Владимир Набоков - Комментарий к роману "Евгений Онегин"

• Название: Комментарий к роману "Евгений Онегин"
• Автор: Владимир Набоков
• Издательство: Искусство-СПб / Набоковский фонд
• Жанр: Критика
• Год: 1998
• ISBN: 5-210-01490-8

Это первая публикация русского перевода знаменитого «Комментария» В В Набокова к пушкинскому роману. Издание на английском языке увидело свет еще в 1964 г. и с тех пор неоднократно переиздавалось.

Набоков выступает здесь как филолог и литературовед, человек огромной эрудиции, великолепный знаток быта и культуры пушкинской эпохи. Набоков-комментатор полон неожиданностей: он то язвительно-насмешлив, то восторженно-эмоционален, то рассудителен и предельно точен.

В качестве приложения в книгу включены статьи Набокова «Абрам Ганнибал», «Заметки о просодии» и «Заметки переводчика». В книге представлено факсимильное воспроизведение прижизненного пушкинского издания «Евгения Онегина» (1837) с примечаниями самого поэта.

Издание представляет интерес для специалистов — филологов, литературоведов, переводчиков, преподавателей, а также всех почитателей творчества Пушкина и Набокова.

---

(To на часы, то на солнце по очереди смотрит он — / Наконец, вскинул руки / И — глядь! — вот он уж там!)

Мисс Дейч (1936):

Не marked the time, and presently
He waved his hand, as one who'd rue it
And was at Olga's ere he knew it!

(Он заметил время и тотчас / Помахал рукой, как человек, полный сожаленья, / И сразу же у Ольги оказался…)

Эльтон (1937):

Scanned watch, observed the sun; and yet
Waved hand at last, and soon was quitting,
And there, amidst his neighbours, sitting!

(Воззрился на часы, взглянул на солнце; наконец / Рукою помахал и вскоре удалился, / И вот уж средь соседей восседает.)

Мисс Радин (1937):

Takes out his watch, surveys the sun,
Is tempted, and capitulates —
And here he's at his neighbors' gates.

(Достает часы, смотрит на солнце, / Он чувствует соблазн и поддается — / И вот уж у ворот соседей.)

8—9 <…>

10 На встречу… — Фр. à la rencontre.

12 Подобна ветреной надежде. — Ср. гл. 1, XXV, 12 — Подобный ветреной Венере, а также эпитеты к слову «надежда» в гл. 5, VII, 6—14.

XIV

«Зачем вечор так рано скрылись?» —
Был первый Оленькин вопрос.
Все чувства в Ленском помутились,
4 И молча он повесил нос.
Исчезла ревность и досада
Пред этой ясностию взгляда,
Пред этой нежной простотой,
8 Пред этой резвою душой!..
Он смотрит в сладком умиленье;
Он видит: он еще любим;
Уж он, раскаяньем томим,
12 Готов просить у ней прощенье,
Трепещет, не находит слов,
Он счастлив, он почти здоров…

9 Он смотрит в сладком умиленье… — «Il regarde avec un doux attendrissement» См. коммент. к гл. 7, II, 5.

XV–XVI

Эти две строфы (а также XXXVIII) известны лишь из публикации Я. Грота в книге «Пушкин и его лицейские товарищи и наставники» (СПб., 1887, с. 211–213; см.: Томашевский, Акад. 1937) по копии (ныне утраченной), сделанной князем В. Одоевским.

XV

Да, да, ведь ревности припадки —
Болезнь, так точно как чума,
Как черный сплин, как лихорадка,
4 Как повреждение ума.
Она горячкой пламенеет,
Она свой жар, свои бред имеет,
Сны злые, призраки свои.
8 Помилуи Бог, друзья мои!
Мучительней нет в мире казни
Ее терзаний роковых.
Поверьте мне: кто вынес их,
12 Тот уж конечно без боязни
Взойдет на пламенный костер
Иль шею склонит под топор.

3 …черный сплин… — См. коммент. к гл. 1, XXXVII, 6—10 и XXXVIII, 3—4

XVI

Я не хочу пустой укорой
Могилы возмущать покой;
Тебя уж нет, о ты, которой
4 Я в бурях жизни молодой
Обязан опытом ужасным
И рая мигом сладострастным.
Как учат слабое дитя,
8 Ты душу нежную, мутя,
Учила горести глубокой.
Ты негой волновала кровь,
Ты воспаляла в ней любовь
12 И пламя ревности жестокой,
Но он прошел, сей тяжкий день.
Почий, мучительная тень!

XVII

И вновь задумчивый, унылый
Пред милой Ольгою своей,
Владимир не имеет силы
4 Вчерашний день напомнить ей;
Он мыслит: «Буду ей спаситель.
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнем и вздохов и похвал
8 Младое сердце искушал;
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи стебелек;
Чтобы двухутренний цветок
12 Увял еще полураскрытый».
Всё это значило, друзья:
С приятелем стреляюсь я.

