Хуан Марсе - Чары Шанхая

• Название: Чары Шанхая
• Автор: Хуан Марсе
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94145-333-7

Хуан Марсе — один из самых популярных писателей современной Испании — стал известен российскому читателю по книге «Двуликий любовник», выпущенной издательством «Иностранка» в 2001 г. Обладатель престижных международных наград, Марсе в 2005 г. вошел в число финалистов конкурса на премию Сервантеса, которую называют нобелевской премией по литературе испаноязычного мира

Роман «Чары Шанхая» удостоен Европейской литературной премии Аристейон и Национальной премии критики (1994) и экранизирован режиссером Фернандо Труэбой (премия «Гойя», 2002). Герои книги — одинокие романтичные подростки, мечтающие о чуде, и таинственный незнакомец, врывающийся в их тоскливый мир, сумасшедший философ и подпольщик, отправляющийся в Шанхай, чтобы уничтожить нацистского преступника, — все они становятся участниками захватывающих событий, которые происходят то в мрачноватых кварталах Барселоны, то в чарующем Шанхае.

---

Хуан Марсе Чары Шанхая

В память Розы де Капафелъ и Берты деЛ'Арбос

Посвящается Кармен из Санта-Фе

А также Хоакине из Эргихуэлы

Истинная ностальгия, самая пронзительная и глубокая, связана не с прошлым, а с будущим.

Я часто тоскую по будущему, иначе говоря, по тем беззаботным дням, когда все устремлялось вперед и будущее было на своем месте.

Луис Гарсия Монтеро, «Южная луна»

Глава первая

1

— Детские мечты гибнут на языке у взрослых, — заявил капитан Блай, деловито шагая впереди меня в потрясающем воображение обличье Человека-невидимки: бинты на голове, плащ, кожаные перчатки и темные очки.

Я не мог оторвать глаз от его резких причудливых движений. Он направился к киоску, чтобы купить спички, но внезапно замер и жадно втянул ноздрями воздух сквозь марлю, закрывавшую лицо и делавшую его похожим на привидение.

— Откуда-то несет падалью. Впрочем, нет, это что-то другое… Никого не хочу обидеть, но меня не обманешь: пахнет тухлыми яйцами. Не замечаешь?

Старик замер, запрокинул голову и принюхался. Я тоже остановился. Глухой голос капитана подействовал на меня гипнотически — внезапно я почувствовал пустоту в желудке, и меня затошнило.

Так начинается эта история, и я бы очень хотел, чтобы в ней нашлось место для моего отца, чтобы он был рядом и поддерживал меня, тогда бы я не чувствовал себя таким беззащитным, оставаясь один на один с капитаном Блаем, его бредовыми фантазиями и моими собственными мечтами. Но отец домой не вернулся и считался пропавшим без вести. Я вновь представил себе, как он лежит на дне окопа, а снежинки, медленно падая с неба, укрывают его тело… Потом я задумался о загадочных словах старого сумасброда. Я покорно шел за ним следом к киоску на площади Ровира, как вдруг, проходя мимо дома номер восемь, между продуктовой лавкой и аптекой, капитан снова встал как вкопанный и повел чутким носом, прятавшимся под слоем бинтов.

— Неужели ты не чувствуешь этот жуткий смрад, парень? — произнес он. — Должно быть, твой нежный носик, привыкший к церковному ладану да кислому поту сутан, уже не различает обычную вонь!.. — Он осекся и, вытянув шею, засопел, как норовистый конь. — Что же это такое, тухлые яйца или кошачье дерьмо? Нет, пожалуй, тут дело посерьезнее… Пахнет возле подъезда. Я знаю, что это! Это газ! Нищета так не смердит — это воняет газ!

Из подвала и в самом деле несло нищетой, по ночам там прятались бродяги, однако капитан быстро разобрался, что к чему, и заявил, что запах идет не оттуда, а из трещин в тротуаре, сквозь которые пробивалась жалкая, чахлая травка.

Предупредить соседей взялся он сам, поговорил с продавцом из киоска, с аптекарем, с пассажирами на трамвайной остановке, и, хотя все знали, что он всего-навсего старый маразматик, отныне каждый, кто оказывался неподалеку от злополучного подъезда, принюхивался и, к своему ужасу, чувствовал запах газа. Женщины всполошились, кто-то позвонил в газовую компанию.

— Я знаю, в чем дело, — продолжал неугомонный старикан, войдя в таверну на площади, — лопнула труба и вонючий газ вытекает сквозь трещину. Это очень опасно, сеньоры, мы должны обходить это место стороной, а еще лучше — разойтись по домам и не высовывать носа… А главное, ни в коем случае не закуривать рядом с киоском, запомните, ребята.

— И прежде всего, — перебил капитана его приятель сеньор Сукре, обращаясь к местным завсегдатаям, которые слушали разговор и недоверчиво усмехались, — нужно избегать пламенных взглядов, мятежных мыслей и прочей горючей гадости, которая в нас до сих пор сидит. Надо быть очень, очень осмотрительными! И старая торговка каштанами со своей жаровней и змеиным языком тоже весьма опасна. Одно ее гадючье слово, и — бабах! — все мы в аду.

