Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6282 ( № 27 2010)

• Название: Литературная Газета 6282 ( № 27 2010)
• Автор: Литературка Литературная Газета
• Жанр: Публицистика

"Литературная газета" общественно-политический еженедельник Главный редактор "Литературной газеты" Поляков Юрий Михайлович http://www.lgz.ru/

---

И ныне увидеть и обонять в коридоре поликлиники бомжа вовсе не редкость. Картинка, которую описал С. Рыков в кабинете функциональной диагностики, живо напомнила рассказ М. Зощенко о плавающей в ванне старушке, к которой собрались погрузить героя рассказа. Это лишнее доказательство того, что ничего, в сущности, не меняется (вместо старушки «остро» пахнущий дедок у Рыкова). Да и это ещё цветочки, мы видели и дерущихся у регистратуры врачей, и умершего из-за конфликта в очереди пациента с банкой мочи в руке, и многое другое. Не очень-то подходит название нашей медицине «драматическая». Это, скорее, трагифарс, но, к сожалению, нередко с летальным исходом…

Николай ПЕТУХОВ, врач высшей категории, кандидат медицинских наук, РЯЗАНЬ

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 4,6 Проголосовало: 5 чел. 12345

Комментарии: 19.07.2010 21:12:08 - Валентин Лимарев пишет:

Доктор жалуется

В целом все правильно. Но надо отстранить от руководства медициной Голикову и назначить уж конечно не Зурабова.А врача. Может, министерство располовинить. Увеличить финансирование в разы, повысить пенсии,дабы отменить безумную льготную выписку рецептов, за счет этого покупать не копеечные таблетки для бесплатной раздачи, а современные технологии-стенты,искуственные почки,органы пересаживать,онкологию лечить на уровне-т.е оперировать,а не давать обезболивающие.В деревнях не закрывать ФАПы , в маленьких городках-больницы.Я тоже врач, но я не жалуюсь.Потому как знаю, что это бесполезно.Как нас администраторы втаптывали при совке,так и сейчас не меньше.И лучшего ничего не предвидится, поскольку по развитию медицины мы близки к африканским странам.

Вкус французского

Путешествие во времени

Вкус французского

ОДНАЖДЫ С АЛИСОЙ ДАНШОХ

Однажды, когда мне было лет пять, бабушка сказала: «Раньше в твоём возрасте девочки из приличных семей уже говорили по-французски». Буквально на следующий день в нашем московском коммунальном особняке князей Оболенских в Серебряном переулке появилась Софья Фёдоровна, приятная пожилая дама в седых букольках с непременной шалью и брошкой. Ей было поручено ввести меня в прекрасный мир второго родного языка России XIX века. Занятия носили развлекательный характер с налётом необременительной познавательности. Два раза в неделю мы играли в лото. Я вытаскивала из коробочки картонный квадратик с изображением жизненно важного предмета, такого как стол, чашка, яблоко, и называла его по-французски, если, конечно, вспоминала. Постепенно предметы первой необходимости обросли некоторыми прилагательными, глаголами и обстоятельствами. Через несколько месяцев я бойко выдавала приветствие: «Bonjour, madame, comment allez-vous?» (Здравствуйте, мадам, как поживаете?) и декламировала стишок:

Quelle heure est-il? Который час?

Il est midi. Полдень.

Qui vous a dit? Кто вам сказал?

La petite souris. Маленькая мышка.

Шло время. Теперь по вторникам и пятницам я посещала Софью Фёдоровну в её коммуналке на Метростроевской-Остоженке. Мы читали и переводили тексты из какого-то дореволюционного учебника, обменивались немудрёными вопросами и такими же ответами. Урок тянулся, по моему детскому разумению, невероятно долго, и я торопила взглядом огромные напольные часы почаще отбивать четверть часа хриплым одиночным ударом. Моё внимание постоянно рассеивалось, ибо всевозможные соблазнительные предметы наполняли комнату и взывали к тщательному рассмотрению: икона с мерцающей лампадой, китайская лаковая ширма с диковинными цветами, металлическая кровать со взбитыми сливками многочисленных кружевных подушек и подушечек, горка с нарядной посудой, какие-то таинственные шкатулочки на комоде, затейливые картинки в позолоченных рамках по стенам и, наконец, объект тайных моих желаний – бисерные нити люстры над столом. Я мечтала, чтобы они отвалились и были мне подарены за явной ненадобностью люстре. Иногда, если я не слишком часто зевала, после урока мне разрешалось провести несколько минут в приятно поскрипывающем деревянном кресле-качалке.

