Пашка. — Не по карману тебе.

— Это что ж за голуби? — не то удивляясь, не то с состраданием справляется юный любитель птицы.

Пашка отвечает громко, чтоб слышал базар:

— Ххех! Темнота! Иль не видишь: японцы. Двенадцать пара. В долг не даю.

— Сколько? — пятится ошеломленный мальчишка.

Пашка брезгливо машет рукой:

— Сгинь, дай место настоящему человеку.

Еще в садке у Кузьмина сидят крошечные лупоглазые птицы, которых Пашка выдает за бельгийских почтарей, и огромные дикие сизаки. Этих хозяин аттестует драконами и утверждает, что меньше полета взять за них не может.

Никто Пашкиных голубей, разумеется, не покупает. Он это отлично знает и таскает сюда своих бедных птиц единственно ради тщеславия. Пусть все видят, какова птица у Павла Кузьмина!

Все и видят это. Но еще явственнее бросается в глаза людям сам Кузьмин. Каждому ясно: для него птица, или, скажем, собаки, или лоток со старьем на толкучке — все едино. Лишь бы попетушиться и убить время.