Владимир Набоков - Комментарий к роману "Евгений Онегин"

• Название: Комментарий к роману "Евгений Онегин"
• Автор: Владимир Набоков
• Издательство: Искусство-СПб / Набоковский фонд
• Жанр: Критика
• Год: 1998
• ISBN: 5-210-01490-8

Это первая публикация русского перевода знаменитого «Комментария» В В Набокова к пушкинскому роману. Издание на английском языке увидело свет еще в 1964 г. и с тех пор неоднократно переиздавалось.

Набоков выступает здесь как филолог и литературовед, человек огромной эрудиции, великолепный знаток быта и культуры пушкинской эпохи. Набоков-комментатор полон неожиданностей: он то язвительно-насмешлив, то восторженно-эмоционален, то рассудителен и предельно точен.

В качестве приложения в книгу включены статьи Набокова «Абрам Ганнибал», «Заметки о просодии» и «Заметки переводчика». В книге представлено факсимильное воспроизведение прижизненного пушкинского издания «Евгения Онегина» (1837) с примечаниями самого поэта.

Издание представляет интерес для специалистов — филологов, литературоведов, переводчиков, преподавателей, а также всех почитателей творчества Пушкина и Набокова.

---

4) В черновике элегии, предположительно адресованной Наталье Гончаровой и начинающейся в своем окончательном виде словами «На холмах Грузии лежит ночная мгла…», которую поэт сочинил в 1829 г., во время путешествия по Закавказью, была вычеркнута строфа, содержащая сходное выражение (стихи 9—12):

Прошли за днями дни, промчалось много лет.
Где вы, бесценные созданья?
Иные далеко, иных уж в мире нет,
Со мною лишь воспоминанья.[900]

Следует заметить, что Баратынский поменял местами две части второго предложения пушкинского эпиграфа, заменил «странствуют» на очень близкое по звучанию «бедствуют», добавил «в мире» и изменил порядок слов «иных уже нет» на «нет уже других» («иные» и «другие» очень близки по значению). Также следует обратить внимание на то, что пушкинский стих гл. 8, I, 3 хотя совпадает по размеру с четверостишием Баратынского, по смыслу дальше от него, чем от эпиграфа, написанного самим Пушкиным семью годами ранее: теперь он использует сокращенную форму слова «уже»; «другие» заменены на более изящное и более отстраненное «а те»; глагол опущен; в остальном же слова и их порядок сохраняются.

В четверостишии Баратынского содержится намек на друзей, участвовавших в неудачном заговоре 14 декабря 1825 г., пятеро из которых были казнены, а другие отправлены в мрачную ссылку на границе Сибири с Северным Китаем. Очевидно, формулировка строк, написанных Баратынским в 1827 г., определялась тем фактом, что пушкинский эпиграф, звучавший в 1824 г. вполне невинным проявлением литературной ностальгии в псевдовосточном стиле того времени, теперь, в результате произошедших событий, вдруг приобрел особый политический смысл[901]. В начале 1827 г. «Московский телеграф» опубликовал статью критика Полевого «Взгляд на русскую литературу 1825 и 1826 годов» с подзаголовком «Письмо в Нью-Йорк к С. Д. П. [Сергею Полторацкому]». Правительственный агент (вероятно, Булгарин) сообщал, что статья содержит неприкрытый намек на декабристов, и действительно, он звучит совершенно отчетливо в следующем предложении Полевого: «Смотрю на круг друзей наших, прежде оживленный, веселый и часто с грустью повторяю слова Сади (или Пушкина, который нам передал слова Сади): „Одних уже нет, другие странствуют далеко!“»{216}. Таким образом, эпиграф к «Бахчисарайскому фонтану» (сохраненный в последующих изданиях 1827 и 1830 гг., но опущенный в издании 1835 г.) получил иной ретроспективный смысл. Когда в 1832 г. Пушкин отдельно опубликовал восьмую главу читателям было нетрудно расшифровать его обогащенный новым смыслом намек.

Основные контакты Пушкина с людьми, так или иначе участвовавшими в революционном движении, которое после событий декабря 1825 г. стало называться «декабристским» (см. мой коммент. к гл. 10, XIII, 3), восходят к 1818–1820 гг., до его высылки из Петербурга, а также ко времени предпринятой им поездки в Каменку Киевской губернии зимой 1820/21 г., где находилось имение отставного генерала Александра Давыдова и где Пушкин виделся с некоторыми декабристами, в том числе с братом Давыдова — Василием, Орловым, Якушкиным и другими. В промежуток времени с 9 мая 1823 г. (когда был начат ЕО) по 14 декабря 1825-го (декабрьское восстание) Пушкин не читал первые главы «в дружной встрече» никому из пятерых заговорщиков, обреченных погибнуть на виселице 13 июля 1826 г. (см. мой коммент. к гл. 5, V–VI, IX–X о рисунках Пушкина); перед отъездом из Петербурга Пушкин виделся с Рылеевым («на благородном расстояньи»), а его краткое знакомство с Пестелем в Кишиневе произошло до написания первой главы. Среди декабристов, находившихся «далече», а именно в сибирской ссылке, лишь своему близкому другу Ивану Пущину наш поэт, вероятно, мог прочесть три с половиной песни, когда тот посетил его в Михайловском 11 января 1825 г. Во всех же остальных случаях мы должны воспринимать как лирическое преувеличение образ Пушкина, читающего ЕО на собраниях декабристов еще до начала его написания; точно так же нет никаких свидетельств, что Пушкин читал первые две главы ЕО в Одессе людям, с которыми был очень мало знаком, к примеру декабристам Николаю Басаргину, князю Александру Барятинскому и Матвею Муравьеву-Апостолу, приезжавшему в Одессу в 1823–1824 гг. Остальные предположения не стоят внимания. Наверняка мы знаем лишь одного декабриста, слышавшего в Одессе, как Пушкин читал по крайней мере первую главу романа, — это князь Сергей Волконский (можно предположить, что из жен декабристов с началом ЕО более или менее были знакомы Екатерина Орлова и Мария Раевская, впоследствии Волконская). Согласно не вполне убедительной легенде, рожденной в семействе Волконских, Южное общество просило Сергея Волконского принять Пушкина в члены общества, но, встретившись с поэтом в Одессе (вероятно, в июне 1824 г.), Волконский счел, что для такого дела язык Пушкина слишком болтлив, характер слишком беспечен, а жизнь слишком драгоценна. То, что Волконскому в 1824 г. была известна первая песнь, подтверждается фразой из его письма от 18 октября 1824 г. Пушкину, который к этому времени уже два месяца жил в Михайловском:

«Любезный Александр Сергеевич, при отъезде моем из Одессы, я не думал, что не буду более иметь удовольствия, по возвращении моем с Кавказа, с вами видеться <…> Посылаю я вам письмо от Мельмота [Александра Раевского] <…> Будет вам приятно, уведомляю вас о помолвке моей с Марией Николаевною Раевскою <…> P. S. <…> Я поместил по поручению отца величавого рогоносца [Александра Давыдова, матери которого принадлежала Каменка; брата декабриста Василия Давыдова] сына его в Царскосельский лицей».

Характеристика, данная А. Давыдову, является цитатой из гл. 1, XII, 12.

Есть свидетельства, что в 1823–1824 гг. Одессу посещали декабристы В. Давыдов и, возможно, Пестель, но читал ли им Пушкин ЕО, неизвестно.

***

Мне не удалось обнаружить точный источник пушкинского эпиграфа, который подразумевается и в строфе LI, 3–4. Книга «Гулистан, или Империя роз» Саади вышла в вольном французском переводе Андре дю Рюэ («Goulistan, ou l'Empire des roses», Paris, 1634), a в 1763 г. в Париже был опубликован анонимный сборник, составленный из избранных отрывков и пересказов этого произведения. Я не нашел ничего подходящего в переложениях из этого анонимного сборника, хотя оставшийся вне поля моего зрения буквальный французский перевод «Gulistan, ou le Parterre-de-fleurs du Cheikh Mosliheddin Sâdi de Chiraz» / «Гулистан, или Цветник шейха Мослихеддина Сади из Шираза» (Paris, 1834), выполненный Н. Семеле, имелся в библиотеке Пушкина.

Самое близкое к цитате место было мною обнаружено в поэме в десять «порталов» под названием «Бустан», или «Бостан», или «Баштан» Саади (1257) — хотелось бы перевести это название как «Aromatarium», а не «Сад».

«On dit que le bienheureux Djemschîd fit graver ces mots sur une pierre au dessus d'une fontaine. „Beaucoup d'autres avant nous se sont reposés au bord de cette source, qui ont disparu en un clin d'oeil. Ils avaient conquis le monde par leur vaillance, mais ils ne l'ont pas emporté avec eux dans la tombe; ils sont partis… ne laissant après eux qu'un souvenir d'estime ou de réprobation“»[902].

Я не знаю, как сочетались слова «fontaine», «d'autres», «ont disparu» и «ils sont partis» во французском варианте, который читал Пушкин. Возможно, это были фрагменты «Бустана», сочиненные по-французски Сильвестром де Саси в 1819 г., в его комментариях к «Панднамахе» («Свитку Мудрости»)? Я сверялся с переводом А. Барбье де Мейнара («Le Bous tan ou Verger», Paris, 1880, p. 34).

В серии «Мудрость Востока» («The Wisdom of the East») есть никудышный пересказ «Бустана Саади», «перевод на изящный английский» А. Харта Эдвардса (London, 1911). В «Главе IX» на с. 115 этой поделки я обнаружил туманную связь с пушкинскими строками: «Друзья наши уже отбыли, и мы в пути».

Наконец, Томашевский замечает в книге «Пушкин» (1956, т. 1, с. 506, коммент.), что в поэме «Лалла Рук» Мура (в прозаическом отрывке, предваряющем «Рай и Пери») встречаются следующие слова: «…фонтан, на котором чья-то рука грубо набросала прославленные слова из „Сада“ Саади — „Многие, как и мы, смотрели на этот фонтан, но их нет и глаза их закрылись навеки!“», что Пишо переводит так: «Plusieurs ont vu, comme moi, cette fontaine: mais ils sont loin et leurs yeux sont fermés à jamais»[903].

6 А та, с которой… — Восхитительная аллитерационная игра на «та» (та… Татьяны).

Ср. перекличку с «Путешествием Онегина», XVI, 10 — «А там… татар».

Гофман в книге «Пушкин, психология творчества», с. 22, коммент., сообщает, что в беловой рукописи эта строка звучит так:

А те, с которых… —

и справедливо утверждает, что, какими бы соображениями ни руководствовался Пушкин (я думаю, соображениями благозвучия), используя единственное число в опубликованном тексте, искать исторический «прототип» Татьяны, значит попусту тратить время.

9—11 …праздник жизни… /…/ Бокала полного вина. — На ум приходят прекрасные строки Андре Шенье из стихотворения, известного под названием «Юная пленница» («La jeune Captive»; стихи 25–30):