Елена Прудникова - Ленин – Сталин. Технология невозможного

• Название: Ленин – Сталин. Технология невозможного
• Автор: Елена Прудникова
• Издательство: ЗАО «ОЛМА Медиа Групп»
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978–5-373–02571–3

Большевики не верили в Бога и не любили Россию, однако на крутом переломе все же именно они ее и спасли. Когда обанкротились все, кто верил и любил.

Задачи, которые пришлось решать большевикам, оказались не под силу ни государственным деятелям царской России, ни опытным чиновникам и управленцам.

Между тем наследство они получили такое, на какое никто нормальный, в здравом уме и твердой памяти, не покусится. Для того клубка проблем, каким являлась послереволюционная Россия, сразу и названия не подберешь... Механизмы, запущенные в феврале 1917 года, надолго пережили правительство, которое их запустило. Все, кто хоть сколько-нибудь разбирался в экономике и государственном управлении, понимали, что Россия погибла...

Найдется немало желающих поспорить на эту тему, но факты таковы, что именно Ленин и Сталин спасли Россию.

---

Я не зря уделяю столько места изложению взглядов «левых коммунистов». Именно тогда раскололась партия большевиков, и именно по этой линии впоследствии будут идти расколы между сначала Лениным, а потом Сталиным и всеми оппозициями, сколько бы их ни было.

Не стоит обманываться революционной фразой. На самом деле это просто новая одежка очень старых политических сил, все тот же древний конфликт между теми, кто работает на свою страну и теми, кто хочет заставить ее работать на кого-то еще. Что важнее: судьба России или то, как ее агония отразится на международном рабочем движении; сто верст российской территории или забастовка в Вене; защита Родины или «революционная война»; благо народа или революционные принципы? Десять лет спустя Сталин, определяя разницу между «генеральной линией» и оппозицией, скажет: «В чем состоит эта разница? В том, что партия рассматривает нашу революцию как революцию социалистическую, как революцию, представляющую некую самостоятельную силу; способную идти на борьбу против капиталистического мира, тогда как оппозиция рассматривает нашу революцию как бесплатное приложение к будущей, еще не победившей пролетарской революции на Западе, как «придаточное предложение» к будущей революции на Западе, как нечто, не имеющее самостоятельной силы».

Некоторые из «левых коммунистов», как, например, Дзержинский, не то пересмотрев свои взгляды, не то наступив на горло собственной песне, впоследствии честно служили Советской России. Другие эволюционировали в противоположном направлении. Когда стало ясно, что революции в Европе ждать не стоит и приходится выбирать между Сталиным, все больше дрейфующим в сторону пророссийской имперской политики, и существующими, хотя и буржуазными, но европейскими правительствами, оппозиционеры выбрали второе, тем самым еще раз доказав, что революция тут вообще ни при чем. Дискуссия о Брестском мире была не причиной раскола партии, а поводом, позволившим осознать себя двум силам внутри нее: «государственникам-патриотам» и «революционерам-интернационалистам». С этого момента они вступили в тяжелейшую борьбу, закончившуюся уже перед самой войной физическим уничтожением последних так и не смирившихся «левых». Но дух остался. Он еще воскреснет в революционно-большевистских деяниях Хрущева, а потом в ультразападнических кампаниях «перестройки». Вы думаете, случайно ее начало сопровождалось восхвалением Бухарина и его соратников? Ага, конечно! То-то «прорабы перестройки» сплошь и рядом на всю страну рассказывали о своих отцах и дедах, сложивших головы в подвалах НКВД!

Но это будет спустя двадцать и спустя семьдесят лет. А в декабре 1917 года ситуация сложилась простая и печальная: быстро думающий Ленин уже понял, что теория немедленной всемирной революции иллюзорна и надо спасать то, что имеешь, а партия частично не успела повернуть вслед за ним, а частично и не желала.

... В январе произошел некоторый подъем революционного движения в Австрии, Венгрии, Польше, Германии, отчего «левые» (и не только они) воспряли духом. Все же у них хватило соображения не объявлять немедленно «революционную войну». 21 января на совещании в ЦК по вопросам мирной конференции только пять из четырнадцати участников голосовали за немедленное подписание мира: Ленин, Сталин, Мура- нов, Артем и Сокольников. Один человек был за то, чтобы немедленно прервать переговоры, остальные – за всемерное их затягивание, то есть поддерживали позицию Троцкого. Тем более она была весьма привлекательной во многих отношениях. Во-первых, неизвестно, смогут ли немцы наступать, во-вторых, даже если смогут, сдаться никогда не поздно, а в-третьих, скоро будет мировая революция, и все эти договоры потеряют смысл. Если же мировой революции не случится, то дело все равно проиграно, так зачем она нужна, Россия?

... Кончилось все тем, что 28 января Троцкий взял да и объявил на переговорах: Россия-де отказывается подписать мирный договор, однако считает, что война закончилась, и демобилизует армию. Просто так, от себя объявил – и торжественно удалился.

