Виктор Пронин - Не приходя в сознание

• Название: Не приходя в сознание
• Автор: Виктор Пронин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Детектив
• Год: 1984

Книга состоит из романа и двух повестей. В романе «И запела свирель человеческим голосом...» рассказывается о молодом человеке, оказавшемся замешанным в тяжком преступлении. Чем больше мы понимаем нравственную сущность преступника, тем более очевидным для нас становится его поражение. Действие повести «Тайфун» происходит в пассажирском поезде, занесенном снегом. В одном из вагонов едет опасный преступник, ограбивший кассу крупного магазина. Найти его, узнать, задержать — сложная задача. В документальной повести «Не приходя в сознание» главное — психологическая борьба, разоблачение не столько преступления, сколько внутреннего мира человека, совершившего это преступление.

---

Часы показывали девятнадцать сорок пять. А поезд на Тымовское отходит в двадцать один сорок пять. Можно ли допустить, что речь шла именно о времени отхода поезда? Куда еще можно было опоздать, если аэропорт закрыт, автомобильные дороги заметены, порт парализован? Нет, остается только вокзал.

И еще... Один из них сказал «успеет». Значит, речь шла о ком-то, кто в ограблении не участвовал, но на помощь которого они рассчитывали. Выходит, сами они скорее всего остались в городе. А в поезде, разумеется, должен ехать человек, не вызывающий никаких подозрений.

Левашов зябко поежился, вздохнул и вышел в коридор. Пора было что-то предпринимать.

Глава четвертая

Поезд выбился из графика с самого начала. Снежные заносы не позволяли набрать скорость, состав шел медленно, и даже в вагонах, казалось, слышался скрип снега под колесами. Через маленькие снежные бугорки легко можно было перешагнуть, но стальные колеса вязли.

Первый час пути у проводников всегда уходил на растопку печей. И они грохотали жестяными ведрами, совками, занимали друг у друга раскаленные угли и перебегали с ними из вагона в вагон, покрикивая на нерасторопных пассажиров. Все радовались скорому теплу, когда можно будет раздеться, вытянуться на полке и уснуть до утра.

Именно в первый час пути, такой неудобный и холодный, завязывались знакомства, исчезала отчужденность, которая еще на вокзале казалась естественной. Возникало ощущение, будто на время, то ли в шутку, то ли всерьез, люди начинали новую жизнь. В силу вступали новые законы — законы дороги. Они обязывали быть добрым и откровенным.

А еще ты немного гордишься тем, что глубокой ночью несешься по самому краю промерзшего острова. Ты смотришь на себя широко раскрытыми глазами родственников и друзей, оставшихся на большом уютном материке, и думаешь о том, что поезд опаздывает, что холодно, черт возьми, и что гостиница будет переполнена и тебя уложат в коридоре на раскладушке, а ночью, проснувшись от скрежета снега за стеной, ты будешь долго лежать без сна и блаженно улыбаться, зная, что утром тебе придется откидывать снег от подъезда, что потом опять где-нибудь занесет дороги, и командировка твоя продлится на неделю-вторую, а вернувшись в Южный, ты будешь в самых неожиданных местах встречать новых друзей, с которыми мерз в кузове грузовика, в вагоне поезда, в кабине вертолета, «голосовал» на причале, в аэропорту, на таежной дороге...

А между тем на острове встречаются люди, которые говорят о ненависти к этому краю, отнявшему у них здоровье, лучшие годы и что-то еще, очень ценное. Они верят, что ненавидят долгую зиму, бесконечные сопки, затянутое дымкой небо, летние туманы, обволакивающие чуть ли не весь белый свет, И наступает момент, когда кто-либо из них устраивает шумное прощание, а услышав рев самолета над головой, доверительно показывает билет на завтрашний рейс. А другие уезжают потихоньку, вроде бы случайно, или попросту не возвращаются из отпуска. Мол, обстоятельства сложились, мол, жена против, мол, здоровье...

Но проходит полгода. И по ночам, когда затихает все вокруг и становится слышен гул бурана да далеком острове, шум прибоя, течение тумана по сырым улочкам поселка, они пишут письма на остров. Неважно, приходил ли ответ, — эти письма отправляются самому себе.

И некоторые возвращаются — растерянные, не понимая, что с ними происходит, зачем они уезжали и почему вернулись. И только пришедшее спокойствие говорит о том, что все получилось как нужно, все правильно. Нельзя прожить здесь год, а потом вычеркнуть его из своей жизни. Даже уехав и оставшись на материке, со временем ты замечаешь, что этот год светится в твоем прошлом. И полузабытые разговоры, обычная поездка в сопки или по мокрому песку вдоль моря при отливе, прощальный взгляд из иллюминатора самолета на таежный поселок — все приобретает значение, а из воспоминаний об этом ты возвращаешься, как из тревожного сна.

Бригадир поезда Дроздов собирался поужинать, когда в дверь купе постучали. На столе были разложены колбаса, нарезанная тонкими кружочками, очищенное яйцо, стояла бутылка с «Горным воздухом». Бригадир посмотрел на вошедшего Левашова хмуро и нетерпеливо.

— Поговорить надо, — сказал Левашов, задвигая за собой дверь.

