Андрей Гуляшки - Драгоценный камень

• Название: Драгоценный камень
• Автор: Андрей Гуляшки
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 1958

---

Потом, когда сон уже сомкнул ему веки, в затуманенном сознании ожило знакомое чувство вины. Оно всегда появлялось у него, когда уже ничего нельзя было исправить: сделает что-нибудь некрасивое, плохое, а потом сам об этом жалеет и ругает себя. Вот и сейчас — вытряхнул целую кучу окурков во двор, прямо под окно, разве культурные люди так делают? «Культурные люди не бросают мусор в окно», — отругает его завтра Савка и вздохнет: «Эх, Андрей, ну что ты всегда меня перед мамой в такое положение ставишь? Неужели так трудно приучиться к порядку?»

Савка — это дочь хозяев квартиры. Ей девятнадцать лет, у нее легкомысленный носик и веселые глаза. Ему не хочется, чтобы эти глаза грустили, поэтому он готов выскочить в окно, собрать в горсть проклятые окурки и ладонью стереть пепел.

Да, он сейчас же это сделает... Но сон оказался сильнее его желания — только рука протянулась и повисла, коснувшись пальцами ковра.

А в открытое окно задувает прохладный ночной ветер, шелестит разбросанная по столу бумага. Большая белая луна блестит на зеленоватом шелку неба и наполняет комнату мягким матовым светом... И будто не белые листы бумаги шепчутся на столе, а шумит высокий дремучий лес. Узкая тропинка, устланная прелой листвой, вьется среди мохнатых стволов, теряется в кустах ежевики и папоротника, приводит в глубокий дол и исчезает за кучей камней. Вот и та яма, окруженная шиповником и боярышником, заросшая высокой, до колен, травой. Отсюда через сводчатое отверстие можно войти в длинную, темную штольню. Все ниже спускается эта штольня, ведет его в белый кружевной лес...

Разбудил Андрея резкий, тревожный звон будильника.

Голова была тяжелая — он слишком много курил ночью. Наскоро умывшись холодной водой, он взял портфель и, чтобы не будить хозяев, перелез через подоконник, спустился на вымощенную плитами дорожку, пересек двор и вышел на улицу.

Так, перебирая в уме все, что случилось со вчерашнего вечера до этого часа, он добрался до своего дома, но, прежде чем войти, прошелся несколько раз вдоль ограды — может быть, надеялся, что за эти несколько последних минут наваждение рассеется само собой. А может быть, дело было в другом: медлить его заставлял тот особый страх, который испытывает человек, бросая в решительную и ненадежную игру последний козырь. Последним козырем была вероятность, бесконечно малая вероятность найти на столе настоящий план.

Дом, в котором он жил, был двухэтажный. Комната Андрея, на первом этаже, широкими квадратными окнами выходила во двор. Это была просторная светлая комната с высоким потолком и облицованными до середины дорогим красным деревом стенами. Видно было, что в свое время она служила кабинетом или маленьким салоном, предназначенным для игры в железку, покер или бридж. Бывший домовладелец, известный инженер, устраивал каждую субботу большие вечерние приемы. На втором этаже молодежь развлекалась, танцевала, а внизу инженер договаривался о сделках, пил горький джин, который ему доставляли из-за границы, а потом занимал место в импровизированном «каре».

Теперь в двух комнатах первого этажа жил с семьей директор кондитерской фабрики «Красная звезда». Бывший рабочий, большой мастер по части «пьяных» вишен и молочного шоколада, потом командир партизанского отряда, бай[3] Атанас был человек веселый в личной жизни и строгий, придирчивый и щепетильно честный в общественных делах. Готовый с открытой душой голодать, чтобы помочь попавшему в беду товарищу, он на своем предприятии распекал всех за перерасходованный грамм сахара и поднимал такой шум, что даже старый вахтер начинал чувствовать себя виноватым и смущенно забивался в свою будку. Бай Атанас имел право на три комнаты, но от одной добровольно отказался: ему, мол, стыдно «располагаться помещиком», когда у стольких «молодых и способных людей» нет крыши над головой. Человек остроумных решений в своем ремесле, он выработал себе простую, но своеобразную житейскую философию, которой чаще всего делился с дочерью: «Живи честно, в своей работе стремись стать лучшим, а за правое дело, если потребуется, иди на смерть с веселой душой». Догадываясь о чувствах, которые его дочь питала к Андрею, он не пропускал случая, застав их вдвоем, заметить: «Был бы я женщиной, я бы на тебя ноль внимания, пока ты в геологии великих дел не совершил». И добавлял, поглаживая седые усы: «Сказать по правде, никакого уважения у меня к историческим личностям, вроде Наполеона, нет, но то, что он твердил своим солдатам, у меня всегда в голове сидит. То есть что солдат, который не стремится стать генералом, гроша ломаного не стоит. Ежели это на наш язык перевести, то выходит так: «Уж там как хочешь, но в этой жизни ты обязан сделать что-нибудь большое. Иначе на кой черт ты родился? Небо коптить?»