— За собой бы следили, — проворчал водитель трамвая, попивая орухо.[1] — Ведь это вы жжете газеты за киоском! В один прекрасный день все мы взлетим на воздух вместе с трамвайной остановкой и фонтаном…

— Скажи мне, зануда, а не для того ли мы пришли в этот мир, чтобы нас подняло в воздух и разорвало в клочья? — набросился на него капитан, размахивая руками, будто ветряная мельница, и пританцовывая на засыпанном опилками и оливковыми косточками полу. Бинт на его голове сбился, возле уха торчал неопрятный клок пожелтевшей ваты. — Так что, когда вас разорвет на тысячу кусков, дружище, вы сразу почувствуете себя гораздо лучше!

— Что ж, может, так оно и случится, — проговорил вагоновожатый и, глядя на меня, добавил: — Уводи-ка ты его отсюда, парень. Очень уж надоел.

Прошло две недели, на площади воняло, как и прежде, но, несмотря на жалобы жителей в мэрию и Каталонскую газовую компанию, комиссия не появлялась. Посетители таверны день за днем наблюдали одно и то же: обеспокоенные пешеходы ускоряли шаг, боязливо обходя подозрительный тротуар, а жильцы трехэтажного дома с балконами, заставленными горшками с геранью, проворно шмыгали в подъезд и выскакивали наружу, точно испуганные крысы. Мы же с братьями Чакон демонстративно проходили по самому опасному месту, нас будоражил риск и сознание неминуемой катастрофы.

Как раз в ту пору в моей жизни начался странный, совершенно новый период — я то отчаянно хандрил, то витал в облаках. Я окончил школу, но на работу не устроился; точнее, работу я нашел, но до поры до времени к ней не приступал. С детства я неплохо рисовал, и моя мать, посоветовавшись с одним знакомым ювелиром, сеньором Ольяртом, принялась хлопотать, чтобы меня взяли учеником или посыльным в ювелирную мастерскую неподалеку от дома; в мастерской ей ответили, что пока ученик им не нужен, но понадобится месяцев через десять, сразу после летних отпусков. С тех пор мать внушила себе, что профессия ювелира именно то, что мне нужно, и велела терпеливо дожидаться этого места. Мое увлечение рисованием и любовь к чтению оказали решающее влияние на ее выбор: руководствуясь прежде всего практическими соображениями — учебу оплачивать она не могла, и одной ее зарплаты на двоих явно не хватало — а также чутьем, мать решила направить мою судьбу в ювелирное русло, смутно надеясь, что там хоть как-то пригодятся мои так называемые способности. Однако шло время, а я все никак не мог понять, какое отношение имеет ко мне ювелирное дело — я любил рисовать, читать да гулять по нашему кварталу и парку Гюэль. Других интересов у меня не было.

В таверне на площади близ улицы Провиденсия я встречался с братьями Чакон, моими ровесниками, чьей дерзости и свободе втайне завидовал. Их средства к существованию были весьма скудны, да и перепадало им не часто, зато они сколько угодно могли носиться по городу. Избавившись от школьной рутины гораздо раньше меня, они время от времени нанимались посыльными в таверны и продуктовые лавки, а потому целыми днями торчали на улице. Я так и не узнал, где они жили; скорее всего, в одном из тех обшарпанных домишек на Франсиско-Алегре, неподалеку от улицы Кармело. По воскресеньям они за гроши продавали зачитанные комиксы и потрепанные бульварные романы.

Стоял ноябрь, по маленькой невзрачной площади ветер гнал желтые листья платанов, становилось все холоднее — зима обещала быть суровой. Прохожие ежились и ускоряли шаг, однако непоседливый сеньор Сукре по-прежнему слонялся по улицам, словно сомнамбула, болтая сам с собой. Вел он себя так, словно сомневался в собственном существовании или же боялся в один миг стать призраком, и говорил, что в такие неспокойные ветреные дни ему приходится блуждать по городу в поисках своего потерянного «я». И действительно, мы частенько встречали его на улицах Грасии: заложив руки за спину и понурив голову, он обходил таверны, аптеки, бакалейные магазинчики, глухие пыльные лавки букинистов и крошечные художественные выставки, приставая ко всем подряд, пока кто-нибудь не сообщал ему, кто он таков и где его дом. Мне, Хуану и Финито он жаловался, что у него никак не получается снова стать тем, кем он был прежде, что никто ему не помогает, и иногда хочется послать все куда подальше, смириться с тем, что он — никто, и, преспокойно развалившись на скамейке на площади Ровира, греть под солнышком старые кости. Бывало, сеньора Сукре, удрученного и потерянного, встречали в самых неожиданных уголках квартала. Рассказывали, как однажды он остановился напротив полицейского участка на Травесере и спросил у часового, как его зовут и где он живет, — разумеется, сам сеньор Сукре, а не часовой, — а тот перепугался, позвал на помощь сержанта, и бедняге учинили целый допрос.

— Эй, ребятишки, не будете ли вы так любезны сказать, как меня зовут и где я живу? — Сеньор Сукре остановился в дверях таверны, прервав наше наблюдение за домом номер восемь. — Пожалуйста.