Лев Роднов - Настоятель литературного храма

• Название: Настоятель литературного храма
• Автор: Лев Роднов
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009

---

— Сволочи! Посадили редактора «Байкала» за то, что он напечатал изумительную вещь — «Улитку на склоне». Не читал у Стругацких? Держи, читай, только из дома журнал никуда не уноси. А у Мандельштама что-нибудь читал? Это великий человек! У меня есть только фотокопии стихотворений. Разберёшь, вот тебе увеличительное стекло…

Я по обыкновению спал на раскладушке. Ложились поздно. На ночь глядя, вся компания ухохатывалась, читая вслух только что вышедшую книжку «Винни Пух и все-все-все». В одну из ночей Роман вообще не лёг — стучал и стучал на машинке. Постучит — задумается. Опять постучит. От этого стука я и проснулся часа в три утра; он всё ещё сидел за работой — сквозь неплотно прикрытую дверь из соседней комнаты наискось падал клинышек жёлтого света. Тук. Тук-тук. Утром меня ждал сюрприз.

— Держи. Обязательно прочитай это всё. И в той последовательности, в какой я напечатал. В руках у меня оказался длинный список того, что следовало читать в обязательном порядке. Под первым номером значилась странная для советского времени книга — Библия. Список этот я храню до сих пор. Кое-что из «обязательного по-Солнцеву» перечитываю. Первый раз прочитаешь — одно впечатление, а двадцать лет пройдёт, вернёшься к умной книжке — впечатление другое: вроде как в первый раз ты сам текст читал, а во второй — он тебя… Я-то думал, зачем он список этот целую ночь сочиняет? Оказалось, он, как демиург, атмосферу над голой моей суетой «надышивал», зёрна ронял. Так сегодня кажется, по крайней мере. В любом случае, спасибо.

— А это — тебе. На память.

Книга стихов Романа Солнцева называлась «Малиновая рубаха». Деликатные, талантливые строки, без апломба и эпатажа. Высшая математика чувств. Изящные формулы образов. То ли учебник вкуса и стиля, то ли задачник для поспешных самолюбцев из мира тщеславия. Ах, Солнцев! Одинаковый и на бумаге, и в мыслях, и в жизни. Такая цельность. Поэтому он совершенно свободно и наивно мог переходить из мира в мир, не очень отличая идеальное от реального.

По Солнцеву получалось, что идеальное — это и есть единственная наша высшая реальность. Причём даже в повседневности. Не святой, конечно. Чего уж! Ведь и сомневался он. И отступал. И руки опускались. Но миссии своей не изменял. Продолжал вырабатывать, как завод, главное условие некой высокой реальности, её главную невидимую «твердь» — идеалы.

Он до конца был практикующим идеалистом.

Запомнился молодой Дивногорск. Плотина, ещё не совсем достроенная, уже стояла, уже упёрлась бетонными своими боками в скалы, а возмущённый Енисей, познавший небывалое падение с высоты, дымил и парил на морозе у её основания. Поднимались (благодаря тесному знакомству с начальством объекта) на самый верх. Солнцев вдохновенно рассказывал о том, что сотворил с природой технический гений человека. Восхищался гением и жалел природу.

Его знали всюду. И в театральных кругах, и в редакциях, и в ресторане. Так было и в 1970-ом, и в 1973-ем, когда я прикатил, тоже зимой, на недельку. Было очень холодно, дул, как в аэротрубе, ветер, снег не покрывал даже траву. Но мы всё равно ходили на лыжах. На стареньких, обшарпанных деревянных лыжах с чёрными ботинками на железных креплениях. С гор не гоняли. Просто шлёпали по припорошённому грунту. Дышали. Многие люди при встрече радушно здоровались с «уважаемой личностью». Думаю, таким образом, сказывались его писательские выступления перед публикой, в коих он участвовал много и охотно.

Роман Солнцев очень многим помогал. Это — свойство его открытой души. Потребность. Помогал деньгами, словом, авторитетом. Собственно, этим и отличается внутренне богатый человек от бедного. Бедный просит за себя, богатый — за другого. Бедный тянет к себе, богатый отдаёт от себя. И так далее. Иногда Солнцев отчаянно ворчал, видя, как даже самая искренняя помощь может плодить чужую зависть и прилепившихся паразитов. Он, вероятно, очень страдал от этой «изнанки» своей неохраняемой доброты.

Его книги выходили, пьесы ставились в лучших театрах страны, началось сотрудничество с кинематографом и телевидением. Дома, сидя у телевизора, я невольно узнавал, с кого именно написана героиня… Ответственность и смелость — писать «по живому». Участвовать в чём-то частном и уметь видеть в нём общее. Сверхделикатность на земле и сверхбесстрашие в мире идей и принципов. Языком искусства и простой сердечностью он пытался снять с затёртых понятий кавычки-клеймо. Чтобы не кисло-саркастически произносили люди «страна-а-а», а гордо — Страна! Чтобы не «хорошо бы…», а — Хорошо! Сгущающийся идеологический маразм вокруг и ожесточение во имя феодальных выгод делали его литературное донкихотство ещё более одиноким, но таким нужным примером!

