Василий Звягинцев - Хлопок одной ладонью. Том 2. Битва при Рагнаради [OCR]

• Название: Хлопок одной ладонью. Том 2. Битва при Рагнаради [OCR]
• Автор: Василий Звягинцев
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-18711-9, 5-699-18712-X

Они, наконец, сошлись — люди разных времен и реальностей, но одинаково любящие свое Отечество: Андрей Новиков, Александр Шульгин, их друзья из «Андреевского братства», офицеры Вадим Ляхов и Сергей Тарханов. В одном строю, на поле боя. Потому что поодиночке им теперь никак нельзя. Угроза уничтожения мира, в котором они живут, перешла из категории философской в категорию военную. И задача теперь ставится так: выстоять, отразить агрессию, выявить и уничтожить врага. До полной и окончательной победы…

---

Произошло даже быстрее, чем Ляхов ожидал. Быстрее, чем он успел выпить третью рюмку. Налить налил, а выпить уже не успел. Слишком долго закусывал первые две.

Возможно, наблюдавший за ним из соседнего помещения Чекменев понял, оценил и решил немедленно пресечь его замысел. Поскольку в план психологической обработки он не входил. Но тогда зачем было вообще загружать холодильник?

Отделенная от гостиной коридором и прихожей входная дверь бесшумно отворилась. Если бы Вадим в это время не смотрел именно в ту сторону, он бы ничего не услышал и был поражен внезапным появлением на пороге друга-генерала.

Несмотря на то, что тот был в полной форме, да и Ляхов тоже, встать при появлении старшего начальника, более того — человека, от которого целиком зависела его судьба, Вадим не затруднился.

Тоже, в принципе, по уставу и по правилам света. Если это просто гостиница, так зашедший в нерабочее время, тем более без приглашения, знакомый генерал начальством считаться не может. Гость и гость.

А я — хозяин.

Если это все же тюрьма, так тем более. Только совсем перепутанные и забитые арестанты вскакивают при появлении тюремщиков. Уважающие себя лежат на шконках, демонстративно смотрят в другую сторону до тех пор, пока не прозвучат «артикулом предусмотренные» слова.

«Встать, руки за голову», «проверка», «кто тут на букву Лэ?», «на выход, с вещами». Или — «без вещей». Во всех других случаях тюремщики и заключенные друг для друга как бы не существуют.

— Что же ты так ко мне нелюбезно относишься, Вадим Петрович? — спросил Чекменев, проходя в комнату. Без задержки, с явным облегчением снял ремень с пистолетной кобурой, бросил его на угловой диванчик, расстегнул крючки на воротнике кителя. — И мне налей, выпьем за встречу и поговорим…

Ляхов единым глотком опрокинул в рот рюмку, не глядя на Чекменева, поджег папиросу, выпустил дым в противоположный угол комнаты и лишь после этого ответил, морщась от попавшего в угол левого глаза дыма:

— Пей, если хочется. А я тебе не лакей. У нищих слуг нет…

— Грубишь, Вадим Петрович. Возможно, несколько опрометчиво. Сказано же: «Не плюй в колодец». Вот, допустим, все у нас, дай бог, утрясется, а от неуважительного обращения осадок останется.

— А уж какой у меня останется, — не дал себя увлечь миролюбиво-увещевающим тоном Ляхов. — Я, так сказать, вернулся с очередного опасного задания, а меня, ни о чем не спрашивая, за воротник и в кутузку. Ну раз так, господин Чекменев, давай по всем правилам.

Предъявляйте обвинение, да не лично, поскольку прав вы никаких на это не имеете, а через прокурора Московского гарнизона или прямо через главного военного. Разъяснение моего юридического статуса под роспись, сообщение, в чем и кем я подозреваюсь, статьи Уложения о наказаниях, по которым привлекаюсь. Затем — допросы по всей форме, очные ставки со свидетелями обвинения, адвокат тоже потребуется, потом постановление о завершении следствия, обвинительное заключение на ознакомление, постановление о предании суду, военному или иному по принадлежности. Да, чуть не забыл — обязательно согласие на арест моего прямого и непосредственного начальника. Кого в данном случае таковым считать, пусть прокурор решает. Ну а когда все эти процедуры будут соблюдены — тогда можно и на суд, Вот примерно так, ваше превосходительство…

Чекменев внимательно слушал, слегка склонив голову к левому погону.

— Так-так. Процедура — это дело святое, разумеется. Рассчитываешь, с соблюдением всех формальностей любое дело против тебя непременно рассыплется…

— А также получит приличный общественный резонанс. С чего, смотрите, начинает новое царствование Их Величество! С расправы над ближайшими соратниками, героями и кавалерами… — Ляхов почти откровенно насмехался над собеседником. Почти — потому что ухитрялся сохранять совершенно серьезное выражение лица, и тоном говорил прочувствованным, несколько даже с надрывом, как всякий честный, причем достаточно наивный человек, попавший в неприятную и непонятную ситуацию.

— Так-так, — повторил Чекменев. — А если — минуя все процедуры нормального судопроизводства? Время, так сказать, военное. Вот и суд военно-полевой, по упрощенной процедуре, без прений сторон, права обжалования и тому подобных интеллигентских штучек?