— Прям счас? Сию минуту?

Левашов показал удостоверение.

— Вон оно что, — протянул Дроздов. — Что-нибудь случилось? — Он настороженно глянул на Левашова.

— Пока нет. Извините, как вас зовут?

— Дроздов. Федор Васильевич Дроздов.

— Вы постоянно на этом рейсе?

— Да... Уж лет восемь... Сначала проводником, теперь вот до бригадира поднялся. — Дроздов улыбнулся. — Если так дальше пойдет, глядишь — и управляющим стану.

— Сегодня все идет нормально?

— Если не считать опоздания... Уже полчаса набежало.

— Но когда что-то случается, ведь вы всегда знаете, верно? Я попрошу вас вот о чем... Если появится... ну, подозрительный человек, произойдет какой-нибудь случай из ряда вон... Вы уж, будьте добры, скажите мне, ладно? Федор Васильевич, и еще вот такой хитрый вопрос... Где обычно выходят пассажиры из купейных вагонов?

— Из купейных? Ну где выходят... В Тымовском. До Тымовского редко кто сойдет. Нет смысла брать купейный билет, чтобы проехать несколько часов. Вы заметили, наверно, что на острове люди получают много, но тратят деньги осторожно. Вот командировочные всегда в купейных едут, им один черт. — Заговорив на близкую тему, почувствовав значительность своих познаний, Дроздов оживился, стал доброжелательнее.

— Выходит, в купейных вагонах пассажиры на всем протяжении рейса не меняются? — спросил Левашов.

— Бывает, конечно, что какой-нибудь крохобор до Тымовского в общем махнет, но это редко. В общие-то, плацкартные вагоны пассажиры на каждой станции садятся, через две-три остановки выходят... Мы здесь на положении троллейбусов или трамвая в городе.

— Нет, я не о том. Я спрашиваю, случается ли, что в купейных вагонах меняются пассажиры?

— Бывает. А чего не бывает? Все бывает... Вы, к примеру, друга встретили, а у вас в купе есть свободное место. Что же мне, запретить другу перебраться к вам? Могу. Но зачем? Или человек впопыхах купил билет в плацкартном вагоне, а потом, умишком пораскинув, решил ехать в купейном. Добро пожаловать!

— Но все эти перемещения происходят с вашего разрешения?

— Такое правило. Но проводники и сами могут, как говорится, по собственной инициативе решить вопрос.

— А вы можете запретить перемещения?

— Еще и как! — усмехнулся Дроздов.

— Тогда я вас вот о чем попрошу... Запрещать категорически не надо, просто накажите проводникам — пусть они всех пассажиров с просьбами такого рода отправляют к вам. А я как-нибудь подойду, и вы мне об этих просьбах расскажете. Чего не бывает, — подмигнул Левашов бригадиру.

 

Некоторое время Левашов и Пермяков стояли в тамбуре молча и, только убедившись, что никто к ним не идет, что они могут поговорить без помех, вопросительно взглянули друг на друга.

Слишком это было бы просто и легко вот так сразу получить какие-то результаты, найти какие-то следы преступника. Оба работали в уголовном розыске не один год и прекрасно знали, что чаще всего так и бывает — начинать приходится с пустого места.

— Знаешь, Серега, — сказал Пермяков, — я вот, глядючи в окно, попытался прикинуть, что мы вообще можем сделать, предпринять... Оказывается, почти ничего. Повальный обыск? Незаконно. Трудоемко. Бесполезно, в конце концов. Ходить, смотреть, слушать? Уж больно пассивно, мало надежды на успех. Нет, что ни говори, а задачку нам подсунули на славу. Уж лучше бы остаться снег от управления отгребать.

— Снег ты будешь отгребать в любом случае, — усмехнулся Левашов.. — Задержим мы преступника или нет, а от этой работы нас никто не освободит.

— Да ну тебя! Мы, конечно, выполним свой долг и сделаем все от нас зависящее, мы, конечно, живота не пожалеем...

— Хватит причитать, Гена. Все, что ты говоришь сейчас, побереги для объяснительной записки, когда тебя спросят о причинах невыполнения задания. Как по-твоему, в каком вагоне его надо искать?

— Ясно, в купейном! Где же еще... Задвинул дверь — и никаких гвоздей. Ни мелких воришек, ни любопытных глаз, ни нас с тобой... Я бы на его месте вообще закупил все купе.

— И сразу попался бы. Гена, как ты себе его представляешь?

— Очень просто... Высокий, рыжий, на щеке бородавка, на безымянном пальце левой руки кольцо с красным камнем... Примерно так. А ты?

— Я вот думаю — как ведет себя человек, у которого в чемодане пятьдесят тысяч рублей? Причем добытые грабежом всего два часа назад... Он спокоен, уравновешен? Нет. Он только пытается выглядеть спокойным и уравновешенным. Он весел и беззаботен? Нет. Торчит в коридоре, слушая бесконечный треп о буранах и тайфунах? Может быть, шутит с проводницей? Ищет партнера в картишки переброситься? Бродит по поезду в поисках знакомых? Возмущается неудобством места, бедностью буфета, холодом? Нет. Ничего этого он не делает.