Владимир Набоков - Комментарий к роману "Евгений Онегин"

• Название: Комментарий к роману "Евгений Онегин"
• Автор: Владимир Набоков
• Издательство: Искусство-СПб / Набоковский фонд
• Жанр: Критика
• Год: 1998
• ISBN: 5-210-01490-8

Это первая публикация русского перевода знаменитого «Комментария» В В Набокова к пушкинскому роману. Издание на английском языке увидело свет еще в 1964 г. и с тех пор неоднократно переиздавалось.

Набоков выступает здесь как филолог и литературовед, человек огромной эрудиции, великолепный знаток быта и культуры пушкинской эпохи. Набоков-комментатор полон неожиданностей: он то язвительно-насмешлив, то восторженно-эмоционален, то рассудителен и предельно точен.

В качестве приложения в книгу включены статьи Набокова «Абрам Ганнибал», «Заметки о просодии» и «Заметки переводчика». В книге представлено факсимильное воспроизведение прижизненного пушкинского издания «Евгения Онегина» (1837) с примечаниями самого поэта.

Издание представляет интерес для специалистов — филологов, литературоведов, переводчиков, преподавателей, а также всех почитателей творчества Пушкина и Набокова.

---

К этому источнику привела меня туманная ссылка в издании ЕО под редакцией Лозинского{63}. Отмечу, что последнее предложение цитируемого пассажа перефразировано Пушкиным в гл. 2, XIVa, 14 («Что ж мы такое!.. Боже мой…»).

5 …жатвой… — Затасканное французское клише. Метафоры «la mort fait sa moisson», «le temps moissonne les humains», «sa vie a été moissonnée»[422] и т. д. встречаются в тысячах вариаций во французской классической литературе и пошлой журналистике. Поэтому смешно наблюдать, как русские комментаторы (например, Чижевский) с важным видом сообщают свои толкования, основанные на древних или созданных в подражание древней манере славянских памятниках.

10 <…>

11 …теснит. — Опечатка в издании 1826 г. заменяет это слово на бессмысленное «спешит». (Начертанные пушкинской рукой, два эти слова выглядят похоже.)

13 …в добрый час… — Идиоматическое выражение, среднее между фр. un beau jour (в один прекрасный день) и англ. in due time (в положенное время). С восклицательным знаком означает «желаю удачи!».

Вариант

1—2 Черновик (2369, л. 39):

Другой предмет <тоски тяжелой>
Был также новый гроб отца…

Время и обстоятельства смерти родителей Ленского Пушкин мудро предоставил воображению читателя. Слишком сложно было бы объяснять, кто именно (дядя? опекун?) послал четырнадцатилетнего Владимира из Красногорья в Геттинген; или если его отец еще здравствовал в 1817 г., то был ли Владимир вызван домой вследствие его смерти или по какой-то другой причине. Кроме того, я не совсем уверен, что в те времена семнадцатилетний юноша мог быть вполне самостоятельным, независимым помещиком, каким кажется Ленский при первом знакомстве (см. гл. 2, VI и т. д.). Геттингенский диплом, думается мне, придавал ему солидности. В мае 1820 г. Ленскому было «без малого осьмнадцать лет», а в январе 1821 г. — «осьмнадцать» (см. гл. 2, X, 14 и гл. 6, X, 8).

XXXIX

Покамест упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию, друзья!
Ее ничтожность разумею
4 И мало к ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды;
Но отдаленные надежды
Тревожат сердце иногда:
8 Без неприметного следа
Мне было б грустно мир оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
12 Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.

1—4 Первый катрен по-русски звучит так:

Покамест упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию, друзья!
Ее ничтожность разумею,
И мало к ней привязан я…

В нем чувствуется поразительное родство с интонацией державинской оды «Приглашение к обеду» (1795, строфа IV, стихи 1–4):

Друзьям моим я посвящаю,
Друзьям и красоте сей день;
Достоинствам я цену знаю,
И знаю то, что век наш тень…

8 <…>

12 Печальный жребий свой… — Эта жалоба на судьбу, прозвучавшая в ссылке и потерявшая актуальность к октябрю 1826 г., когда поэт уже был прощен и песнь напечатана, явилась причиной, заставившей Пушкина благоразумно датировать отдельное издание второй главы (с. 5): «Писано в 1823 году». Под черновым наброском этой строфы Пушкин поставил точную дату: «8 декабря 1823 nuit[423]» (2369, л. 41 об.).