Трудно сказать, каких результатов во французском я бы достигла, если бы Софья Фёдоровна не уехала на полгода к старшей сестре в Париж, где получила в подарок шубу из искусственной норки с благословением благополучно состарившихся русских эмигранток первой волны: «Одевайтесь, деточка, пока вы молоды».

В отсутствие Софьи Фёдоровны меня передали строгой энергичной преподавательнице университета Марьяне Рубеновне, с которой бабушка во время войны вместе училась. Первым делом она занялась моим произношением, и вскоре я по-парижски грассировала, чётко артикулировала все четыре носовых звука и отличала «а» заднего ряда от «а» переднего, за что лет через пятнадцать получила комплимент от французского профессора Хиггинса: «Мадам, ваше «а» заднее безукоризненно».

Под руководством Марьяны Рубеновны я штудировала знаменитый учебник Moger и неправильные глаголы третьей группы, учила наизусть басни Лафонтена и читала милую книжицу La maison des petits bonheurs («Дом маленьких радостей»). Первый экзамен был сдан на выставке в Музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. У меня взяли радиоинтервью. В нём я, насколько позволял словарный запас, далёким и иностранным слушателям признавалась в любви к красным рыбкам художника Матисса. Именно они, яркие, декоративные, пленили меня, открыв дверь в мир прекрасного. Рыбок в детское сознание запустил мой дедушка, большой поклонник импрессионистов и Музея изобразительных искусств.

Хрущёвская оттепель осела на нашем железном занавесе, отчего он слегка проржавел и сквозь образовавшиеся дырочки повеяло Западом. Нам сказали, что Запад опасен и тлетворен, но на всякий случай надо подготовиться к встрече с ним, поэтому в Москве одновременно открылось 20 специализированных школ с преподаванием ряда предметов на иностранном языке. Моя обычная общеобразовательная по мановению волшебной палочки гороно превратилась в двенадцатую французскую. Бабушкина мечта о говорящей по-французски внучке грозила стать явью. Отдаю сегодня должное тогдашнему министру образования. Отличная идея дала прекрасные результаты. Сужу не только по себе, но и по тысячам других выпускников спецшкол, которых до сих пор в ночных кошмарах преследует согласование времён и спряжение неправильных глаголов.

Конечно, случались и перегибы. Например, студенты Ленинского педа использовали нас в качестве подопытных кроликов, пытаясь за преддипломную практику вложить в подростковые головы математику, физику и географию на французском. Перефразируя пушкинское: «Куда нам по-английски разоряться? Были бы мы по-русски хоть сыты», – хотелось сказать: «Куда нам по-французски понять? Дошло бы до нас по-русски хоть что-нибудь».

А вот с французской литературой повезло. Инна Дмитриевна Шкунаева была не только мамой одноклассника, но и блестящим специалистом в этой области и прочла в старших классах целый курс, после чего я засобиралась в иняз заниматься великим наследием великой литературы. Возможно, на моё решение повлияло и то, что Инна Дмитриевна всегда была элегантно одета и окутана волнующим запахом французских духов.

К шестнадцати годам мой послужной список читателя выглядел не так уж плохо. Насытившись приключениями Жюля Верна, насладившись романами Александра Дюма и Виктора Гюго, порыдав над «Консуэлой» Жорж Санд, отдав должное великим просветителям, я влюбилась в Проспера Мериме, увлеклась Теофилем Готье и Стендалем, не взволновалась ни Альфредом Мюссе, ни «Принцессой Клевской», ни «Опасными связями», ни «Историей Манон Леско и кавалера де Грие», поскучала с Флобером, с удовольствием прошлась по драматургии, особенно по Мольеру и Бомарше, постаралась запомнить особо понравившиеся стихи Верлена, Аполлинера, Элюара, Превера, совсем не переварила Золя, осталась равнодушна к Бальзаку, взяла на вооружение глубокое знание человеческих отношений Ги де Мопассана, в какой-то момент проглотила Анатоля Франса и, оставив почти три четверти двадцатого века на потом, осилила томов десять Ромена Роллана.

Дедушкина и папина преподавательница французского Людмила Павловна Милицина вспоминала о подруге по пансиону, решившей связать судьбу с каким-нибудь великим человеком. С этой целью она написала письма Бернарду Шоу, Стефану Цвейгу и Ромену Роллану. Очевидно, английским и немецким она владела хуже, чем французским, потому что ответ пришёл только из Франции. Между юной почитательницей талантов и будущим другом СССР завязалась переписка, завершившаяся законным браком. А Людмила Павловна осталась старой девой, преподавала в дипломатической академии, писала учебники и каждую субботу обедала у нас в Серебряном.