Виктор Жирмунский - Поэтика Александра Блока

• Название: Поэтика Александра Блока
• Автор: Виктор Жирмунский
• Издательство: Наука
• Жанр: Публицистика
• Год: 1977

---

Так, известное посвящение «К Музе», открывающее теперь третий том, впервые было напечатано в «Русской мысли» (1913, № 11) в составе девяти строф. В издании 1916 г. 2 перепечатано всего шесть строф. В издании 1921 г. 3 восстановлены две строфы; после слов: «Тот неяркий, пурпурово-серый И когда-то мной виденный круг» — читаем:

Зла, добра ли? — Ты вся — не отсюда.

Мудрено про тебя говорят:

Для иных ты — и Муза, и чудо.

Для меня ты — мученье и ад.

Я не знаю, зачем на рассвете,

В час, когда уже не было сил,

Не погиб я, но лик твой заметил

И твоих утешений просил?

Я хотел, чтоб мы были врагами…

В таком виде Блок обычно читал это стихотворение на публичных вечерах в 1919–1920 гг. Журнальная редакция, однако, имеет еще одну, заключительную строфу:

И доныне еще, безраздельно,

Овладевши душою на миг,

Он ее опьяняет бесцельно —

Твой неистовый, дивный твой лик.

Другое стихотворение, не менее известное, «О жизни, догоревшей в хоре…» насчитывает в первой журнальной редакции восемь строф. 4 Строфы IV и V отсутствуют в самой краткой редакции в издании 1916 г.; в предшествующих изданиях 5 отсутствует только строфа IV; в двух последних 6 обе строфы восстановлены, согласно журнальной редакции; после стихов: «Я пред тобою, на амвоне, Я — сумрак улиц городских» — читаем:

Со мной весна в твой храм вступила,

Она со мной обручена.

Я — голубой, как дым кадила,

Она — туманная весна.

И мы под сводом веем, веем,

Мы стелемся над алтарем,

Мы над народом чары деем

И Мэри светлую поем.

И девушки у темной двери…

В стихотворении «Русь» («Ты и во сне необычайна…») в издании 1916 г. пропущена строфа IX, присутствующая в первой журнальной редакции 7 и в четырех остальных изданиях сборника «Земля в снегу»:

И сам не понял, не измерил,

Кому я песни посвятил,

В какого бога страстно верил,

Какую девушку любил.

Интересный случай подобного же пропуска строфы в том же издании 1916 г. встречается в менее известном стихотворении, которое потому привожу целиком: 8

Там, в ночной завывающей стуже,

В поле звезд отыскал я кольцо.

Вот лицо возникает из кружев,

Возникает из кружев лицо.

Вот плывут ее вьюжные трели,

Звезды светлые шлейфом влача,

И взлетающий бубен метели,

Бубенцами призывно бренча.

С легким треском рассыпался веер, —

Разверзающий звездную месть,

Но в глазах, обращенных на север,

Мне холодному — жгучая весть…

И над мигом свивая покровы,

Вся окутана звездами вьюг,

Уплываешь ты в сумрак снеговый,

Мой от века загаданный друг.

Строфа III, исключенная в издании 1916 г., восстановлена в двух последних изданиях 9 в совершенно неожиданной редакции (рукописной? или журнальной?):

С легким треском рассыпался веер, —

Ах, что значит — не пить и не есть!

Такая же пропущенная строфа имеется в стихотворении «И я опять затих у ног…», причем и здесь издание 1916 г. дает наиболее краткую редакцию:

В хмельной и злой своей темнице

Заночевало, сердце, ты,

И тихие твои ресницы

Смежили снежные цветы.

Любопытно отметить те случаи, когда исключению подвергается первая или последняя строфа стихотворения, с композиционной точки зрения, казалось бы, наиболее существенная. Так, стихотворение «Ночь» («Маг, простерт над миром брений…») в самой краткой редакции имеет всего четыре строфы (издание 1916 г.). В предшествующих изданиях 10 стихотворение имело еще заключительную строфу:

Кто Ты, зельями ночными

Опоившая меня?

Кто Ты, Женственное Имя

В нимбе красного огня? —

которая восстановлена (по рукописи? или журнальной редакции?) в последних изданиях вместе со строфой вступительной:

Маг, простерт над миром брений,

В млечной ленте — голова.

Знаки поздних поколений —

Счастье дольнего волхва.

