Оскар Уайльд - Портрет Дориана Грея

• Название: Портрет Дориана Грея
• Автор: Оскар Уайльд
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-38166-1

Одно из величайших литературных произведений последних полутора столетий, единственный роман Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея» (1890) поднимает весьма деликатные вопросы, неизменно насущные для постижения искусства и этики. История человека, пожелавшего навеки сохранить молодость и заставить собственный портрет стареть вместо себя, при жизни автора вызывала яростные споры, а ныне признана непревзойденным шедевром мировой литературы.

---

— Гарри, как вы можете говорить такое!

— Но, дорогой мой Дориан, это ведь так и есть. Я в настоящее время занимаюсь изучением женщин с сугубо научной точки зрения, поэтому знаю что говорю. Предмет изучения, кстати сказать, оказался не таким уж и сложным. Мне удалось установить, что женщин можно подразделить на две основные категории: некрасивых и накрашенных. Некрасивые женщины чрезвычайно полезны. Если вы хотите приобрести репутацию респектабельного человека, вам нужно появляться в обществе только с такими женщинами. Женщины второй категории очаровательны, но совершают одну ошибку: они красятся главным образом для того, чтобы казаться моложе, а вот наши бабушки красились, чтобы казаться остроумными собеседницами: в те времена «rouge»[31] и «esprit»[32] всегда сопутствовали друг другу. Нынче же все не так. Если современной женщине удается выглядеть на десять лет моложе своей дочери, она счастлива, и ей больше ничего не нужно. Ну а что касается умения вести беседу, то во всем Лондоне есть только пять женщин, с которыми интересно поговорить, да и то две из них не могут быть допущены в приличное общество… И все-таки расскажите поподробнее про вашего гения. Давно ли вы с ней знакомы?

— Ах, Гарри, ваши взгляды и наблюдения приводят меня в ужас.

— Не обращайте на них внимания. Так когда же вы с ней познакомились?

— Примерно три недели назад.

— И где вы ее впервые увидели?

— Я вам сейчас всё расскажу, Гарри, но только обещайте слушать меня без насмешек и иронических замечаний. В конце концов, не будь я с вами знаком, со мной бы этого никогда не случилось: ведь именно вы разбудили во мне желание познать в этой жизни как можно больше. После нашей встречи у Бэзила я утратил покой, мне все время казалось, что внутри у меня трепещет каждая жилка. Прогуливаясь по парку или по Пиккадилли, я с жадным любопытством всматривался в прохожих, пытаясь угадать, какую они ведут жизнь. Некоторые казались мне привлекательными, другие внушали страх. В воздухе витало что-то восхитительно ядовитое. Мною владело страстное желание испытать новые ощущения… И вот как-то вечером, около семи часов, я отправился бродить по городу в поисках приключений. Я чувствовал, что этот наш серый, чудовищный Лондон с его мириадами жителей, его гнусными грешниками и восхитительными прегрешениями, как вы однажды выразились, готовит для меня нечто необыкновенное. Мне представлялись самые невероятные неожиданности. Даже возможность опасностей приводила меня в восторг. Я хорошо помнил ваши слова, услышанные мной в тот чудесный вечер, когда мы впервые обедали вместе: «Самая великая тайна жизни — это вечное стремление человека к поискам красоты». Не знаю, что я собирался искать, но я вышел из дому и побрел в восточном направлении[33]. Вскоре я заблудился среди бесконечного лабиринта грязных улиц и черных, лишенных зелени, площадей. Где-то около половины девятого я проходил мимо какого-то жалкого театрика с большими, ярко горящими газовыми рожками и кричащими афишами на стенах. У входа стоял отталкивающего вида еврей в диковинном жилете и курил зловонную сигару. У него были сальные, колечками, волосы, а на давно не стиранной рубашке сверкал огромных размеров бриллиант. «Не угодно ли ложу, милорд?» — спросил он, увидев меня, и с подобострастным, но в то же время величественным видом снял шляпу. Это гротескное существо показалось мне даже забавным — уж слишком чудовищный у него был вид. Я знаю, Гарри, вы станете надо мной смеяться, но неожиданно для себя я вошел туда и, заплатив целую гинею, занял место в ложе у сцены. До сих пор не пойму, что заставило меня так поступить, но, не войди я в этот театр — ах, дорогой Гарри, мне даже страшно подумать: я мог бы пройти мимо самого большого чувства в своей жизни!.. Вижу, вы все-таки смеетесь. С вашей стороны это невеликодушно!

— Я не смеюсь, Дориан, а если и смеюсь, то не над вами. Но вы слишком торопитесь объявлять это самым большим в вашей жизни чувством. Точнее будет сказать, что это ваше первое чувство. Женщины всегда будут любить вас самого, а вы всегда будете влюблены в саму любовь. Grande passion[34] — это занятие преимущественно для тех, кому нечем себя занять, а для праздных классов это единственное развлечение. Так что можете мне поверить, у вас впереди еще множество восхитительных переживаний, и это ваше «большое чувство» — лишь первая ласточка.

— Неужели вы считаете меня настолько поверхностным человеком? — воскликнул Дориан Грей, уязвленный скептицизмом своего друга.

— Напротив, я считаю, что у вас глубоко чувствующая натура.

— Что-то я вас не пойму, Гарри.

— Мой дорогой, поверхностные люди — это как раз те, кто любит один раз в жизни. То, что они считают преданностью и верностью, — на самом деле или косность привычки, или отсутствие воображения. Постоянство в эмоциях, равным образом как и излишняя последовательность в мышлении, — это попросту признание своего бессилия. Уж эта мне верность! Когда-нибудь я подробнее займусь анализом этого качества. Собственнический инстинкт — вот что такое верность. Мы многое бы выбрасывали, если б не боялись, что выброшенное тут же подберут другие… Но не буду перебивать вас. Прошу вас, продолжайте.

