Оноре Бальзак - Турский священник

• Название: Турский священник
• Автор: Оноре Бальзак
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1983

---

— Ведь было же условлено, что в случае вашего добровольного выезда от меня вся ваша обстановка переходит ко мне в возмещение разницы между вашей платой за пансион и платой почтенного аббата Шаплу. И вот, так как аббат Пуарель назначен каноником...

Услыхав об этом, Бирото слегка качнулся вперед, как бы прощаясь со старой девой; затем, боясь лишиться чувств и доставить слишком большое торжество своим неумолимым врагам, он поспешил уйти. Словно в каком-то пьяном чаду, он добрался до особняка г-жи де Листомэр, где и нашел в низенькой комнатке свой чемодан с бельем, вещами и бумагами. При виде остатков своего имущества бедняга сел и закрыл лицо руками, чтобы утаить от людей свои слезы.

Пуарель назначен каноником! А он, Бирото, лишился и крова и имущества!

К счастью, в эту минуту мадемуазель Саломон проезжала мимо дома; привратник, от которого не укрылось отчаяние старика, сделал кучеру знак остановиться. После того как привратник и старая дева обменялись несколькими словами, полумертвый от горя викарий был приведен к своей доброй приятельнице, но ей ничего не удалось добиться от него, кроме бессвязного лепета. Испуганная мадемуазель Саломон, увидев, что его голова, и без того от природы слабая, внезапно пришла в полное расстройство, тотчас же увезла его в имение г-жи де Листомэр, приписывая начавшееся умопомешательство впечатлению от известия, что каноником назначен Пуарель. Она ничего не знала об условиях контракта с мадемуазель Гамар по той весьма понятной причине, что Бирото и сам не знал всего его содержания, и, так как в жизни комическое зачастую примешивается к самым патетическим событиям, странные ответы Бирото вызывали у нее слабую улыбку.

— Шаплу был прав! — повторял он. — Это чудовище!

— Да кто же? — допытывалась она.

— Шаплу! Он отнял у меня все...

— Вы хотите сказать — Пуарель?

— Нет, Трубер!

По приезде Бирото в имение друзья окружили его таким заботливым вниманием, что к вечеру им удалось успокоить его и добиться связного рассказа об утренних происшествиях.

Флегматичный г-н де Бурбонн попросил показать контракт, в котором, как он подозревал еще со вчерашнего дня, была разгадка всей этой истории. Бирото, вынув из кармана роковой документ, дал его г-ну де Бурбонну, а тот, пробежав его глазами, увидел следующий пункт: «Ввиду существующей разницы в восемьсот франков ежегодно между платой за пансион, каковую вносил покойный г-н Шаплу, и платой, за каковую вышеупомянутая София Гамар соглашается поселить у себя на оговоренных условиях вышеупомянутого Франсуа Бирото, и ввиду того, что нижеподписавшийся Франсуа Бирото заявляет, что он не в состоянии платить в течение нескольких лет сумму, выплачиваемую пансионерами мадемуазель Гамар, в частности аббатом Трубером; наконец, принимая во внимание различные услуги, оказанные вышеупомянутой нижеподписавшейся Софией Гамар, — вышеупомянутый Бирото обязуется оставить ей, в виде возмещения, обстановку, которою он будет владеть к моменту своей кончины или же тому моменту, когда он по какому бы то ни было поводу и в какое бы то ни было время добровольно покинет помещение, занимаемое им в настоящий момент, и не будет больше пользоваться услугами, оговоренными в обязательствах, принятых Софией Гамар по отношению к нему, вышеуказанному...»

— Ну и ну! — воскликнул г-н де Бурбонн. — Какими, однако, когтями вооружена сия вышеупомянутая София Гамар!

Бедняга Бирото, детский ум которого не в состоянии был представить себе, что в мире может найтись причина, способная в один прекрасный день разлучить его с мадемуазель Гамар, рассчитывал прожить у нее до самой смерти. Он начисто забыл об этом пункте, условия которого даже и не обсуждались, ибо в то время, когда он стремился стать пансионером мадемуазель Гамар, он готов был согласиться на все ее требования и подписал бы любой предложенный ею документ.

Его простодушие было так почтенно, а поведение мадемуазель Гамар так жестоко; в судьбе несчастного шестидесятилетнего старика было что-то столь прискорбное, а беспомощность делала его столь трогательным, что г-жа де Листомэр воскликнула в порыве негодования:

— Это я виновата в том, что вы подписали документ, принесший вам разорение... И я должна вернуть вам счастье, которого я вас лишила!

— Однако контракт этот составлен недобросовестно, — заметил старый дворянин, — есть основания оспаривать его в судебном порядке...