Прошло двадцать лет. Жили-были. Были-жили. Иногда случались звонки. Иногда ненадолго вспыхивала переписка. В общем-то, все в курсе всего. Жизнь каждого разогналась, как состав. У каждого своя колея. Вот уж и я главный редактор чего-то там в своём Ижевске… И список обязательных тех книг давно одолел. И не пью, и не курю, и с норовистыми, своими уже, авторами не первый год «бодаюсь». Тук! Тук-тук-тук. Двадцать лет прошло! Двадцать «каких-никаких»! И вот — девяностые. Переворот. Перестройка. Переименования. Переосмысления. Пере-пере-пере… Всему — «пере»! Солнцев пошёл в депутаты. Но быстро понял, что обман в России тотален, потому что доверчивые и разозлённые люди склонны к какой-нибудь единственной «всеобщей правде». К очередной и недолгой закавыченной «правде», которую ловкие манипуляторы испускают из уст своих, как веселящий газ… Я читал его огромную полосовую статью в «Литературке» — «Свадебные солдаты». Хотя и названием всё сказано. На то и поэт. Снайпер, убивающий ложь точно посланным образным взглядом.

Солнцев успел подружиться с Аркадием Исааковичем Райкиным. Очень дорожил этой дружбой и гордился ею.

Детей в семье не случилось. Его дети — книги. Журнал «День и Ночь». Детки в Литературном лицее. Люди, влюблённые в Слово, в Дружбу. Пишу эти слова с прописной буквы, как имена собственные. А благодарные или нет получились плоды? Бог рассудит, время — покажет. Будут ли ухаживать в бестелесной старости, или обрекут на забвение и одиночество? Никто не знает. Дети не обязаны тащить нашу кончившуюся жизнь на своих плечах, подменяя чужими сбывшимися достижениями свои — будущие. Но дети не предадут нас, если просто обопрутся на достигнутое, чтобы шагнуть дальше. Вверх! Вверх! Через ступеньку, через три сразу… Тук! Тук-тук!!!

Для меня в эти «новые» годы началось замечательное время — плодотворное и бескорыстное сотрудничество с журналом. Благо, вот они: и знакомый «а/я», и «электронка». Знаете, наверное, есть «ген» высшего текстового удовольствия — найти хорошего автора, профессионально приготовить и отредактировать рукопись. И ухмыльнуться хитро, дождавшись печатного результата и авторского «спасибо». Полагаю, что этим «геном» я обязан и Солнцеву.

В 2004-ом году я вновь нажал кнопку дверного звонка квартиры Романа и Галины. Академгородок тот же, квартира — уже трёхкомнатная. Из прихожей раздался лай собаки. Было забавно, когда после стольких лет разлуки хозяева распахнули дверь и стали перво-наперво толкать в руки гостю сырое липкое мясо.

— Дай собачке лакомство! Дай скорее! Предполагалось, что таким образом добродушнейший домашний охранник (на всякий случай) поймёт: свои! По-человечески обнимались и жали руки мы уже после входного ритуала. Пожалуй, это тоже очень характерный жизненный эпизод. По-Солнцеву все должны осмысленно и наперёд, безусловным авансом любить друг друга. Агрессия немыслима в принципе. Каждое живое существо при встрече должно отдавать другому «лакомый кусочек». О! Пёс просто взбесился от прилива положительных эмоций. Ещё бы! Логика жизни: чем больше в дверь войдёт своих, тем больше получится чудесного и полезного лакомства.

— Знаешь, каждый номер журнала делаем, как последний… Хоть не закрывайся совсем! Устал. — А что, если журнал — это главный твой «тираж»? Высшая фаза всего творчества? Живой огонёк, обучающее пространство, творческая крепость. Или скит. Островок настоящего в океане пиара? Оба, уже седые, мы не торопясь шли по тропинке к его осквернённому гаражу, из которого совсем недавно воры угнали машину. Роман говорил об этом без раздражения, скорее, с брезгливостью: «Повсюду знаки разрушения». Плохое наступало и наглядно сжимало своё смертельное кольцо.

Ещё, ещё несколько лет сотрудничества. Он много пишет. Присылает в Ижевск острые, угрюмые пьесы. Я в ответ звоню из Ижевска в Красноярск, задаю дежурные вопросы — почему-то не могу поймать нужный тон. Обрабатываю и присылаю рукописи. Голос у него по телефону, как всегда, тихий, разговор лаконичен. Письма тоже, чаще всего, короткие. Жили-были. Никогда не жаловался на плохое самочувствие. Не позволял себе такого. А потом — всё: жил-был. Осталось только готовое, заглаженное течением дней, как камушек с берегов Енисея, округлое «был».