Артур Филлипс - Ангелика

• Название: Ангелика
• Автор: Артур Филлипс
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-21850-9

1880-е, Лондон. Дом Бартонов на грани коллапса. Хрупкой и впечатлительной Констанс Бартон видится призрак, посягающий на ее дочь. Бывшему военному врачу, недоучившемуся медику Джозефу Бартону видится своеволие и нарастающее безумие жены, коя потакает собственной истеричности. Четырехлетней Ангелике видятся детские фантазии, непостижимость и простота взрослых. Итак, что за фантом угрожает невинному ребенку?

Историю о привидении в доме Бартонов рассказывают — каждый по-своему — четыре персонажа этой страшной сказки. И, тем не менее, трагедия неизъяснима, а все те, кто безнадежно запутался в этом повседневном непостижимом кошмаре, обречен искать ответы в одиночестве. Вивисекция, спиритуализм, зарождение психоанализа, «семейные ценности» в викторианском изводе и, наконец, безнадежные поиски истины — в гипнотическом романе Артура Филлипса «Ангелика» не будет прямых ответов, не будет однозначной разгадки и не обещается истина, если эту истину не найдет читатель. И даже тогда разгадка отнюдь не абсолютна.

---

И вот пала ночь, и накатил туман: вначале до лодыжек, затем по глаза. Неужели именно этой ночью он оступается, попадая в Темзу либо в руки головорезов, карманников, трупокрадов? Не сегодня; я никогда в это не верила, как и Гарри. Что тогда — актеры-наемники? Третий опроверг эту возможность.

Бросается ли он с моста, в прибрежный перегной, в логовище львов в зоопарке? Уходит ли от семьи, именно этой ночью, ждет в темнейшей ночи первого поезда, корабля в Кале? Вряд ли. Его жену поместили под особый присмотр, дабы она предалась оздоровительному отдыху, дочь и дом оказались в его руках, завтра он рассчитает Нору и начнет жизнь заново — как мужчина.

— Предполагайте, дорогая моя! — наставляли вы меня уверенно и нетерпеливо и облизывали губы в предвкушении ответов на мои загадки. — Всякое ваше предположение способно явить нам образы, сокрытые под пленкой сознания.

Вечный охотник за сокрытыми во мне образами. Хорошо же, сэр, вот мое предположение, ни единым намеком не обязанное ни Норе, ни Гарри, ни Майлзу, ни Третьему, ни Энн, ни моей матери.

Он старался затеряться, но потерпел неудачу, вперял свой взор в Темзу, Тауэр и женщин, что торговали собой, зажимал уши, дабы не слышать нараставшие вопли отчаяния, кои, чудилось ему, доносились из его дома.

Он страстно желал ринуться назад и спасти ее от сильных мужчин, что заталкивали ее тело в ожидающий экипаж. Однако же он принудил себя оставаться в стороне, сражаясь (жжение в глазах, бесполезные кулаки) с желанием освободить ее, пока прилив этого желания резко не пошел на спад. Осознав, что Майлз наконец подал знак доверенным лицам и проследил за тем, как ее связывают, осознав, что его ждет дом без Констанс, Джозеф внезапно не смог заставить себя вернуться и часами бродил в ошеломлении, позабыв о времени, противясь соблазну обновленного дома, размышляя вслух, пиная крыс, наблюдая за дождем, что полнил лужи крошечны ми белыми взрывами, и, к собственному удивлению, замер, ссутулившись, у двери возрожденного и очищенного жилища, и расшитыми дождевым бисером кулаками утопил ключ в родном замке, и взошел по лестнице в холодную постель.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ АНГЕЛИКА БАРТОН

— А КОГДА ОН ВЕРНЕТСЯ?

— Однажды. Возможно. Спустя какое-то время.

С папочками это бывает. Пока что, я полагаю, нам следует привыкать к его отсутствию. Я не думаю, что тебе придется трудно без него. Я буду тебе другом, если ты того захочешь. Я могу замечательно содействовать тебе во всем, что относится к маленькой Принцессе Тюльпанов, могу петь песенки, рассказывать сказки. Тебе все это нравится?

Я очень скоро полюбила мою миссис Монтегю, мою тетушку Энн, как вторую и куда более занимательную родительницу; это ее качество особенно проявилось в первые недели, когда она учила нас жить без папочки, разговаривать и вести себя без мысли о его безмолвном осуждении или безрадостной похвале. И, что еще практичнее, она приготовляла мою мать и меня к странному миру, что приближался к нашим дверям.

— Его сослуживцы навестят этот дом, дабы справиться о вашем здравии и запросить у вас объяснений, коими никто из нас не располагает, а также — и это главное — увериться в вашей зримой тревоге за странствующего мужа. — Энн засмеялась. — Да, невзирая на ваши невзгоды, они станут требовать от вас утешить их, доказать им, что их супруги будут ждать их, если однажды они решат исчезнуть. Вы способны на это, дорогуша?

Неделями, что последовали за отбытием папочки, я ощущала себя весьма важной персоной, ибо множество мужчин желало, дабы я уделила им минутку и усладила их речами. Папочкино исчезновение преобразило и вознесло меня, а миссис Монтегю стала моей верной фрейлиной (если я по-прежнему была принцессой) либо костюмером (если я уже становилась актрисой). Она помогала мне находить слова для этих царедворцев, этих статистов в нашей семейной драме.

— Куда, по вашему мнению, удалился ваш папа? — вопрошал весьма импозантный человек со спокойным голосом и плебейским выговором, уже уплатив мне дань в виде россыпи ярко-розовых леденцов.

— Он улетел с ангелами, — говорила я, — коих послала за ним Принцесса Тюльпанов.

Этот ответ я дала миссис Монтегю, когда она спросила меня о том же самом несколькими днями ранее.

Она безмолвно размышляла над моим ответом какое-то время и в конце концов вынесла свой вердикт:

— Я думаю, это прелестный и весьма безупречный ответ, дитя мое.

Я помню наслаждение от этой просроченной похвалы, от в высшей степени зрелого одобрения моих слов; разумеется, я не уставала отвечать схожим образом всякому взрослому, что без конца задавал мне наиболее часто повторявшийся вопрос. Менялась лишь интонация, прибавлявшая к тому или иному слову легкое замешательство.

— В самом деле? — спрашивал женоподобный рыжеволосый мужчина, даря новые сладости. — Ты видела, как он улетал вместе с ними?

— О нет, сэр. Но он приходит ко мне. Ангелы привозят его посмотреть на меня и поцеловать меня на ночь.

Это он рассказал мне, как все было.

— Как ты думаешь, твой папа был очень печален? — спрашивал доктор Майлз, и еще больше сладостей прилипало к его распухавшей ладони; я хватала их, вздымая кожу доктора крошечными холмиками. Его древняя плоть была полупрозрачной и желтой, под ней по синим каналам резво бежала кровь. Он напоминал картинку, виденную мной в папочкиной книге: череп с глазами и мышцами, левая половина коего закрыта кожей.

— Он был очень печален, лишь когда я озорничала, сэр. Вы думаете, он ушел из-за меня?

Мысль о том, что это я могла вынудить его уйти, меня печалила. Когда я выглядела опечаленной, эти мужчины начинали вести себя удивительным образом.

За недели после отбытия моего отца я съела великую прорву сладостей. Я ощущала некую связь между его отсутствием и моими растущими запасами сладкого, но чем были мои сокровища — возмещением, наградой, взяткой, — я не могу сказать с уверенностью по сей день. Тем не менее я была убеждена в том, что по качеству предлагаемых сластей могу судить об уме или глупости визитера. Схожим образом одна моя знакомая недавно похвалялась тем, что ее ребенок, мальчик шести лет, наделен замечательной чувствительностью, ибо его первая реакция на взрослого безошибочна, и даже в тех случаях, когда мать ранее сделала о человеке свои выводы, она не мешкая соглашается с мальчиком, обладающим волшебной способностью взломать тайники души за считанные минуты детского общения. Я слышу такие утверждения постоянно. Думаю, это распространенное заблуждение — считать, будто дети видят мир и его властителей насквозь. Вера в чистое сердце и беспорочный глаз ребенка есть злокачественный признак того, что наш мир перекосило: взрослые безропотно теряют уверенность в себе. Вскоре мы призовем детей давать показания в судебных палатах, позволим по их наитию надевать черные колпаки. Верьте мне, кто зарабатывает на жизнь притворством, когда я сообщаю простую истину: дети воображают за отдельной чертой или событием полнокровный характер: носатая дама — ведьма, выбранивший меня мужчина — жестокосерд. Достаточно скоро мир населяется сообразно с детским нравом. Боязливый ребенок заполняет мир взрослыми, что несут угрозу; доверчивый — устроителями сказочных приключений. Легковерные родители в свой черед приноравливают действительность, изгоняя друзей и привечая чужаков по прихоти своих ангелочков.

Хуже того, неповеренные воспоминания о собственном детстве убеждают нас в том, что мудрые дети, коих мы встречаем на своем пути, не могут ошибаться, ведь мы помним взрослых, коих мы знали, в расцветках, что может измыслить лишь ребенок: девы сверхчеловеческой силы, способные во мраке ночи вынести труп и избавиться от него без посторонней помощи; развратные, хмельные стекольщики; славные толстые женщины, бьющиеся с призраками; невнятно припоминаемые отцы, наблюдаемые из окна верхнего этажа, бредущие прочь из дома со слезами на глазах. Мы всматриваемся в ушедшую даль, очарованные характерами, кои нами же созданы, и в свой черед доверяем собственным детям, выдающим описания подобных карикатур. Они же в свой черед взрослеют, уверившись в своей правоте, и так далее.

— Я люблю папочку.

— И он тебя любит, дорогая моя девочка, я нимало в этом не сомневаюсь.

— Это правда. Значит, однажды мы поженимся.

Помню ли я, как говорила эти слова хрупкой и ревнивой матери? Да. И того более, я помню, как она смеялась надо мной — не смехом матери, восхищенной бестолковостью дочери, но презрительным смехом соперницы, коя добилась временного, чреватого опасностями превосходства. Однако же едва я это записываю, как убеждаюсь, что воспоминание невозможно, ибо в то время я не была способна на такое сравнение. Мне было всего четыре года; что я могла знать о соперничестве и презрении? Думаю, куда вероятнее, что в моей памяти смех ее был перекроен по новому лекалу, дабы соответствовать роли, кою мать тогда не играла; эту ее роль я осознала позже и в других ситуациях. Реальность инъецирует память воспоследовавшим благоразумием. Таково вероломство пути, в каковой вы отправили меня столь бездумно, вручив лишь невесомые посулы ясности и истины.