XVIII

Когда б он знал, какая рана
Моей Татьяны сердце жгла!
Когда бы ведала Татьяна,
4 Когда бы знать она могла,
Что завтра Ленский и Евгений
Заспорят о могильной сени;
Ах, может быть, ее любовь
8 Друзей соединила б вновь!
Но этой страсти и случайно
Еще никто не открывал.
Онегин обо всем молчал;
12 Татьяна изнывала тайно;
Одна бы няня знать могла,
Да недогадлива была.

1—2 В 1819 г. Марселина Деборд-Вальмор (см. коммент. к гл. 3, между строфами XXXI и XXXII, письмо Татьяны, стихи 35–46) опубликовала элегию, начинавшуюся словами: «S'il avait su quelle âme il a blessée…»[685]

7—8 Ах, может быть, ее любовь / Друзей соединила б вновь! — Более того, она могла вспомнить, что Юлия д'Этанж Руссо (чей отец, мрачный барон, убил на дуэли друга, и с тех пор его постоянно мучили ужасные воспоминания) сумела воспрепятствовать дуэли между своим возлюбленным и его лучшим другом, о чем рассказывается в первой части романа.

XIX

Весь вечер Ленский был рассеян,
То молчалив, то весел вновь;
Но тот, кто музою взлелеян,
4 Всегда таков: нахмуря бровь,
Садился он за клавикорды
И брал на них одни аккорды,
То, к Ольге взоры устремив,
8 Шептал: не правда ль? я счастлив.
Но поздно; время ехать. Сжалось
В нем сердце, полное тоской;
Прощаясь с девой молодой,
12 Оно как будто разрывалось.
Она глядит ему в лицо.
«Что с вами?» – «Так». – И на крыльцо.

4 …нахмуря бровь… — любопытный солецизм: правильной формой было бы множественное число — «брови».

14 «Так» — лексический аналог пожатия плечами.

XX

Домой приехав, пистолеты
Он осмотрел, потом вложил
Опять их в ящик и, раздетый,
4 При свечке, Шиллера открыл;
Но мысль одна его объемлет;
В нем сердце грустное не дремлет:
С неизъяснимою красой
8 Он видит Ольгу пред собой.
Владимир книгу закрывает,
Берет перо; его стихи,
Полны любовной чепухи,
12 Звучат и льются. Их читает
Он вслух, в лирическом жару,
Как Дельвиг пьяный на пиру.

12—14 Барон Антон Дельвиг (6 августа 1798 — 14 января 1831), один из ближайших друзей Пушкина, незначительный поэт, автор милых идиллий и народных песен, искусно сложенных сонетов и нескольких блистательных дактилических гекзаметров, в которых любопытным образом сочетаются классический и народный дух, амфора и самовар. В статье И. Медведевой «Павел Яковлев и его альбом»[686] представлен очень выразительный рисунок (ок. 1820) из альбома современника, где Дельвиг изображен веселым и пьяным, взъерошенным и без очков.

И вот удивительное совпадение — Дельвиг умер в десятилетнюю годовщину смерти вымышленного Ленского (который здесь сравнивается с ним накануне своей роковой дуэли); а поминки, устроенные его друзьями (Пушкиным, Вяземским, Баратынским и Языковым) в московском ресторане 27 января 1831 г., происходили ровно за шесть лет до роковой дуэли Пушкина.

Именно Дельвиг (судя по записи, сделанной Пушкиным) тонко подметил, что чем ближе к небесам, тем холоднее становится поэзия, и именно Дельвиг хотел поцеловать руку Державину, когда тот посетил Лицей (см. коммент. к гл. 8, II, 3).

Лучшее стихотворение Дельвига было написано и посвящено Пушкину в январе 1815 г. (опубликовано в том же году в «Российском музеуме», № 9). Шестнадцатилетний мальчик пророчит в мельчайших подробностях литературное бессмертие пятнадцатилетнему мальчику и делает это в стихотворении, которое само по себе бессмертно, — в истории мировой поэзии я не могу найти другого подобного совпадения гениального предвидения с осуществившимся предназначением:

Кто, как лебедь цветущей Авзонии,
Осененный и миртом и лаврами;
Майской ночью при хоре порхающих,
В сладких грезах отвился от матери, —

Тот в советах не мудрствует; на стены
Побежденных знамена не вешает,
Столб кормами судов неприятельских
Он не красит пред храмом Ареевым.

Флот, с несчетным богатством Америки,
С тяжким золотом, купленным кровию,
Не взмущает двукраты экватора
Для него кораблями бегущими;

Но с младенчества он обучается
Воспевать красоты поднебесные,
И ланиты его от приветствия
Удивленной толпы горят пламенем.

И Паллада туманное облако
Рассевает от взоров, — и в юности
Он уж видит священную истину,
И порок, исподлобья взирающий.

Пушкин! Он и в лесах не укроется!
Лира выдаст его громким пением,
И от смертных восхитит бессмертного
Аполлон на Олимп торжествующий.

XXI