— Ну так вот, я оказался в ужасной, крошечной ложе на одного человека, расположенной у самой сцены, а прямо передо мной красовался грубо размалеванный занавес. Я наклонился вперед и, выглянув из ложи, стал осматривать зал. Он был отделан в кричаще безвкусном стиле, со всеми этими купидонами и рогами изобилия, какими обычно украшают дешевые свадебные торты. Галерея и задние ряды партера были почти целиком заполнены, а вот передние два ряда, составленные из выцветших, замызганных кресел, пустовали, да и в бельэтаже, если его можно так назвать, не было ни души. По проходам ходили женщины, предлагая апельсины и имбирное пиво, и не было в зале ни единого человека, который не грыз бы орехов.

— Должно быть, именно так выглядел театр в славные дни расцвета английской драмы.

— Да, скорее всего, и это произвело на меня удручающее впечатление. Я уже начал подумывать, а стоит ли мне там оставаться, как вдруг мой взгляд упал на театральную программу. И как вы думаете, Гарри, что там играли?

— Ну, какой-нибудь водевиль с таким, например, названием: «Юный дуралей, или Простодушный тупица». Наши отцы обожали такого рода вещицы. А вообще, Дориан, чем больше я живу на свете, тем все больше убеждаюсь: что было достаточно хорошо для наших родителей, для нас уже далеко не так хорошо. В искусстве, как и в политике, les grandpères ont toujours tort[35].

— Так вот, пьеса, которую мне предстояло смотреть, достаточно хороша для любых поколений: «Ромео и Джульетта». Да, представьте себе, Шекспир! Признаться, поначалу меня ужаснула мысль увидеть творение великого драматурга на сцене подобного балагана. Ну а потом мною вдруг овладело какое-то странное любопытство. Так или иначе, я решил дождаться первого действия. Оркестр, которым управлял молодой иудей, сидевший за разбитым пианино, был настолько чудовищный, что, когда он заиграл вступительную мелодию, я чуть было не сбежал из зала, но вот наконец поднялся занавес, и представление началось. Роль Ромео играл пожилой тучный джентльмен с фигурой, точно пивная бочка, с наведенными жженой пробкой бровями и с сиплым голосом пьющего трагика. Меркуцио был ненамного лучше. Его роль исполнял какой-то комик, причем самого низкого пошиба; он то и дело вставлял в свои монологи низкопробные шуточки из своего репертуара, пользовавшиеся у галерки большим успехом. Оба актера были так же нелепы, как и декорации, на фоне которых они играли, и все это более всего напоминало ярмарочный балаган. Но вот Джульетта!.. Ах, Гарри, представьте себе девушку, которой едва минуло семнадцать, с нежным, как цветок, лицом, с греческой головкой, украшенной заплетенными и уложенными в кольца темно-каштановыми волосами, с фиолетовыми, точно лесные озера, исполненными страсти глазами, с губами, словно лепестки роз. Впервые в жизни я видел такую дивную красоту! Вы мне однажды сказали, что вас трудно чем-то разжалобить, и лишь красота, одна только красота способна вызвать слезы на ваших глазах. Так вот, Гарри, я почти не видел этой девушки из-за туманивших мои глаза слез. А что за голос! Никогда раньше мне не приходилось слышать такого голоса! Вначале он звучал очень тихо; его сочный, глубокий тон и проникновенные интонации создавали иллюзию, будто девушка обращается к каждому зрителю в отдельности. Потом он стал громче, напоминая флейту или звучащий где-то вдали гобой. А во время сцены в саду в нем послышался трепетный восторг, подобный тому, которым перед наступлением рассвета наполняется пение соловья. Ну а дальше, по мере накала эмоций, были такие моменты, когда он поднимался до исступленной страстности скрипки. Вы ведь и сами знаете, как могут волновать нашу душу голоса. Ваш голос и голос Сибиллы Вейн — вот те два голоса, которые до самых последних дней будут звучать у меня в душе. Стоит закрыть глаза, как я начинаю их слышать, и каждый из них говорит мне что-то свое. Я даже не знаю, какой из них слушать… Разве я мог не полюбить ее? Да, Гарри, я боготворю ее. В ней теперь вся моя жизнь. Каждый вечер я хожу смотреть, как она играет. Сегодня она Розалинда[36], завтра — Имоджена[37], а послезавтра еще кто-нибудь. Я видел, как она целует возлюбленного в горькие от яда уста, а затем умирает под мрачными сводами итальянского склепа[38]. Я следовал за ней взглядом, когда она бродила по Арденнскому лесу в образе миловидного юноши в камзоле, чулках и изысканном головном уборе[39]. Я с волнением смотрел, как она, обезумевшая, является к королю, на котором лежит печать тяжкой вины, и дает ему руту, чтобы он всегда носил ее с собой, и разные травы, чтобы он вкусил их горечь[40]. А вот она в образе воплощенной невинности[41], и черные руки ревности душат ее, сжимая тонкую, как тростник, шею. Я видел ее в какие угодно века и в каких угодно костюмах. Обычные женщины никогда не волнуют нашего воображения. Они всегда остаются в пределах своего времени. Им не дано преображаться словно по волшебству. Нам так же хорошо известны их мысли, как и шляпки, которые они носят. Нам нетрудно читать в их душе. В них нет никакой тайны. Утром они ездят верхом в Гайд-Парке, а днем болтают за чаем в обществе себе подобных. У них одинаковые улыбки и одни и те же манеры. Они для нас — открытая книга. Но актрисы! Актрисы ни на кого не похожи. Скажите, Гарри, почему вы мне ни разу не говорили, что любить стоит только актрис?