В некоторых случаях исключению подвергаются зачин или исход стихотворения, построенные по самостоятельному метрическому принципу и потому обособленные от остального стихотворения. Так, известное стихотворение, посвященное Андрею Белому («Так. Я знал. И ты задул…»), в первом издании «Стихов о Прекрасной Даме» 1905 г. и в издании 1912 г. имеет метрически самостоятельный зачин, который отсутствует в изданиях 1916 и 1918 гг. и восстановлен теперь в издании 1922 г.:

Так, Я знал, И ты задул

Яркий факел, изнывая

В дымной мгле.

В бездне — мрак, а в небе — гул.

Милый друг! Звезда иная

Нам открылась на земле.

Стихотворение, посвященное Н. Н. Волоховой («Я в дольний мир вошла, как в ложу…», имеет во всех изданиях, кроме издания 1916 г., метрически обособленную коду:

Взор мой — факел, к высям кинут,

Словно в небо опрокинут

Кубок темного вина!

Тонкий стан мой шелком схвачен.

Темный жребий нам назначен,

Люди! Я стройна!

Наконец, из стихотворения, посвященного Венеции, напечатанного полностью в «Русской мысли» и в третьей книге стихотворений (издание 1921 г.), в издании 1916 г. Блок печатает лишь среднее четверостишие, исключая метрически обособленное вступление (4 стиха) и окончание (6 стихов):

С ней уходил я в море,

С ней покидал я берег,

С нею я был далёко.

С нею — забыл я близких…

О, красный парус

В зеленой дали!

Черный стеклярус

На темной шали!

Идет от сумрачной обедни,

Нет в сердце крови…

Христос, уставший крест нести…

Адриатической любови —

Моей последней —

Прости, прости!

Не вдаваясь более подробно в историю изданий, о которой придется сказать в другом месте, можно подметить во всех приведенных примерах особую скупость и взыскательность поэта к своему творчеству в издании 1916 г. (самые краткие редакции) и окончательное восстановление более полных, первоначальных редакций в последнем издании 1922 г., которое возвращается с большей последовательностью к уже намеченной самим поэтом в издании 1912 г. исторической точке зрения по отношению к собственному творчеству. 12

Принятые Блоком приемы сокращения (и распространения) стихотворений путем простого исключения менее совершенных или потерявших для поэта значение строф дают существенные указания для понимания композиции его произведений. Как всегда, особенно показательно сравнение с поэтом иного стиля. Попробуйте выбросить строфу из стихотворения Ахматовой, заключающего развития повествовательного сюжета («Как велит простая учтивость…», «Звенела музыка в саду…», «В последний раз мы встретились тогда…») или отвлеченной мысли (разумеется, эмоционально окрашенной, например «Настоящую нежность не спутаешь…», «Как белый камень в глубине колодца…»): это разрушило бы все стихотворение, в котором каждая строфа незаменима, как звено в прагматической последовательности рассказа или логической последовательности мысли (хотя бы только кажущейся). Характерно, что стихи Ахматовой отличаются почти эпиграмматической краткостью и законченностью, причем последний стих обычно заключает отчетливое смысловое заострение основной темы (pointe). В противоположность этому стихотворения Блока в большинстве случаев лишены такого сюжетного остова и не обнаруживают также рационально-логической связи между композиционными элементами. В юношеских «Стихах о Прекрасной Даме», подвергавшихся особенно многочисленным сокращениям, стихотворение является неподвижным, не меняющимся, не развивающимся в какой-либо временной или логической последовательности эмоциональным единством, выражающим внутренне простую, единообразную музыкально-лирическую тему в иррациональном сочетании намеков и иносказаний. Несмотря на то что Блок впоследствии отошел от поэтической манеры своих ранних стихов, он сохранил пристрастие к иррациональной композиции, основанной преимущественно на единстве лирического настроения; пропущенная вступительная строфа стихотворения, посвященного Андрею Белому, или кода в стихотворении Н. Н. Во-лоховой, начало стихотворения «Ночь», все три строфы венецианского стихотворения являются примером иррациональной связи между композиционными элементами, допускающей пропуск одного из этих элементов без существенного ущерба для содержания стихотворения. Вместе с тем в дальнейших сборниках отчетливо выделяется типичный для романтической лирики принцип литании («Русь», «Незнакомка», «О жизни, догоревшей в хоре…», «К Музе» и многие другие стихотворения): отдельные строфы большого стихотворения, нередко связанные внешними приемами анафорического построения, как бы нанизываются на стержень однообразно нарастающего лирического волнения; при таком последовательном нагнетании эмоционального воздействия каждая отдельная строфа не является абсолютно необходимой, незаменимой на своем месте: она — только ступень в последовательном нарастании настроения.