Жорж Сименон - Новые парижские тайны

• Название: Новые парижские тайны
• Автор: Жорж Сименон
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Публицистика
• Год: 1988
• ISBN: 5-01-001030-5

В сборник вошла политическая публицистика и эссеистика французского писателя Жоржа Сименона (1903) — итог его более чем полувековой литературной деятельности: неопровержимые свидетельские показания о гнете и варварстве агрессоров-колонизаторов («Час негра»), о коррупции правительственной верхушки буржуазного государства, о социальном неравенстве, нищете, безработице и преступности в капиталистическом мире («Дежурная полицейская часть, или Новые парижские тайны»). Все вошедшие в сборник материалы на русском языке публикуются впервые. Выпуск книги приурочен к 85-летию со дня рождения писателя.

---

На нем был костюм из синего в белую полоску сукна, подходящий скорее для прогулки по бульвару. На голове у него красовалась фетровая шляпа жемчужно-серого цвета, весьма щегольская.

Восседая на сиденье автокара, он бесстрастно манипулировал рычагом, подгоняя пустые тележки поближе к кораблю и прицепляя груженые, чтобы везти их под навес.

Повторяю, шел дождь. Пальцы у меня закоченели от холода; я подумал: «Этот человек наверняка француз!»

Почему? Понятия не имею. Интуиция… Что-то мне говорило, что человек в серой шляпе непременно должен оказаться французом. Он был молодой, белокурый.

Я продолжал наблюдать за ним, и два-три раза наши взгляды встретились.

Часов в девять я сошел на берег и, проходя мимо, нарочно толкнул его и громко извинился.

Он глянул на меня с улыбкой, но промолчал.

— Вы не француз? — спросил я.

— Француз. Я сразу понял, что вы мой соотечественник.

— Откуда вы узнали?

— Осторожно!.. Мне пора.

Лавируя, он повез вереницу тележек между грузовиками и паровозами. Но в полдень я увидел его снова — он направлялся к ресторану.

— Вы давно в Новой Зеландии?

— Года три.

Ресторан был какой-то чудной, похожий скорее на школьную столовую; к каждому блюду, не дожидаясь просьбы, приносили стакан воды. Еда была безвкусной.

— Вам по душе эта страна?

Он пожал плечами и объяснил:

— Здесь у меня есть работа.

Мне хотелось чем-нибудь его угостить, аперитивом или бутылкой вина, но ничего подобного тут, по-видимому, не подавали.

— Вы один?

— Один как перст. Прежде работал на ферме.

И ни с того, ни с сего спросил меня в лоб:

— А вы именно так представляли себе эту страну?

— Не совсем. Но фермы здесь, наверно, и впрямь прекрасные. Я слыхал, что в некоторых хозяйствах держат по нескольку десятков тысяч овец…

— Ну и что?

— Увлекательно все же: природа, просторы…

Ему уже надо было уходить. Его ждал автокар; к вечеру, увидев его снова, я уже кое-что понял.

— Вы ведь, — обратился я к нему, — покинули Францию ради приключений…

— В самую точку, — ухмыльнулся он. — Я покинул бары на Елисейских полях и на площади Мадлен ради этих самых приключений и ради денег. Моя фамилия Милле…

— Вы не родственник знаменитому адвокату?

— Сын… Так что вы теперь все знаете. Помните, в свое время едва не дошло до скандала: я подписал фальшивые векселя, отец уплатил по ним и потерял на этом все состояние… Вот я и решил попытать счастья, уехать на самые жаркие, самые пустынные острова Океании…

— Но, по-моему, в Новой Зеландии как раз холодно и…

Взглянув мне прямо в глаза, он перебил:

— Так вы полагаете, что все попадают туда, куда хотели? Никогда этого не бывает, можете мне поверить! Если едешь, куда глаза глядят, в конце концов застреваешь там, куда тебе меньше всего хотелось…

Верно. Я задумался и сразу припомнил всех, с кем встречался…

— Когда я сюда приехал, пришлось ждать месяц, пока прибудет пароход, идущий на Фиджи. Один тип предложил мне дельце с лотерейными билетами, и в три дня я потерял все свои деньги.

Он ни разу не засмеялся. Говорит, и с губ его не сходит сардоническая улыбка; в тридцать лет он невозмутим, как пятидесятилетний англичанин.

— Тогда я себе сказал, — продолжает он: — «Не беда! Будешь ковбоем на большой ферме где-нибудь в глубине страны!» И поехал. Оказалось — вместо лошадей теперь тракторы. Меня спросили, в профсоюзе ли я, и мне понадобилось три месяца, чтобы в него вступить. Представляете, на фермах никакого навоза, фермеры носят шляпы-котелки, у каждого сад с бассейном, отдельная ванная комната.