Несколько ошалевшие от такого поворота событий партнеры по переговорам стали думать, как быть. Из заявления Троцкого вроде бы следовало, что оккупированные территории остаются за ними, то есть цель достигнута. Исключение составил только один человек – но этим человеком был начальник штаба Восточного фронта генерал Макс Гофман. Как и подобает прусскому военному, он считал, что раз мирный договор не подписан, то военные действия, как записано в условиях перемирия, должны быть возобновлены в семидневный срок.

Уже через два дня после беспримерного заявления Троцкого, 13 февраля 1918 года[225], Коронный совет Германии принял решение о проведении наступательной операции на Восточном фронте. Началось наступление 18 февраля – и оказалось, что немецкие солдаты воевать могут и преспокойнешим образом идут против «русских братьев», а вот наши как-то не горят желанием вести «священную войну». У немцев были собранные наспех войска третьего сорта – но русские бежали, даже не пытаясь оказывать сопротивление. Германцы практически сразу захватили Двинск (для этого потребовалось около сотни солдат) и Минск и двинулись к Петрограду.

Всего один день понадобился Советскому правительству, чтобы достигнуть серединной позиции между разумом и верой. 19 февраля под утро, на заседании Совнаркома перевесом в один (!) голос все-таки победили Ленин и присоединившийся к нему Троцкий, которые немедленно отправили в Берлин радиограмму о готовности советского правительства подписать мир на германских условиях.

Буря была страшная. ВЦИК разделился, не в силах определить, одобряет ли он эту телеграмму или намерен ее отозвать. Стоявший на левых позициях Петроградский комитет опросил представителей районов – практически все, кроме Выборгского, где голоса разделились, были против капитуляции. Несмирившиеся «левые» – четверо членов ЦК (Бухарин, Урицкий, Ломов, Бубнов) и еще семь известных деятелей партии подписали заявление, осуждающее заключение мира, как удар по делу социалистического строительства. Подобную резолюцию приняли и левые эсеры. Российская столица начала готовиться к «революционной войне».

И тут выяснилось, что голосовать за войну рабочие и солдаты готовы, а вот идти воевать категорически не хотят. В гарнизоне прошли многочисленные митинги, где солдатики обещали стоять насмерть – но когда на следующий день их попытались перебросить на фронт, войска попросту отказались подчиниться приказу. Исключением стал полк латышских стрелков и отдельные солдаты из разных частей.

С мобилизацией заводских рабочих дело обстояло лучше, но ненамного. Районные Советы создавали собственные комитеты обороны, по всему городу шли митинги – однако число призывников оказалось ничтожным. К 26 февраля добровольцев набралось всего около 10 тысяч человек – да и то записывались, в основном, не в Красную Армию, а в многочисленные отряды с громкими названиями, выборными командирами и полным отсутствием дисциплины. Как поведет себя эта толпа, когда придет пора садиться в эшелоны, было совершенно неясно (не говоря уже о поведении на поле боя). Плюс к тому имелось в наличии некоторое число левоэсеровских боевых отрядов – а что такое левоэсеровский отряд, мы увидим в следующей главе.

Впрочем, нельзя сказать, что усилия по организации обороны города оказались совсем уж бесплодными. Вскоре обозначилось одно их важное и полезное следствие. Петроградские рабочие, осознав, что во имя «революционной войны» под пули придется идти им самим, как-то сразу поправели. Коллективы, один за другим, начали высказываться за «похабный мир».

... А немцы тем временем не спешили отвечать на телеграмму Ленина и Троцкого. Наступление продолжалось широким фронтом на Ригу, Ревель и Псков и далее на Петроград. Над российской столицей нависла угроза захвата.

В ночь с 22 на 23 февраля новый глава российской делегации в Бресте Чичерин передал условия мира. Теперь они были уже другими, но выбирать не приходилось. Днем по этому поводу собрался Центральный Комитет – однако если кто думает, что «левые большевики» поумнели... Над партией, впервые с 1904 года, всерьез нависла опасность раскола. За принятие немецких условий голосовали семь человек (Ленин, Сталин, Зиновьев, Свердлов, Стасова, Сокольников и Смилга), против – четверо (Бухарин, Бубнов, Ломов, Урицкий). К счастью, еще четверо «левых» все-таки воздержались (Троцкий, Крестинский, Дзержинский, Иоффе) – но не потому, что были за мир, а чтобы не допустить раскола в партии. Они хорошо знали Ленина и понимали, что Ильич, оказавшись в меньшинстве, решению большинства не подчинится.

Однако до победы было еще далеко. Окончательное решение принимал не ЦК большевиков, а ВЦИК. ЦК определял всего лишь позицию большевистской фракции этого органа – в той мере, в какой она соглашалась ему подчиниться. А еще во ВЦИК присутствовали левые эсеры, которые были по-прежнему против мира. И снова, в сотый уже раз, возникла дискуссия все с теми же аргументами. Однако нависавшие над Петроградом немецкие войска все же действовали на нервы. Результат голосования был: 112 – за принятие германских условий, 86 – против и 22 воздержавшихся – как видим, снова пятьдесят на пятьдесят, даже под угрозой захвата столицы. В 4.30 утра, за два с половиной часа до срока окончания немецкого ультиматума, Ленин получил право все же заключить мир.