— Прекрасно! Пусть Бирото подает в суд! Проиграет он в Туре так выиграет в Орлеане; проиграет в Орлеане — выиграет в Париже! — вскричал барон де Листомэр.

— Но если он хочет судиться, — хладнокровно заметил г-н де Бурбонн, — я советую ему сначала сложить с себя сан викария...

— Мы переговорим с адвокатами, — заявила г-жа де Листомэр, — и если надо судиться — что ж, будем судиться! Но это дело настолько постыдно для мадемуазель Гамар и может так сильно повредить аббату Труберу, что, я уверена, они пойдут на мировую!

После всестороннего обсуждения каждый пообещал аббату Бирото свое содействие в предстоящей ему борьбе с врагами и всеми их приспешниками. Верное чутье, необъяснимая интуиция, свойственная провинциалам, подсказывали им соединение этих двух имен — Гамар и Трубер. Однако один только старый помещик ясно понимал размах предстоящей борьбы; г-н Бурбонн отвел аббата в сторону и, понизив голос, сказал ему:

— Из четырнадцати человек, собравшихся здесь, через две недели ни один не будет за вас! И если вам понадобится помощь, только у меня, быть может, найдется достаточно смелости, чтобы взять вас под защиту, ибо я знаю провинцию, ее людей, дела, а главное, борьбу интересов! Но все ваши друзья, пусть даже преисполненные самых лучших намерений, увлекают вас на ложный путь, на котором вам несдобровать! Послушайтесь моего совета: если вы хотите жить спокойно, откажитесь от места викария, уезжайте из Тура. Втихомолку подыщите себе какой-нибудь отдаленный приход, чтобы навсегда укрыться от Трубера.

— Но как же можно уехать из Тура! — вскричал викарий с непередаваемым ужасом.

Для него это равнялось смерти. Разве это не означало оборвать все нити, которыми он был связан с жизнью? У холостяков привычка заменяет чувство. Такой душевный склад позволяет им не столько жить, сколько проходить сквозь жизнь, а если, вдобавок, они еще и слабохарактерны, то внешняя обстановка приобретает над ними необычайную власть.

Бирото был подобен растению, жизнеспособность которого можно погубить неосторожной пересадкой. Так же как дерево, чтобы жить, должно постоянно питаться одними и теми же соками и всегда держаться корнями в родной почве, — Бирото должен был неизменно расхаживать по собору св. Гатиана, постоянно семенить по одной и той же части бульвара — месту своих привычных прогулок, ежедневно ходить по все тем же знакомым улицам и проводить каждый вечер в одной из трех гостиных, где он играл в вист или триктрак.

— Да, это я упустил из виду, — участливо глядя на священника, промолвил г-н де Бурбонн.

Вскоре весь город узнал, что баронесса де Листомэр, вдова генерал-лейтенанта, приютила у себя аббата Бирото, соборного викария. Это обстоятельство, в котором многие сначала даже усомнились, и особенно высказывания мадемуазель Саломон о мошенничестве и необходимости судебного разбирательства — разрешили все вопросы и четко определили враждующие стороны.

Мадемуазель Гамар, наделенная, как все старые девы, болезненным честолюбием и непомерно раздутым самомнением, почувствовала себя уязвленной вмешательством г-жи де Листомэр. Баронесса была женщиной высокого положения, отличалась изысканными привычками, прекрасными манерами, неоспоримо хорошим вкусом и благочестием. Приютив у себя Бирото, она тем самым решительно опровергала все наветы на него со стороны мадемуазель Гамар, молчаливо осуждала ее поведение и как бы поддерживала жалобы викария на его хозяйку.

Для понимания этой истории необходимо пояснить, каким подспорьем для мадемуазель Гамар была способность к выведыванию и разнюхиванию, дающая старухам возможность знать все, что творится вокруг, — и так же необходимо пояснить, каковы были силы ее лагеря.

В сопровождении молчаливого аббата Трубера она отправлялась вечерами в какой-нибудь из пяти-шести знакомых домов, где собиралось десятка полтора лиц, близких друг другу по своим интересам и положению: два-три старика, разделявших мелкие страстишки своих служанок и их любовь к сплетням; пять-шесть старых дев, проводивших свои дни в перебирании каждого слова и в выслеживании каждого шага своих соседей, равно как и других местных жителей, к какому бы кругу общества они ни принадлежали; несколько пожилых женщин, У которых только и было дела, что ядовито злословить, вести точный учет всем состояниям в городе, наблюдать за поступками окружающих, предсказывать свадьбы и осуждать поведение своих подруг столь же язвительно, как и поведение врагов.