— А вот это уже — дело хозяйское. Тогда уж посоветую меня прямо здесь, в камере, пристрелить и в неустановленном месте прикопать. Пропал, мол, без вести полковник при исполнении — и точка. А суд, даже ускоренный военно-полевой, из офицеров-юристов состоит, и оч-чень тебе постараться придется, чтобы на голом месте расстрельное дело слепить. А ведь по моему чину и положению приговор все равно подлежит конфирмации[2] старшим воинским начальником на театре военных действий, а также Советом Георгиевской Думы. Я ж Кавалер, ты не забыл, а еще и Герой России. Где, кстати, я так провинился? В Москве, в Польше или там… — он махнул рукой куда-то за голову генерала.

— И там, и здесь. Что ты скажешь, если придется проходить по делу о покушении на государя Императора, тогда еще, впрочем, Местоблюстителя. В данном случае формальный титул роли не играет…

«Не так глупо, — подумал Ляхов, — и вполне ловится в схему операции „Юдифь“, как ее обрисовал Шульгин. Непонятно только, зачем им меня к этому делу подшивать? Для масштаба, что ли? Или…»

— Забавно, — ответил он, снова наливая себе коньяка и закуривая. — Это пока вы мне режим содержания не изменили, — пояснил он, — Государственным преступникам наверняка ведь не положено? — И медленно выцедил рюмку. — Но все равно — глупо. Я же тебя, Игорь Викторович, не первый день знаю и сейчас все время пытаюсь понять, для чего весь этот цирк? Сделать со мной, как я уже заметил, ты в любой момент можешь все, что заблагорассудится, но без всей этой дешевки.

Сломаться я до последней крайности не сломаюсь, мне это просто по жизненным показаниям невыгодно, ты тоже политического капитала сверх обыкновенного не наживешь. А неприятности могут быть. В конце-то концов, господин Генеральный прокурор Бельский мне пока не родственник, но к делу моему интерес проявит. И никак вы его не обойдете, если, конечно, предварительно не уволите. Но это вряд ли. Не по вашему ведомству он числится…

Лучше бы ты, Игорь Викторович, мне сразу, за той же самой рюмкой, все попросту объяснил, глядишь — всем проще было бы. Как тогда в Хайфе. Нет?

Не тот был, конечно, человек генерал Чекменев, чтобы какой-то Вадим Ляхов смог бы сбить его с позиций самой непробиваемой логикой или призывами к здравому смыслу. Нужно бы было — не остановился бы и перед тайной ликвидацией, как и посоветовал ему Ляхов. Ничего бы это ему не стоило. Война все спишет, в том числе и ушедшего на опасное секретное задание офицера. Желаете — целенький труп в цинковом гробу, желаете — обгорелые обломки самолета с фрагментами тел, случайно уцелевшим погоном и оплавленным орденом с нужным номером.

Но сейчас, очевидно, смысл был в другом. Он широко и обезоруживающе, как хорошо умел, улыбнулся, встал и хлопнул Вадима по плечу.

— Ладно, брат. Извини. Признать годным! Наливай, как ничего и не было.

Еще раз хмыкнув, Ляхов налил. Ничего более не спрашивая, с непроницаемым лицом.

— Ты обижаться не должен. Да и не будешь, я тебя знаю. И я извиняться не буду, потому как служба такая. А объяснить — объясню. Ты, между прочим, за последнее время очень усовершенствовался. Держался прямо великолепно. Но, — чокнувшись с Вадимом и выпив коньяк, Чекменев назидательно поднял палец, — немного все же переигрываешь.

Слишком уж нарочито-независимо держался. Как будто заведомо знал, что все это — не всерьез. Лучше б было слегка истерики подпустить, нервности этакой, мол, мы, фронтовики, кровь проливали, царю и отечеству не за страх, а за совесть служим, а вы тут, тыловые крысы, дела нам шьете…Ты же и вправду столько всего пережил, черт знает куда лазил и живой вернулся, а тут такое… Надо, надо было слегка сорваться…

— Спасибо за совет, господин режиссер. Только я, как говорил Станиславский, «зерно образа» иначе вижу. Я, к вашему сведению, другого амплуа актер. И чем ситуация острее, тем больше наливаюсь ледяным спокойствием и хорошо контролируемой яростью. Как японский самурай. И жду первого же удобного случая, чтобы, вежливо кланяясь и почтительно шипя сквозь зубы, вцепиться противнику в глотку, вырвать печень… Ну и так далее.

В схеме того же образа, если б разговор в начатом ключе еще чуток продлился, я бы так и сделал. Тебе засветил вот этой бутылкой между глаз, вытащил из кобуры твой пистолет, приставил к виску и угрожал бы шлепнуть, если в ближайшие полчаса здесь не появится Генеральный прокурор, дежурный генерал при особе Его Величества (начальник, по службе, над всеми адъютантами, в т. ч. и «флигель»), ну и от штаба Гвардии, Академии и Думы Георгиевских кавалеров. Вот перед таким синклитом и пистолетом у виска ты бы и продолжил свои обвинения…