Я едва удержался от улыбки, уловив в его словах глухую ярость. Он возбужденно продолжал:

— А здесь? Вы полагаете, я могу в полдень сжевать кусок колбасы прямо в тени моего кара? Нет уж, извините! Я сознательный труженик, объединенный в профсоюз, и, по здешним представлениям, равен любому банкиру. Мне подобает питаться в приличном ресторане, где меня кормят вот такой гадостью и подают стакан воды. Хотите выпить? Извольте бежать в бар — унылый, с матовыми стеклами в окнах, похожий на общественную уборную, а не на бар. А после шести вечера, кроме воды, вообще ничего не выпьешь… По воскресеньям до четырех дня ни трамваев, ни поездов… Да я…

Я рассмеялся, но мне было жаль его до слез. Не правда ли, он достоин жалости больше всех моих неудачников?

Уехал в поисках солнца, в поисках свободы, а застрял в унылом, дождливом порту.

Мечтал о долгих сиестах в тени тропических деревьев, о бешеной скачке верхом, о полуголых туземках. Вместо этого он, прилично одетый, солидный, восемь часов в день водит автокар с одного конца набережной на другой.

Ему отказано даже в горестном утешении сознавать себя парией: новозеландцы провозгласили всеобщее равенство и обеспечивают каждого минимальным комфортом и чувством собственного достоинства.

Так что угодил наш Милле после ресторанов Фуке и Максима в самый что ни на есть тихий и захолустный город.

Здесь есть кинотеатры, но курить в них запрещается, а все фильмы проходят строжайшую цензуру.

На улице ни днем, ни ночью вас не ждет даже самое невинное любовное приключение.

У вас есть право выпить, то только с пяти до шести, наспех, чуть не украдкой…

Зато у каждого есть право повышать образование в Доме профессиональных союзов.

— И часто вы там бываете? — спросил я у Милле.

Он не ответил. По-моему, в иные минуты он, если бы мог, с удовольствием взорвал бы город Веллингтон и всю Новую Зеландию в придачу.

— Если бы только мне удалось устроиться помощником кочегара на какое-нибудь судно…

Да, но помощники кочегара тоже сплошь члены профсоюза, и в их корпорацию так, за здорово живешь, не попасть.

Оказывается, весь мир организован. Каждая страна понемногу надстраивает стены своих границ.

— Мне пришлось здесь натурализоваться, — признался мне в конце концов Милле. — Да, такие дела! Теперь я новозеландец, да к тому же еще и баптист.

Потом он спросил:

— Куда вы отсюда?

— В Нидерландскую Индию, потом — Коломбо, Бомбей и Франция…

— Не хотите нанять меня лакеем, бесплатно? Оставите меня потом, где захотите… Не такой уж я неумеха… Могу сбить любой коктейль…

Он усмехнулся — ему было жалко себя. Мы пожали друг другу руки и расстались; у него не хватало духу продолжать разговор.

Спустя три дня я вновь пересек тропики; опять пришлось извлечь из чемоданов белые костюмы и шорты.

…И я опять вздохнул с облегчением, точь-в-точь как недавно, когда доставал шерстяной костюм и пальто…

Мне не терпелось увидеть на первом же острове вместо корректного члена профсоюза, восседавшего за рычагами автокара, загорелых полуголых туземцев, которые будут кричать и ссориться из-за моего багажа.

Человек, отказавшийся быть судьей

Быть может, меня уличат в пессимизме и намекнут, что ждали от меня случаев посмешней. С удовольствием!

Между прочим, случаи, о которых я рассказываю, на самом деле достаточно смешны. Только вот конец у них отнюдь не смешной.

Взять, к примеру, приключения человека, которого я назову Шоле… В те времена, когда Париж жил на широкую ногу и все можно было купить, Шоле был элегантным молодым человеком и сорил деньгами. Помните милейшего Ги Давена, который ради того, чтобы иметь возможность по-прежнему прожигать жизнь на Монпарнасе, убил некоего англичанина и сбросил его с моста в Сену?

Шоле мог бы оказаться его братом или кузеном, разве что отличался большей ловкостью. Почтенная семья, не хуже других. Большие аппетиты. И тот неуловимый налет элегантности, что открывает человеку доступ во все места, где можно поразвлечься. Баронесса Вагнер с Галапагосских островов принадлежала, если можно так выразиться, к той же породе. Они с Шоле посещали одни и те же бары, одни и те же салоны. По всей вероятности, они были знакомы.

Оказавшись на мели, баронесса продала драгоценности, принадлежавшие не ей; Шоле за сто или сто пятьдесят тысяч франков сплавил картины, оставленные ему на хранение.

Баронесса умерла на пустынном острове, успев провозгласить себя его императрицей.

Шоле в одно прекрасное утро отплыл на Таити, а парижский суд заочно приговорил его к двум годам тюрьмы.

Разумеется, в списке пассажиров он значился не под собственной фамилией, а под более невинной фамилией Дюбуа.

Теперь следовало бы описать таитянскую атмосферу, которая не похожа ни на какую другую. Женщины красивы и доступны. Письма из Европы идут месяц, и любое событие, пока о нем станет известно на Таити, успеет утратить весь свой драматизм.

Как и везде, есть здесь небольшой клан прожигателей жизни, таитянский Монпарнас, если угодно, избравший местом встреч несколько баров и дансинг, который называется «Лафайетт».