Владимир Набоков - Комментарий к роману "Евгений Онегин"

• Название: Комментарий к роману "Евгений Онегин"
• Автор: Владимир Набоков
• Издательство: Искусство-СПб / Набоковский фонд
• Жанр: Критика
• Год: 1998
• ISBN: 5-210-01490-8

Это первая публикация русского перевода знаменитого «Комментария» В В Набокова к пушкинскому роману. Издание на английском языке увидело свет еще в 1964 г. и с тех пор неоднократно переиздавалось.

Набоков выступает здесь как филолог и литературовед, человек огромной эрудиции, великолепный знаток быта и культуры пушкинской эпохи. Набоков-комментатор полон неожиданностей: он то язвительно-насмешлив, то восторженно-эмоционален, то рассудителен и предельно точен.

В качестве приложения в книгу включены статьи Набокова «Абрам Ганнибал», «Заметки о просодии» и «Заметки переводчика». В книге представлено факсимильное воспроизведение прижизненного пушкинского издания «Евгения Онегина» (1837) с примечаниями самого поэта.

Издание представляет интерес для специалистов — филологов, литературоведов, переводчиков, преподавателей, а также всех почитателей творчества Пушкина и Набокова.

---

ЭПИЛОГ ПЕРЕВОДЧИКА

Последняя правка была сделана Пушкиным в Царском Селе в начале октября 1831 г., а в 1833 г. вышло полное издание ЕО. Бессмысленно обсуждать возможные причины (политические, личные, утилитарные, художественные), побудившие нашего поэта закончить роман так, а не иначе, но никаких сомнений нет в том, что ЕО был его любимым произведением, и прекрасные стихи, сочиненные им по завершении девятипесенной редакции романа, в конце сентября 1830 г., в Болдино (см. последнюю страницу моего Комментария), подтверждают, как тяжело ему было оторваться от своего труда.

Не раз в течение последующих лет Пушкин тешил себя мыслью о продолжении романа. Так, во время своего последнего пребывания в Михайловском, вскоре после приезда туда 7 сентября 1835 г., он начал стихотворное послание Плетневу, который уговаривал его продолжить «Онегина». Пушкин принялся писать (тетрадь 2384, л. 30; на обороте — черновик стихотворения «Вновь я посетил…») пятистопным ямбом (А), затем перешел на октаву александрийского стиха (В) и, наконец, по размышлении, вернулся (около 16 сентября) к старой доброй онегинской строфе (С)[955].

А

Ты мне советуешь, Плетнев любезный,
Оставленный роман <наш> продолжать
<И строгий> век, расчета век железный,
4 Рассказами пустыми угощать.
Ты думаешь, что с целию полезной
Тревогу славы можно сочетать,
И что… нашему собрату
8 Брать с публики умеренную плату…

За каждый стих по 10 рублей
(Составит это за строфу 140),
За книжку по пяти рублей…
12 Оброк пустой для грамотных людей.

В

…он жив и не женат
4 Итак, еще роман не кончен — это клад.
Вставляй в просторную <?> вместительную раму
Картины новые — открой нам диораму:
Привалит публика, платя тебе за вход —
8 (Что даст еще тебе и славу и доход).

С

В мои осенние досуги,
В те дни, как любо мне писать,
Вы мне советуете, други,
4 Рассказ забытый продолжать.
Вы говорите справедливо,
Что странно, даже неучтиво
Роман не конча прерывать,
8 Отдав его уже в печать;
Что должно своего героя
Как бы то ни было женить,
По крайней мере уморить,
12 И лица прочие пристроя,
Отдав им дружеский поклон,
Из лабиринта вывесть вон.

Вы говорите: «Слава Богу,
Покамест твой Онегин жив,
Роман не кончен — понемногу
4 Иди вперед, не будь ленив.
Со славы, вняв ее призванью,
Сбирай оброк хвалой и бранью —
<Рисуй и франтов городских,
8 И милых барышень своих,
Войну и бал, дворец и хату,
И келью… и харем,
И с нашей публики <меж тем>
12 Бери умеренную плату,
За книжку по пяти рублей —
Налог не тягостный, ей<-ей>.»

Б, 4 диорама — Словарь Вебстера дает такое толкование: «способ видового изображения, придуманный Дагером и Бутоном, при котором на живописную (полупрозрачную) картину смотрят с некоторого расстояния через отверстие. Сочетание прозрачного и светонепроницаемого живописного изображения, переданного и отраженного света и использование таких приспособлений, как экраны и заслонки, создает разнообразные видовые эффекты» (все вышесказанное справедливо и для ЕО).

Луи Жак Манде Дагер (1789–1851) устроил первую диораму в Париже в 1822 г. В ноябре 1829 г. диорама была показана в Петербурге, отсюда и актуальность стихов. Зритель сидел в будке, вращавшейся медленно, с легким скрежетом, не приглушенным еще тогда тихой музыкой, — так он отправлялся в путешествие по Риму, Египту или на Чимборасо, «самую высокую гору в мире» (высотой, между прочим, всего 20 577 футов).

***

В Акад. 1948, т. 5 Бонди, редактор этого тома («Поэмы, 1825–1833»), основываясь на исследованиях М. Гофмана («Пропущенные строфы») и Б. Томашевского («Неизданный Пушкин». СПб., 1922, с. 89–91), публикует под условным названием «Езерский» вереницу из пятнадцати строф онегинского типа, из которых II–VI, отрывки VII, VIII, IX (составленные так, чтобы образовать две строфы) и X были напечатаны Пушкиным в «Современнике» за 1836 г. и названы «Родословная моего героя» с подзаголовком «Отрывок из сатирической поэмы». Главный герой — современник Пушкина, потомок тысячелетней династии воинов и бояр, родоначальниками которой были варяжские вожди, вторгшиеся, согласно преданиям, на русские земли и давшие Руси первых князей. Поэма производит потрясающее впечатление, это один из величайших шедевров Пушкина, отражающий, кроме всего прочего, историографические склонности нашего поэта в последние годы жизни. Пушкин начал ее в самом конце 1832 г. и впоследствии возвращался к ней в 1835 и 1836 гг. Беловая рукопись находится в собрании автографов, сшитых полицией в тетрадь (ПБ 2375, л. 23–28 об.), за исключением четырех строф, содержащихся в ПД 194.

У деда Ивана Езерского было двенадцать тысяч душ, отцу же досталась лишь восьмая часть — «и та сполна / Была давно заложена». Сам Езерский жил жалованьем и служил чиновником в скучной должности коллежского регистратора (14-го, самого низшего класса) в каком-то департаменте в Петербурге.

I

Над омраченным Петроградом
Осенний ветер тучи гнал,
Дышало небо влажным хладом,
4 Нева шумела. Бился вал
О пристань набережной стройной,
Как челобитчик беспокойный
Об дверь судейской. Дождь в окно
8 Стучал печально. Уж темно
Все становилось. В это время
Иван Езерский, мой сосед,
Вошел в свой тесный кабинет...
12 Однако ж род его, и племя,
И чин, и службу, и года
Вам знать не худо, господа.

II

Начнем ab ovo: мой Езерский
Происходил от тех вождей,
Чей дух воинственный и зверский
4 Был древле ужасом морей.
Одульф, его начальник рода,
Вельми бе грозен воевода,
Гласит Софийский хронограф.
8 При Ольге сын его Варлаф
Приял крещенье в Цареграде
С рукою греческой княжны;
От них два сына рождены:
12 Якуб и Дорофей. В засаде
Убит Якуб; а Дорофей
Родил двенадцать сыновей.

III

Ондрей, по прозвищу Езерский,
Родил Ивана да Илью.
Он в лавре схимился Печерской.
4 Отсель фамилию свою
Ведут Езерские. При Калке
Один из них был схвачен в свалке,
А там раздавлен, как комар,
Задами тяжкими татар;
Зато со славой, хоть с уроном,
Другой Езерский, Елизар,
Упился кровию татар
Между Непрядвою и Доном,
Ударя с тыла в табор их
С дружиной суздальцев своих.

IV

В века старинной нашей славы,
Как и в худые времена,
Крамол и смуты в дни кровавы,
Блестят Езерских имена.
Они и в войске и в совете,
На воеводстве и в ответе
Служили князям и царям.
Из них Езерский Варлаам
Гордыней славился боярской:
За спор то с тем он, то с другим
С большим бесчестьем выводим
Бывал из-за трапезы царской,
Но снова шел под страшный гнев,
И умер, Сицких пересев.

V

Когда ж от Думы величавой
Приял Романов свой венец,
Когда под мирною державой
Русь отдохнула наконец,
А наши вороги смирились,
Тогда Езерские явились
В великой силе при дворе.
При императоре Петре...
Но извините: статься может,
Читатель, я вам досадил:
Наш век вас верно просветил,
Вас спесь дворянская не гложет,
И нужды нет вам никакой
До вашей книги родовой...

VI

Кто б ни был ваш родоначальник,
Мстислав Удалый, иль Ермак,
Или Митюшка целовальник,
Вам все равно — конечно так,
Вы презираете отцами,
Их древней славою, правами
Великодушно и умно,
Вы отреклись от них давно,
Прямого просвещенья ради,
Гордясь, как общей пользы друг,
Ценою собственных заслуг,
Звездой двоюродного дяди,
Иль приглашением на бал
Туда, где дед ваш не бывал.

VII

Я сам — хоть в книжках и словесно
Собратья надо мной трунят —
Я мещанин, как вам известно,
И в этом смысле демократ.
Но каюсь: новый Ходаковский.
Люблю от бабушки московской
Я слушать толки о родне,
Об отдаленной старине.
Могучих предков правнук бедный,
Люблю встречать их имена
В двух-трех строках Карамзина.
От этой слабости безвредной,
Как ни старался, — видит бог, —
Отвыкнуть я никак не мог.

VIII

Мне жаль, что сих родов боярских
Бледнеет блеск и никнет дух.
Мне жаль, что нет князей Пожарских,
Что о других пропал и слух,
Что их поносит шут Фиглярин,
Что русский ветреный боярин
Теряет грамоты царей,
Как старый сбор календарей,
Что исторические звуки
Нам стали чужды, хоть спроста
Из бар мы лезем в tiers-etat,
Хоть нищи будут наши внуки,
И что спасибо нам за то
Не скажет, кажется, никто.

IX

Мне жаль, что мы, руке наемной
Дозволя грабить свой доход,
С трудом ярем заботы темной
Влачим в столице круглый год,
Что не живем семьею дружной
В довольстве, в тишине досужной,
Старея близ могил родных
В своих поместьях родовых,
Где в нашем тереме забытом
Растет пустынная трава;
Что геральдического льва
Демократическим копытом
У нас лягает и осел:
Дух века вот куда зашел!

Х

Вот почему, архивы роя,
Я разобрал в досужный час
Всю родословную героя,
О ком затеял свой рассказ,
И здесь потомству заповедал.
Езерский сам же твердо ведал,
Что дед его, великий муж,
Имел пятнадцать тысяч душ.
Из них отцу его досталась
Осьмая часть — и та сполна
Была сперва заложена,
Потом в ломбарде продавалась...
А сам он жалованьем жил
И регистратором служил.

XI

Допросом музу беспокоя,
С усмешкой скажет критик мой:
«Куда завидного героя
Избрали вы! Кто ваш герой?»
— А что? Коллежский регистратор.
Какой вы строгий литератор!
Его пою — зачем же нет?
Он мой приятель и сосед.
Державин двух своих соседов
И смерть Мещерского воспел;
Певец Фелицы быть умел
Певцом их свадеб, их обедов
И похорон, сменивших пир,
Хоть этим не смущался мир.

XII

Заметят мне, что есть же разность
Между Державиным и мной,
Что красота и безобразность
Разделены чертой одной,
Что князь Мещерский был сенатор,
А не коллежский регистратор —
Что лучше, ежели поэт
Возьмет возвышенный предмет,
Что нет, к тому же, перевода
Прямым героям; что они
Совсем не чудо в наши дни;
Иль я не этого прихода?
Иль разве меж моих друзей
Двух, трех великих нет людей?

ХIII

Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На черный пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Гордись: таков и ты, поэт,
И для тебя условий нет.

XIV

Исполнен мыслями златыми,
Не понимаемый никем,
Перед распутьями земными
Проходишь ты, уныл и нем.
С толпой не делишь ты ни гнева,
Ни нужд, ни хохота, ни рева,
Ни удивленья, ни труда.
Глупец кричит: куда? куда?
Дорога здесь. Но ты не слышишь,
Идешь, куда тебя влекут
Мечтанья тайные; твой труд
Тебе награда; им ты дышишь,
А плод его бросаешь ты
Толпе, рабыне суеты.

XV

Скажите: экой вздор, иль bravo,
Иль не скажите ничего —
Я в том стою — имел я право
Избрать соседа моего
В герои повести смиренной,
Хоть человек он не военный,
Не второклассный Дон-Жуан,
Не демон — даже не цыган,
А просто гражданин столичный,
Каких встречаем всюду тьму,
Ни по лицу, ни по уму
От нашей братьи не отличный,
Довольно смирный и простой,
А впрочем, малый деловой.

Вот комментарии к отрывкам из этой поэмы.