Однажды Андрей спросил его:

— Бай Атанас, а ты к каким большим целям стремишься?

Директор «Красной звезды» сдержанно засмеялся.

— Я-то? Я, парень, к тому стремлюсь, чтобы мои конфеты были самые вкусные и самые дешевые.

Жена его, Севастица, худая женщина, родом из Свиштова, из когда-то зажиточной, но давно разорившейся семьи, все еще носила на голове кок и, целыми днями тенью бродя по дому, приходила в ужас, если замечала пыль на спинке стула или окурок, брошенный на выметенные и выскобленные плиты двора. Хотя она ходила по этому двору уже много лет, она все не могла привыкнуть к статуэтке голого юноши, торчавшей посреди круглого бассейна, где в дождливые месяцы журчал маленький фонтан. Каждый раз, проходя мимо голого юноши из потемневшей бронзы, она поджимала губы и отворачивалась.

Второй этаж дома занимали два брата — холостяки, офицеры пограничных войск. Сейчас там жили их родители — кроткие, тихие люди, пенсионеры. Мать без устали вязала носки и свитера для сыновей, а отец перелистывал иллюстрированное журналы, иногда почитывая что-нибудь вслух. Вечером они сосредоточенно и задумчиво играли в домино, а в девять часов ложились спать.

Таковы были соседи Андрея.

Походив около ограды, Андрей собрался с силами и твердым шагом пересек двор.

В передней он встретил Савку. Она держала в руках толстый учебник химии: готовилась к экзаменам в университете.

В доме было светло и солнечно. Сама Савка, и свежевыкрашенные стены, и все предметы вокруг как будто излучали спокойствие и уверенность, говорили о жизни безмятежной и мирной.

Девушка смотрела на него, широко раскрыв удивленные глаза.

— Что случилось? Почему ты так рано? — спросила она.

Андрей глотнул, сделал усилие, чтобы казаться спокойным.

— Ничего, — ответил он. — Я ведь после обеда уезжаю с бригадой.

И она объяснила себе его ранний приход по-своему. «Он хочет побыть со мной в эти последние часы перед расставанием», — обрадовалась девушка.

«Как хорошо ты сделал», — улыбнулись ее глаза. Наверное, глаза говорили еще: «Спасибо тебе, милый, большое тебе спасибо!» — но Андрей не смотрел на них. Да если бы и смотрел, едва ли он заметил бы их блеск, едва ли понял бы их ласковый язык.

— Но почему ты такой бледный? — вдруг заволновалась Савка, и улыбка в ее глазах погасла.

Он был на две головы выше ее, и две такие девушки, как она, легко скрылись бы за его широкой спиной. А она смотрела на него озабоченно, с сочувствием, как на малого ребенка.

— Да ничего, — сказал Андрей. И, не прибавив ни слова, пошел в свою комнату с чувством человека, которому должны сейчас прочесть страшный приговор.

Прежде всего он посмотрел на стол. Несколько блокнотов, записных книжек, счетная линейка, цветные карандаши. И больше ничего. Ничего!

Он подошел ближе, переложил блокноты, заглянул под записные книжки. Как будто большая папка с его планом могла уместиться под ними!

Все это было глупо и ненужно.

И все-таки он порылся в книгах, осмотрел этажерку, заглянул даже под кровать, за стол.

Нигде никаких следов той папки.

Он сел прямо на кровать, уперся локтями в колени, опустил голову.

Час! Инженер Спиридонов дал ему час сроку. Но что он может сделать за час, чтобы спасти свою честь? Засучить рукава и сделать новую схему?

Он посмотрел на часы, горько усмехнулся и пожал плечами. Для новой масштабной схемы ему было необходимо не меньше пяти-шести часов...

Внимание его раздваивалось, две мысли неотступно мучали его. Одна сводилась к вопросу: когда и как произошел подмен плана? Другая вертелась вокруг него самого: что предпринять, чтобы выбраться из этого запутанного положения?

Подмена плана казалась происшествием таинственным, окутанным мраком, в котором не было ни проблеска света. Как будто он среди ночи попал в непроходимую трясину, а вокруг — густая, непроглядная темь. И стоит ему шевельнуться, двинуть ногой, он сразу чувствует, как топь все глубже засасывает его, раскрывается перед ним, чтобы поглотить его целиком. Лучше уж стоять спокойно, не двигаясь, не делая никаких усилий, пока не рассветет.