Марсель Байер - Летучие собаки

• Название: Летучие собаки
• Автор: Марсель Байер
• Издательство: Амфора
• Жанр: О войне
• Год: 2004
• ISBN: 5-94278-645-3, 3-518-39126-7

В истории Второй мировой много жутких страниц. Это книга — об эпизоде, венчающем войну, об убийстве семейством Геббельс своих шестерых детей. Реки крови пролились в ту войну, и все равно невозможно понять, как, будучи в здравом уме, почетная мать Рейха могла пойти на убийство своих детей.

Автор нашел интересный литературный ход. События рассказаны с точки зрения старшей дочери Хельги и совершенно случайного человека — Германа Карнау — полусумасшедшего ученого, звукооператора, единственного свидетеля драмы, разыгравшейся в бункере фюрера 1 мая 1945 года… Экспериментируя со звукозаписывающей аппаратурой, он записывает все, что происходило в детской спальне накануне убийства…

---

— Но почему она тогда себя так ведет?

— Ты же видишь, сейчас всем несладко. Но в одном уверяю тебя, Хельга: прежде чем что-нибудь случится, каждый человек здесь обязательно за вас заступится и отдаст свою жизнь.

— Точно?

— Совершенно точно. — Господин Карнау смотрит мне в глаза. И не моргает. Тому, что он говорит, можно верить. Даже если больше никто не вызовется нам помочь, господин Карнау всегда будет рядом. В дверь стучится Хильде:

— Хельга, вы здесь?

Туалет закрыт. Изнутри. Значит, кто-то там сидит. Вот так всегда: когда нужно очень срочно, туалет занят.

— Мама, это ты?

Но никто не отвечает. И стучать бесполезно.

— Долго еще?

Мама по-прежнему молчит. Наверно, ей опять нехорошо. Черт. Где здесь еще уборная? На этом этаже больше нет, но внизу наверняка есть еще одна. Должна быть, не поднимаются же они все время наверх, если им хочется. Мне остается только сойти вниз. Одной. Вообще-то это не разрешается. Но не могу же я, старшая, наделать в штаны! Мама тогда сильно рассердится, ведь ей снова придется стирать. У нас с собой не так много вещей.

На лестнице никого, только слышно, как внизу работают люди, как переговариваются в дальней комнате. Может, туалет сразу под лестницей, там вроде есть какая-то каморка. Спросить не у кого. Неважно. Если никого нет, значит, я никому не помешаю.

И правда туалет. Но воняет омерзительно. А мне уже не вытерпеть, я не могу бежать обратно наверх и ждать перед нашим. Как противно! Срочно пописать. Да тут и не засидишься — такая вонь и грязь. Воздух так насыщен мочой, что нужно задерживать дыхание. Похоже, это мужской туалет.

На кафеле каракули. Нам, детям, никогда не разрешают рисовать на стенах. Ни дома, ни здесь. Вон девочка с улыбкой на лице, очень грубо, всего несколько штрихов. Руки сложены за головой, и за длинными волосами их не видно. Голая. Огромные груди, с большими сосками. Ноги широко расставлены, а между ними черные царапины. Наверное, волосики. Что за люди малюют такие картинки?

Даже нет туалетной бумаги? Есть, последний клочок. Поскорее бы выйти. Какое счастье, снаружи больше не пахнет. Из комнаты по-прежнему доносится голос, только один, хотя человек с кем-то разговаривает. Он видит, как я заглядываю в открытую дверь, и машет рукой, приглашая войти, молча показывает на кресло. А сам продолжает говорить в микрофон. Это телефонная станция: вон коммутатор, куда поспешно вставляются провода.

Разговоры один за другим переключаются. В углу трещит телефонный аппарат. Вдруг сверху поступает неотложный звонок, телефонист срывает наушники и бежит в соседнюю комнату. Передав трубку солдату, подходит ко мне:

— Что, Хельга, заблудилась?

— Нет, но другой туалет был занят.

— Зато благодаря этой случайности ты увидела нашу телефонную станцию.

— Вам нравится столько звонить?

— Да ведь звонят не мне. Но из разговоров я много чего узнаю.

— А можно тоже разок позвонить наверх?

— Сегодня вряд ли получится, слишком много важных переговоров. Завтра должно быть поспокойнее. А с кем ты хочешь поговорить?

— Не знаю.

На пульте раздается треск, телефонист надевает наушники. Смотрит на меня, пожимает плечами и улыбается:

— Ну вот, опять работа.

Русские идут. Топают вниз по лестнице. Мы прячемся в клетке с собаками. Те стоят смирно, им надо нас прикрывать. Мы сидим на корточках, хотим остаться незамеченными. Шерсть Коко царапает мне лицо. Все хорошо пригнулись, русские не увидят? Они уже рядом. Теперь не дышать. Неужели расстреляют? Значит, сейчас умрем? И никто не поможет. Шаги приближаются. Собаки дрожат, но с места не сходят. Какой здесь, в клетке, запах, кажется, животные уже не раз писали на пол, там, где мы теперь сидим. И рука моя тоже мокрая, но это неважно. Если не дышать, то и собачьего помета нельзя унюхать. Вдруг из коридора кто-то кричит:

— Ну-ка выходите!

Русский? Он знает, где мы? Сейчас заберет с собой? Где же мама и папа? Где остальные? Почему так тихо? Только не дышать. Еще секунду. Надеюсь, малыши тоже продержатся без воздуха.

— Живее вылезайте!