XL

И чье-нибудь он сердце тронет;
И, сохраненная судьбой,
Быть может, в Лете не потонет
4 Строфа, слагаемая мной;
Быть может (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
8 И молвит: то-то был поэт!
Прими ж мои благодаренья,
Поклонник мирных аонид,
О ты, чья память сохранит
12 Мои летучие творенья,
Чья благосклонная рука
Потреплет лавры старика!

5 …лестная надежда! — Галлицизм: espérance flatteuse.

Предположения (XL и вариант, 5–8), касающиеся судьбы собственных произведений, сходны по тону с мыслями о Ленском, которые высказывает Пушкин после гибели своего героя в гл. 6, — сходство это проявляется в приверженности роковой ноте, звучащей на протяжении всей второй главы, песни, посвященной обреченному поэту.

9 …мои благодаренья… — Так дано в рукописи и в «Северных цветах» на 1826 г., в остальных изданиях публикуется с опечаткой: «мое благодаренье» (ед. ч.), неудачная рифма.

Варианты

5—8 Черновой вариант (2369, л. 42) таков:

И этот юный стих небрежный
Переживет мой век мятежный.
Могу ль воскликнуть <о друзья> —
Воздвигнул памятник <и> я?

Томашевский (Акад. 1937, на вклейке после с. 300) публикует увеличенную фотокопию этого черновика. Исправленный набросок расположен вверху страницы. Под ним — отрывок (возможно, продолжение этой строфы, стихи 9—10, несмотря на конечный прочерк под стихом 8):

Я узнаю сии приметы,
Сии предвестия любви…

То, что «приметы» относятся к памятнику, а любовь — это читательское преклонение перед автором, похоже, подтверждается зачеркнутым вариантом:

Я узнаю его приметы,
Приметы верные любви…

Ниже до конца страницы по левому полю черновика (XL, 5–8 и XLI, 9—14) чернилами сделаны наброски мужских и женских профилей, а правое поле украшает чье-то ухо и женская шейка с ожерельем. Эта шейка с ниткой бриллиантов принадлежит графине Елизавете Воронцовой.

***

Зачеркнутый стих 8 чернового варианта XL, 5–8 (там же) прочитывается:

Exegi monumentum я…

В 1796 г. Державин, подражая Горацию, создал следующее стихотворение, написанное ямбическим гекзаметром с перекрестной рифмой (abab):

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид,
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.

Так! — весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить;
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.

Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал,
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге,
И истину царям с улыбкой говорить.

О муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.

В 1836 г. в одном из изящнейших произведений русской литературы Пушкин пародирует Державина — строфу за строфой — точно в такой же стихотворной манере. Первые четыре строфы написаны с иронической интонацией, но под маской высшего фиглярства Пушкин тайком протаскивает собственную правду. Как заметил Бурцев около тридцати лет назад в работе, которую я теперь не могу отыскать, следовало бы поставить эти строфы в кавычки. В последнем пушкинском четверостишии звучит печальный голос художника, отрекающегося от предыдущего подражания державинскому хвастовству. А последний стих, хоть и обращенный якобы к критикам, лукаво напоминает, что о своем бессмертии объявляют лишь одни глупцы.

Exegi monumentum

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.

Веленью Божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца;
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.

Александрийский столп — это не Фарос в Александрии (огромный маяк из белого мрамора, который, по дошедшим до нас описаниям, имел высоту четыреста футов и стоял на восточной оконечности острова Фарос в Северной Африке), как мог бы предположить наивный читатель; и не колонна Помпея девяноста восьми футов высотой, построенная на самой высокой точке Александрии (хотя этот прекрасный столп из полированного гранита имеет некоторое сходство с колонной царя Александра). «Александрийский столп», ныне именуемый «Александровской колонной», был воздвигнут Николаем I на Дворцовой площади в Петербурге в ознаменование победы Александра I над Наполеоном. Колонна представляет собой монолитный столп из темно-красного гранита восьмидесяти четырех футов в высоту, не считая основания и капители. Ее венчает фигура ангела, держащего в левой руке крест и указующего на небеса правой. Русские источники сообщают, что высота всего сооружения, включая ангела, составляет около 125 футов. Когда колонна была построена, она считалась самой высокой в мире, превосходящей наполеоновскую Вандомскую колонну (1810) в Париже более чем на четыре фута{64}.