Шаги совсем близко. Слышно даже дыхание. Громкое дыхание. Собаки начинают волноваться и переминаются с одной лапы на другую. Человек стоит у самой решетки. Сейчас заметит, что клетка не заперта. Мы попались. Дверца заскрипела. Собаки потихоньку оттесняют нас к стенке. Мы отводим глаза, мы не смотрим на дверцу. Собаки расступаются. И он входит, видны его черные сапоги. Он повторяет:

— Вылезайте. Что еще за фокусы?

Вон его волосы. Это Великан, с такой высоты сразу увидел нас за собаками:

— Нашли где прятаться! В такой жуткой грязи.

Перед нами стоит господин Штумпфекер.

И протягивает руки. Хочет задушить? Говорит:

— Пойдемте, дети, вам здесь не место. Мама обыскалась вас наверху.

Мы так напутаны, что не в силах подняться. У господина Штумпфекера действительно ничего плохого на уме? Раз наше укрытие нашли, нужно выходить. Доктор подгоняет:

— Живо наверх, там хоть руки помоете. Ничего же не стряслось, как вас сюда занесло? Сюда, к собакам, такого и впрямь никто не ожидал…

Господин Штумпфекер кивает головой и странно улыбается. Под левым глазом у него дергается большой шрам. Мы стрелой проносимся мимо и летим вверх по лестнице к маме. Та уже стоит в коридоре. К счастью, отделались от господина Штумпфекера. Мама рада нас видеть:

— Да вы как будто задыхаетесь. Неужели так быстро бежали?

— Нам было страшно и хотелось поскорее к тебе.

— Где вы прятались?

— Внизу в клетке у собак.

— Но ведь одним туда нельзя спускаться.

— Мы только хотели позвонить.

— Позвонить?

— Да, вчера телефонист сказал, что сегодня мы можем позвонить. Но опять ничего не вышло, связь с внешним миром прервана.

— Ну-ка садитесь сюда и давайте хорошенько причешемся. Сейчас пойдем прогуляемся по коридорам. Вместе с папой. Он только проснулся, внизу сегодня всю ночь работали.

— А куда пойдем?

— В другой бункер. На праздник к берлинцам.

— Там будут другие дети?

— Я уверена.

— А что за праздник такой?

— Проща… — мама запнулась на полуслове.

В этот момент папа подходил к двери и все слышал; он говорит:

— Ничего особенного, просто люди в бомбоубежище тоже должны немножко порадоваться.

Папа несет корзинку с подарками. Бомбят теперь прямо над нами. Гулять уже давно не разрешается. Все дрожит. Надеюсь, идти недалеко. Свет в длинном коридоре вдруг начинает мигать. Только бы не отключился, иначе мы затеряемся в этом лабиринте. Но мигание не прекращается. Двигаемся очень медленно, целую вечность. Наконец-то попадаем в другое помещение, где нас встречает медсестра. Видимо, рядом лазарет: кругом врачи в халатах. Все испачканы в крови. Вводят раненых, те еле держатся на ногах. У одного нет ушей, вся голова забинтована. Хайде к маме:

— Почему он так обвязан?

Мама молчит. Люди продолжают стекаться, есть женщины и дети. У них измученный вид. Отступаем на шаг назад, хотим спрятаться за мамой и папой. Хильде даже немножко стыдно: мы так хорошо одеты, словно никакой войны нет. Но оставаться около стенки нельзя, нужно сесть с родителями за стол, прямо посередине. Люди разглядывают нас в упор. Теснятся друг к дружке, глаз не сводят, верно, задумали что-то недоброе. Мама шепчет:

— Они рады нашему приходу.

Сначала папа говорит несколько слов, а потом раздает принесенные с собой вещи. Другие дети получают сласти. Мы с неохотой помогаем дарить подарки. Раньше нам нравилось, но сейчас немножко страшно. Из толпы к столу выступает мальчик. Что ему от нас надо?

Ничего. Мальчик просто хочет спеть вместе с нами. К нему пристегнут аккордеон, так можно играть даже с перевязанной левой рукой. У мальчика не хватает двух передних зубов, и, когда он открывает рот, это видно. С первых же аккордов песню подхватывают, ужасно громко, да тут еще взрывы со всех сторон, даже снизу, хоть это и невозможно, бомбардировке нет конца, грохот просто невыносимый, но люди не останавливаются и упорно продолжают петь; теперь уже вообще ничего не слышно, только рты открываются и закрываются.

Мамин шиньон сполз набок. Рыжий пучок, который закрепляется шпильками. Мама лежит в кровати и не хочет выходить из комнаты. Мы видели ее заплаканные глаза. Хотя до этого она сказала, что мы скоро покинем бункер. Сказала, что мы спасемся на самолете. Что он унесет нас из этого города далеко-далеко, туда, где бои давно окончились. Наверное, господин Карнау очень серьезно с ней поговорил и убедил, что пора, наконец, отсюда выбираться.

Но мама все равно целый день плачет. Нам тоже не радостно. Хильде и Хельмут неожиданно затевают драку. Почему — никто толком не знает. Хельмут толкает сестру, та царапается, Хельмут пытается увернуться от ее ногтей и дает Хильде пинка, но она, воспользовавшись моментом, вцепляется брату в волосы и тянет так сильно, что тот падает. Хельмут продолжает отбиваться, но Хильде уже его оседлала и крепко держит за руки. Брат кричит и норовит плюнуть ей в лицо, но все время промахивается. Шипит через свою зубную пластинку. Тут в дверях появляется мама и кричит: